Маг Многоцветья

– Но если вы знаете об этом… Если… Нужно сказать всем, сказать людям, чтоб экономично расходовали магию!

– Ну да, попробуй, – вздохнула Байлар. – И посмотрим, как долго ты проживешь. Люди – ужасно эгоистичные существа, Канан. Они не захотят отказываться от роскоши или власти только потому, что ты предупредишь их об опасности. В лучшем случае добьешься всеобщей паники, в худшем – и самом вероятном – убьют тебя просто сильные мира сего, и все.

– Почему вы говорите о панике как о "лучшем"?

– Потому что был бы небольшой шанс, что хоть часть людей задумается. И все же… Это тоже вряд ли бы помогло. Чуть продлило бы агонию. А может, и наоборот. Все зашло уже слишком далеко – вся цивилизация построена на магии. Даже наша, рандаирская, культура – и та магична в своей основе.

"А может, и не только цивилизация", – подумала Байлар, вспомнив слова Биринара о катастрофах.

– Но… Но! Но должны же мы что-то сделать?

– Кому должны? – цинично уточнила Байлар.

– Но… что, просто смотреть??

– А что ты тут поделаешь? – целительница снова вздохнула, но, глядя на наивное лицо юноши, смягчилась и добавила: – Мы не знаем никакого способа избежать падения, Канан. Никто не знает. Скорее всего, такого способа просто нет. Впрочем… – она чуть помолчала, почти сердито глядя вдаль. – Есть хотя бы один человек, который не считает нужным сдаваться, хотя лучше всех осознает, насколько это… безнадежно. Но он в этом деле в абсолютном меньшинстве.

"И ты даже не представляешь, насколько".

Некоторое время они шли в молчании. Канан был так ошеломлен услышанным, что просто пытался безмолвно это пережить, невидяще глядя в дорожную грязь. Байлар смотрела на юношу с некоторым сочувствием: каково-то впечатлительному ребенку узнать, что весь известный тебе мир близится к концу? Даже ей было нелегко это принять, она помнила почти животный ужас, что испытала, когда Ярр впервые рассказал ей. А ведь Байлар искренне считала себя довольно черствым человеком. С младых ногтей она постоянно видела смерть, всю жизнь, еще до того, как сама стала врачом. Смерть была для нее частью жизни, естественной и необходимой; Байлар не боялась смерти. Есть вещи куда хуже на этом свете. Боль. Одиночество. Тоска. Много всего. Новость о том, что магия кончается, испугала Байлар. Но ее профессия приучила ее к тому, что в критической ситуации времени для паники просто нет. Сначала действуй. Переживать будешь потом.

Канан, надо признать, тоже отреагировал не худшим образом. Интересно, останется ли в нем это желание что-то исправить, что-то поменять? Что-то спасти?

Может быть, этому изуродованному, израненному миру, который уже много столетий только и знает, что войну… может, ему не хватает вот именно таких детей, жаждущих спасти все и вся, наивных и стремящихся к лучшему?

"И Ярр такой же. Только без желания стать героем. Только доведенный до предела, в еще большей степени. Уже не имеющий иллюзий, а просто сознательно поступающий наперекор всему, что диктует окружающая действительность".

И я… действительно так хорошо сумела его понять – за такой-то срок?

Почти ничего о нем не зная?

"Нет. Сумела, – и Байлар отчего-то внезапно ощутила присутствие Сегвии у своей груди. – Сумела, потому что видела его суть. Видела его… Человека, спустившегося ради меня в подземелье Эльбира. И слышала его слова, когда он был не в том положении, чтобы лгать. И он не лгал – я видела его глаза".

О Вышние, как один человек может быть причиной такого смятения? И даже – Байлар быстро взглянула на Канана, – и даже не в одной лишь жизни.

Канан поймал ее взгляд, но истолковал его по-своему. Вдруг изменившись в лице, как будто вспомнил о чем-то важном, парнишка ткнул пальцем куда-то за плечо Байлар.

– Госпожа! Не это ли трактир, в котором мы собирались пообедать?

Они действительно условились поесть где-то за пределами Малой Фиа. В городе все было вечно забито, и даже самые низкопробные заведения заламывали просто заоблачные цены. Кроме того, один человек, с которым путники встретились по дороге к крепости, посоветовал харчевню, что стоит на тракте за границей Фиа, но не так уж далеко от городских стен. Мол, там и кормят всегда хорошо, и обслуга приятная, и цена, как ни странно, меньше. Заведение находилось поодаль от жилья. Однако сейчас перед трактиром было отчего-то многолюдно.

– Это еще что? – недовольно произнесла Байлар.

– Люди… Толпа.

– Вопрос был риторический, Канан. С чего вдруг такое оживление?

– Пойдем дальше, госпожа?

Байлар чуть поразмыслила.

– Нет. Нам все равно нужна еда, куда деваться. И карты.

Дело тут было еще в том, что Байлар имела весьма условные познания в географии, расплывчатые, можно сказать. То есть, она их вообще почти не имела. И тем более не знала мелких подробностей о чужой стране – здесь и Канан уже помочь не мог, хоть и был куда более опытным путешественником. Хорошо, конечно, идти, повинуясь безошибочному и необъяснимому мистическому чувству, но ведь и представлять, где находишься, тоже неплохо! А с практической точки зрения и вовсе необходимо: весна еще только начиналась, и ночевать под открытым небом было бы занятием опасным и малоприятным.

В общем, лучше было заглянуть в эту хваленую харчевню – и тем самым решить не одну проблему. Хоть ночевать путники и надеялись уже совсем в другом селении.

– Хорошо, госпожа.

– И перестань уже называть меня госпожой. По имени будет достаточно.

– Хорошо, госпо… Понял, Байлар…

Что бы тут ни происходило, в трактир было просто не протолкнуться. Люди топтались у входа, курили, смеялись, переговаривались. Переглянувшись, Байлар с Кананом погрузились в эту толпу. В конце концов им удалось не только попасть внутрь, но даже найти себе какое-никакое местечко. Юркая служанка тут же приняла у них заказ и снова растворилась в людской мешанине – так что странникам не удалось спросить ее о причинах столпотворения. Впрочем, скоро все выяснилось само собой.

Гомон внезапно стих – будто по команде смолкли все голоса, и все головы повернулись в одну сторону. Байлар тоже взглянула туда и увидела менестреля с лютней. Невысокая хрупкая девушка показалась ей словно фарфоровой – такой белой была ее кожа, такими тонкими – пальцы, такими сияющими – снежного цвета волосы. Но в алых ее глазах пылал огонь – и ощущалась жесткая, почти гнетущая сила.

– Я знаю ее! – тихо ахнул Канан. – Белый Менестрель! Кажется, ее зовут Инис Верделл. Тогда понятно, почему здесь столько народу. Это же Белый Менестрель!

– Она столь знаменита? – шепотом спросила Байлар, которая выбиралась из своего леса не так уж часто и не дальше своих пациентов, и потому никогда об этой Инис Верделл не слышала.

– О! – Канан посмотрел на нее почти возмущенным взглядом, в котором читалось явное недоверие к тому факту, что можно не знать о Белом Менестреле. Но содержательно он ответить не успел, потому что Инис тронула струны лютни.

И целительница тут же сама поняла, отчего она так знаменита. Байлар почти позабыла как дышать. Словно в мире оставалась только музыка – нет, словно сам мир всецело обратился в музыку, и больше ничто не имело значения, ничто не обладало таким совершенным, красочным бытием, и все множество собравшихся здесь душ всецело подчинялись менестрелю с рубиновыми глазами – ее властной силе, ее рукам и ее голосу.

Она пела не только свои песни, но и очень старые, народные – некоторые из них знала даже Байлар. Но в исполнении Инис все звучало иначе. Любая песня становилась иной. Мир становился иным – печаль была глубже, радость была ярче, любовь – прекраснее. Любые самые простые слова становились значимыми, искренними и настоящими.

Байлар с Кананом переглянулись в одинаковом восхищении.

"Она великолепна, этот Белый Менестрель!"

Инис исполнила множество разных песен. Длинную и старую балладу. Потом – какую-то шутливую местную штучку – чтобы слушатели, наконец, оттаяли, посмеялись и пришли в себя. Потом – очень нежную романтическую серенаду, еще на половине которой у большей части зала вымокли все платки. Затем что-то по просьбе гостей. И вдруг без всякого перехода взяла несколько пронзительно-печальных аккордов и стала петь о войне.

Уже расслабившиеся было люди настороженно притихли. Война все еще была раной, все еще больной, незажившей точкой. Восемь лет минуло, но восемь лет – не срок для потери. И для многих иных вещей – не срок. Во всяком случае, не очень-то большой. Люди хорошо помнили войну.

А песня была дерзкая. Печальная, слишком правдивая – до такой степени, когда иной предпочтет отвернуться, отдернуть руку от острых граней истины. И еще, это была песня о маге.

О боевом маге. О вечной битве. Об изорванной в клочья душе того, кого назвали бы героем – но ему уже нет дела до почестей, нет дела до красивых слов. Перед его глазами лишь война – все, что считается правильным. Все, от чего устал до глубины души.

Потому что больно. Ты убиваешь врагов, но ранишь – себя.

Байлар всю жизнь ненавидела боевых магов. Но теперь… Теперь даже где-то в ее душе закипали слезы – к ее досаде, к ее раздражению. К ее печали оттого, что вот он, мир, – устроенный так, что все страдают – по обе стороны границы. И оттого, что не признать этого становилось нельзя, невозможно – даже в угоду собственной ненависти. Хотя бы пока звучит эта песня.

Позади тебя – злая кромешная тьма,

Впереди нескончаемый ждет тебя путь,

Цветом крови окрашена рока тесьма,