Оценить:
 Рейтинг: 0

Оплот

Год написания книги
1946
Теги
1 2 3 4 5 ... 9 >>
На страницу:
1 из 9
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Оплот
Теодор Драйзер

Эксклюзивная классика (АСТ)
Идея «Оплота» возникла у Теодора Драйзера еще в 1912 году. Считая книгу необычайно значимой и личной, автор никак не мог добиться желаемого совершенства. Раз за разом переписывая текст, он работал над рукописью почти до самой смерти. В итоге роман был опубликован лишь в 1946 году, спустя несколько месяцев после кончины писателя.

Банковский казначей Солон Барнс воспитывался в семье квакеров – представителей радикального протестантского течения. Переняв суровые религиозные взгляды отца, Солон пытается воспитывать в схожей строгости и собственных детей. Вот только новое поколение уже не желает жить по заветам предков, предпочитая искать собственный путь в жизни.

Теодор Драйзер

Оплот

Школа перевода В. Баканова, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Пролог

Пришло время пения птиц, и голос горлицы слышен в нашей земле[1 - Библия. Песнь песней. – Здесь и далее примеч. пер.].

– Я, Солон Барнс, перед Богом и людьми беру в жены Бенишию Уоллин и клянусь с Божьей помощью быть ей любящим и верным мужем, пока смерть не разлучит нас.

– Я, Бенишия Уоллин, перед Богом и людьми беру в мужья Солона Барнса и клянусь с Божьей помощью быть ему любящей и верной женой, пока смерть не разлучит нас.

Торжественные эти слова прозвучали в подчеркнуто лаконичном интерьере молельного дома Общества друзей, сиречь квакеров, что находился в городке под названием Дакла, штат Пенсильвания. Присутствовало около сотни свидетелей – родных и близких жениха и невесты. Была середина недели, солнечное июньское утро; кончался девятнадцатый век.

Всякий, кто знаком с историей и традициями квакерства, сразу заметил бы: времена – другие, исчезла былая прочность связей между членами этой высокодуховной организации, обычаи утратили власть, убеждения ослабли, и нет уж больше в поведении осиянных Внутренним Светом характерного для них скромного достоинства. Внутренний Свет не что иное, как Животворящий Дух, точнее, постоянное ощущение квакером присутствия в себе такового, что и означает истинный союз Господа Бога с человеческими существами, чадами его.

Даром что некоторое количество мужчин и женщин явились на торжество в традиционном квакерском платье и вели себя чинно, множество остальных гостей были в одежде куда более современной, хотя и все еще далекой от того, чтобы называться модной.

Мужчины старшего поколения по-прежнему чисто брили подбородки и в большинстве своем придерживались в костюмах простоты, усвоенной от отцов: сюртук с воротником-стойкой и без карманов, широкополая черная шляпа. Женщины – их ровесницы – были в квакерских чепцах без какой-либо отделки и в строгих черных тальмах либо шалях. Платье их представляло собой широкую серую юбку длиной до щиколотки и серый же лиф, оживляемый только беленькой косынкой. Башмаки были тупоносые, на плоской подошве; серые ленточки чепцов из-за своей узости походили скорее на бечевки. Словом, шик в одежде, как понимаем его мы, отсутствовал, зато не наблюдалось и грубого, неумелого подражательства ему.

Однако представители молодого поколения, причем обоих полов, уже весьма далеко зашли в уступках великому духу перемен и моды. Дух этот пронизал квакерскую среду и вынудил многих почти совсем позабыть о внешних проявлениях красоты, вдохновляемой изнутри.

Впрочем, и эти современные квакеры, не обращая внимания на скептицизм нашего в высшей степени материального мира, продолжали, алкая помощи и наставлений, взывать к Богу, который жил в них в виде Внутреннего Света: «Пусть Он покарал меня – верую!» Тем не менее в отдельных умах росло и стремление к житейским благам, к высокому положению в обществе – удивительным образом оно не вступало в противоречие с духовным идеалом, что был если не их конечной целью, так целью их отцов. Помимо прочего, это стремление уже привело многих к выводам о традиционной одежде: она, мол, только создает помехи, а к квакерскому учению отношения не имеет. Не зря ведь и в трудах Джорджа Фокса, основателя квакерской веры, ни слова не найдешь о некоей униформе, обязательной для членов Общества друзей. Напротив, Джордж Фокс упирал на максимальную простоту платья. Однако вышло так, что этот сугубо практический вопрос немало способствовал ослаблению Общества, и вот уже целые правительства и народы, некогда взявшие квакерство себе за ориентир в нашем далеком от совершенства мире, разочаровались в идеях этого учения. Ибо что есть жизнь, как не зыбкое равновесие, и к чему столь истово стремились на первых порах квакеры, как не к тому, чтобы придать ему устойчивости? Вот что писал Джордж Фокс:

«Ныне Господь в Своей неизреченной мощи явил мне, что каждый человек осиян Животворящим Светом Христа, и вот я вижу сей Свет во всех людях. И все, которые уверовали и пришли к Свету жизни, спасутся и сделаются чадами Света; те же, которые отвергли Свет и возненавидели Его, те обречены, хотя и мнят себя христианами».

Впрочем, идеал, прочувствованный Джорджем Фоксом, столкнулся с рутиной материального мира, где правят страсти и лишения, заботы и неравенство. С самого начала узколобые и малодушные вотще силились постичь идеал, мечтателям же и поэтам от квакерства он сам дался в руки. Эпоха Джорджа Фокса напоминает эпоху странствий святого Франциска. Многие тогда желали приобщиться к великому идеалу – но явился искуситель. Под полуденным зноем и бременем насущных забот многие свернули на тропинки не столь тернистые. Для таких людей метод и внешние атрибуты вышли на первый план, а дух несоразмерно умалился.

Потому и в непритязательном молельном доме – коричневый снаружи, беленый изнутри, он стоял на лужайке, где июньскую травку пронизывали солнечные лучи, – ощущалась девальвация великого идеала. Какой-нибудь достойный муж, посидев с подобающей чинностью на скамье, вставал, прочувствованно говорил о «свете, что направляет к совершенству», после чего возвращался к своей обычной жизни: ехал на собственную корабельную верфь, или в лавку, где был хозяином, или в банк, в правлении которого числился, или в аналогичное учреждение. Словом, на каком бы поприще ни подвизался тот или иной квакер, от упований Фокса в его образе жизни сохранялись только внешние проявления, да и те – по минимуму.

Такой квакер почти не отличался от обычных людей. Только в кругу семьи да в стенах молельного дома, то есть среди своих, использовал он традиционное обращение на «ты» ко всем и каждому. Что касается обычая не снимать шляпы ни перед кем, включая представителей земной власти (каким нападкам подвергались за это квакеры!), о нем давно уже не было и помину.

Зато танцы, пение, музыка, театр, наряды, книги и картины развлекательного или фривольного содержания, а также всякое накопительство, деньги и активы сверх необходимого, в глаза осуждались всеми Друзьями, однако исключения уже появились и в этой сфере. Многие квакеры, преуспевшие в коммерции, держали дома и книги, и гравюры, и произведения искусства; у них даже звучала музыка. Впрочем, и они, по крайней мере мысленно, оставались просты в обращении и чужды роскошествам.

Итак, собрание в молельном доме в то июньское утро отличалось неоднородностью. Меж двух полюсов, один из которых представляли собой состоятельные и состоявшиеся родственники невесты, а другой – не столь преуспевшие члены семьи и друзья жениха, наблюдались многочисленные вариации восприятия и воплощения в жизнь квакерских идей; в такой-то среде и провел юность Солон Барнс.

Часть I

Глава 1

Родителей Солона Барнса, Руфуса и Ханну Барнс, отнюдь нельзя было назвать богачами. За несколько лет до того, как родился Солон, и в пору раннего детства Руфус Барнс представлял собой нечто среднее между мелким фермером и торговцем. Семья жила в штате Мэн. Барнсовская ферма лежала на самой окраине городка под названием Сегукит; она давала недурные урожаи как сена, так и овса, не говоря об овощах и фруктах, и довольно скоро Руфус Барнс приобрел лавку со складом – пусть ветхую, зато почти в самом центре Сегукита. Члены местной квакерской общины ценили в Руфусе не только религиозность, но и личные качества; возможно, еще и поэтому торговля у него пошла на лад, и доходов хватило, чтобы отправить Солона, первенца и единственного сына, и Синтию, единственную дочь, в маленькую школу при общине – дети посещали ее, пока мальчику не исполнилось десять лет, а девочке – восемь. Тут-то и встал вопрос об их дальнейшем образовании.

Приблизительно в это время умер дядя Солона, Энтони Кимбер. Он был женат на Ханниной сестре, но вместе с женой и двумя дочерьми перебрался из окрестностей Сегукита в Трентон, штат Нью-Джерси, где у него был свой бизнес – производство фаянсовой посуды. Теперь Феба Кимбер обратилась к зятю: пусть приедет, поможет распорядиться долей, что причитается ей от трентонской гончарной мастерской. Вдове достались также дом и закладные на несколько ферм, что лежали между Трентоном и Филадельфией; к слову, регион этот развивался весьма быстрыми темпами.

Руфус всегда симпатизировал свояченице и ее мужу. Вдобавок на его решение повлияла горячая привязанность двух сестер – миссис Кимбер и миссис Барнс: кажется, никогда между ними не бывало ни обид, ни разногласий. И Руфус взвалил на себя этот труд, даром что поездка в Трентон предполагала для него лично как проблемы, так и расходы. Пришлось, к примеру, нанять себе в заместители одного из сегукитских Друзей. Впрочем, собственно хлопот оказалось меньше ожидаемого, а пользы – куда больше. Доля покойного свояка, благодаря его деловой сметке, достигала трети всех доходов, что равнялось сорока пяти тысячам долларов. Кроме того, прибыль позволила Кимберу вложиться в другое предприятие – выдачу ссуд фермерам, чьи участки находились между Трентоном и Филадельфией; с учетом быстрого роста населения дело сулило изрядную выгоду. Платежи по одной из таких закладных как раз были просрочены, и Кимбер уже начал переоформление участка, притом весьма обширного, на свое имя – да вот умер. И теперь Руфус, искренне заботясь об интересах свояченицы и племянниц и зная, насколько Феба Кимбер беспомощна во всем, что касается бизнеса, взялся завершить процесс. Если сдать землю в аренду или продать ее, прикидывал Руфус, да еще присовокупить к вырученным деньгам доходы от остальных предприятий покойного Кимбера, Феба и ее девочки смогут остаться в своем трентонском особняке, и жизнь их будет, как и раньше, безбедной.

Оказалось, что судьба назначила этой услуге повлиять на жизнь и интересы самого Руфуса и его детей в неменьшей, если не в большей, степени, чем она повлияла на жизнь его свояченицы и племянниц. Феба Кимбер, понимая, что в плане деловой хватки Руфусу не сравнится с ее покойным мужем, ни в коем случае не хотела ослаблять семейные связи, а, наоборот, стремилась к их укреплению. Ее любовь к сестре диктовалась не одним кровным родством и религиозными убеждениями, и то же самое можно было сказать об отношении Фебы к зятю: не только религия внушала ей сестринское почтение к Руфусу, но и личные его качества.

Ибо все знавшие Руфуса Барнса считали его честным и доброжелательным человеком. Свой скромный достаток он нажил благодаря упорным трудам и чистоплотности в деловых операциях. Хотя ему хватало забот с собственной лавкой и фермой, Феба давно уже – во время визитов, которые Барнсы и Кимберы регулярно наносили друг другу, и по столь же регулярным письмам – сделала вывод, что Руфус находит время на исполнение религиозных обязанностей, отвечает услугой на услугу как соседям, так и Друзьям, и в целом миролюбив и покладист, за что и уважаем всеми без исключения. Недаром в свои сорок лет он уже старейшина сегукитской общины, и в День первый (так Друзья называют воскресенье) усаживается либо в первом, либо во втором ряду, на возвышении, лицом к остальным; эти места в молельном доме предназначены для духовных наставников и старейшин обоего пола. А в доме Руфуса Барнса, как и во многих других домах по всей округе, не гаснет пламень веры.

Так, дети Барнсов, Солон и Синтия, не притронутся к еде без молитвы. И это не все – ни разу еще в этом доме день не начался без того, чтобы миссис Барнс не прочла вслух для мужа и детей главу из Библии, причем по окончании чтения семья еще некоторое время пребывает в молчании. Минуты эти исподволь определяли будущие убеждения и взгляды детей, хотя в силу возраста оба только и могли, что ждать чуда. В любом случае Солон и Синтия до капли впитали тогдашнюю атмосферу – как социальную, так и религиозную. До конца своих дней ни тот ни другая не сомневались в истинности Божественного Животворящего Духа, что присутствует в каждом человеке – того Духа, силой которого всё живет и изменяется; того, который зовется Путеводным Внутренним Светом или Божественным Присутствием, к которому человеки обращаются при сомнениях и потрясениях, в смятении чувств – и неизменно обретают помощь и утешение.

Итак, Феба Кимбер нашла в Руфусе Барнсе преданность и бескорыстие; зять дал ей ряд ценных советов по управлению имуществом и заверил: не беда, если Феба сразу всего не запомнила, он готов по мере надобности консультировать ее и даже приезжать к ней из штата Мэн, даром что для него это проблематично – придется бросать собственные дела.

На этом слове Феба сказала ему:

– А если, Руфус, тебе продать лавку и ферму в Сегуките и перебраться сюда насовсем? Сам видишь, каково мне одной, с двумя дочерьми на руках. Энтони был истинной опорой – наставлял и девочек, и меня; да ведь тебе это известно. Вот я и подумала: если бы вы с Ханной жили здесь, в Трентоне, а не в Сегуките, я бы нашла опору и помощь в вас обоих – и, глядишь, сама пригодилась бы вам. Ты уже убедился, средств у меня хватит на всех нас, особенно если ты станешь ими управлять. Понимаю: у тебя в Сегуките ферма и свое дело. Но ты только представь: здесь, помимо этого дома, есть еще и усадьба недалеко от Даклы – та, которую Энтони хотел оформить на себя. Решайся, Руфус: будете с Ханной хозяйничать в усадьбе, а то живите здесь, со мной и девочками. Я просто подумала, усадьба – это ведь капитал, он ни вам с Ханной, ни детям лишним не будет, особенно Солону; растут дети-то, что ваши, что мои. Сам оцени, какова обстановка в Трентоне: хоть школы здешние возьми, да и филадельфийские тоже. Я уж не говорю о молельных домах – Ханна бы здесь развернулась, это ей не Сегукит. И вот еще что: после Энтони я вряд ли вновь пойду замуж; стало быть, заботы обо мне и девочках не слишком тебя обременят, да еще и окупятся. Только скажи, что мне предпринять, как устроить дела наилучшим образом для тебя, Ханны и ваших детей; ты ведь знаешь, сколь вы все мне дороги.

Феба почти осеклась под сосредоточенным, изучающим взглядом зятя. Руфус молчал, взвешивая за и против. Миссис Кимбер, думалось ему, еще молода и миловидна, даже привлекательна; что сулит ему предложение свояченицы? Определенно не одни только выгоды. Конечно, Феба и Ханна очень любят друг дружку, но еще вопрос, как две семьи уживутся под одной крышей. И как к подобной перспективе отнесется Ханна? И не пожалеет ли со временем сама Феба о своей горячности? В доме окажется две пары детей – их придется контролировать изо дня в день, а детских ссор никто не отменял. Которая из матерей будет разбирать их? И в чью пользу? Нет. Это не вариант. И Руфус, как мог мягко, объяснил Фебе, что должен по крайней мере съездить в Сегукит и поговорить с Ханной.

Не казался ему идеальным и другой вариант – с поселением на ферме о шестидесяти акрах земли. Руфус успел побывать в усадьбе близ Даклы, и дом – обширный, двухэтажный, квадратной формы, с нарядной черепичной, во флорентийском стиле, крышей, в окружении рослых тенистых кедров – представлялся ему очередной проблемой. Особняк этот некогда, еще до Гражданской войны, занимала знатная семья по фамилии Торнбро. Деньги у них водились, об этом можно судить хотя бы по кованой ажурной ограде – вон какая высокая! Или взять полукруг аллеи – если станешь лицом к дому, широкие ворота будут слева; в них, видимо, въезжали экипажи, катили к внушительному парадному крыльцу, с которого в дом ведет широкая дубовая дверь со вставкой из стекла; четыре ее панели украшены искусной резьбой – цветочными букетами. Вообще интерьер изобиловал резьбой по дереву, и в основном она прекрасно сохранилась – это Руфус отметил, еще когда приезжал в Даклу как поверенный миссис Кимбер. Но от него не укрылось и другое обстоятельство: местами резьба все же была повреждена или запачкана, и восстановление этих фрагментов, прикинул он, обойдется недешево. И это не все. Гостиная и другие парадные комнаты щеголяют хрустальными люстрами, предназначенными для свечек, – их надо переделывать под электрические лампочки. Печное отопление следует заменить газовым, что предполагает демонтаж дровяных печей. Нынешний хозяин Даклы – неотесанный, хотя вроде не ленивый, фермер с женой и пятью детьми – по слухам, получил ферму от отца. Семья жаждала уехать и поискать работы в городе, ибо почти весь доход от фермы – весьма скромный, несмотря на усердие, – высасывали налоги и проценты по той самой закладной, что попала в руки Энтони Кимбера.

Глава 2

Куда больший интерес, нежели интерьеры (которые Руфус оценил лишь навскидку), вызвал у него участок, прилегающий непосредственно к особняку, причем как своей площадью, так и степенью ухоженности. Но главное – сами шестьдесят акров пахотной земли. Руфус мигом понял: земля, при грамотном севообороте, будет давать отличные урожаи любых культур, востребованных на рынке, из коего обстоятельства он извлечет выгоду, если, конечно, решит здесь поселиться и сумеет подыскать путных помощников на замену нынешним обитателям усадьбы.

А пока Руфус решил детально обрисовать Фебе ситуацию с домом, парком и прочим. Да, он перечислит все трудности и узнает, нельзя ли пустить на преображение усадьбы часть денег, оставленных Кимбером и не задействованных ни в каких предприятиях. Не могут ведь они с Ханной переехать в дом, почти не пригодный для жилья. Или же, если продавать эту недвижимость к выгоде Фебы и ее девочек – о чем Руфус подумал еще в первый свой приезд, – то тем более надо привести Торнбро в надлежащий, привлекательный вид, который удовлетворил бы покупателя, готового приобрести столь обширное поместье. Опять же требуются деньги. В итоге Руфус вновь съездил в Торнбро и на сей раз обследовал старый дом со всем вниманием, до последнего закоулка. Фебе он сообщил, что усадьба перспективная, – это подтверждают оба риелтора, с которыми он, Руфус, успел проконсультироваться, и сам он это уяснил после осмотра нескольких старых домов, отреставрированных состоятельными филадельфийскими семействами либо для продажи, либо для личного пользования. Ремонт станет в кругленькую сумму, но, по всей вероятности, окажется выгодным для Фебы.

Впрочем, если Феба всерьез говорила о переселении Барнсов в сей новый мир, наименее затратным и одновременно нежелательным будет следующий план: они обосновываются на ферме, Руфус подыскивает работника, который трудится под его руководством. Придется обустроить несколько комнат – небольшую часть дома, только на них четверых (опять же, понадобятся толковые рабочие), а когда ферма сделается доходной, заняться реставрацией всего особняка. На этих словах Феба повторила уже сказанное: Руфус волен действовать в Торнбро на свое усмотрение, ведь она, Феба, все равно завещает ферму им с Ханной. Она с радостью предоставит в распоряжение зятя деньги на ремонт, ведь единственное ее желание – чтобы Барнсы осели поближе к ней.

На решение Руфуса в пользу фермы повлияла и еще одна, не упомянутая им вслух причина. Впервые в жизни Руфус был очарован; он проникся духом Торнбро, ведь столь многое здесь импонировало ему.

Прежде всего впечатлил Руфуса старый, обветшалый каретный сарай позади особняка – он и теперь вместил бы три внушительных экипажа, да еще в нем имелись стойла для шести лошадей, да сеновал под крышей, где хранился также овес, да резные ясли. На дальней стене висели короба со стеклянными дверцами для хранения нарядной сбруи. Уцелел в усадьбе и коровник: новые хозяева коров не держали, но в былые времена небольшое стадо паслось на лугу, а вечером возвращалось под односкатную кровлю. При первом посещении каретный сарай показался Руфусу складом ржавого старья – изношенных плугов, борон, лопат, грабель и топоров. Руфус отметил, что в стойлах содержатся лишь две жалкие клячи, на которых весной и осенью пашут, а зимой ездят в город. Руфус привык считать себя человеком практичным и был приятно удивлен тем, что вид запустения вовсе не удручил его, но вызвал противоположные чувства. Впервые Руфус соприкоснулся с принципиально иным укладом, уловил эхо из другого мира, в котором живется легко и беззаботно – так, как никогда не жилось ни ему самому, ни его жене, ни отцу с матерью, ни родным и близким.

Тем сильнее покоробил Руфуса, только-только проникшегося очарованием, еще хранимым усадьбой, вид загаженного свинарника, где валялась свинья со своим выводком. Чувство брезгливости усугубилось, когда Руфус заметил, что свинарник устроен возле колодца, откуда в старину брали питьевую воду.

С южной стороны особняка лежал пустырь, в прежние времена бывший ухоженным газоном; там, ровно посредине, Руфус увидел двойное кольцо подгнивших столбов. Их расположение говорило о том, что некогда здесь помещалась огромная беседка или же навес – такие еще сохранились в других обширных усадьбах близ Трентона. Тень создавали вьющиеся растения, возможно плющ. Глядя на останки этой беседки, Руфус живо представил праздное сборище людей состоятельных, не обремененных, в отличие от него, ни трудами, ни заботами. Недопустимые излишества во всем – яствах, напитках, нарядах, убранстве; какая досада, что они имели место здесь, в этом доме! И не позор ли (рассуждал Руфус), что красота и очарование Торнбро неотделимы от бессмысленной расточительности и тщеславия, не говоря уже о ненасытных аппетитах, пьянстве, распутстве и прочих грехах бренной плоти, которые отважный Джордж Фокс хотел искоренить навек, – в том-то и суть его учения.

Однако более всего – причем еще в первый приезд – Руфуса потрясла речка под названием Левер-Крик. Исток ее был к северо-западу от Трентона, далее она сворачивала к юго-востоку, чтобы слиться с рекой Делавэр, – в какой конкретно точке, Руфус не потрудился узнать. Кое-где Левер-Крик была узехонькая – от силы восемь-десять футов; кое-где, например в месте пересечения ею границ усадьбы, а именно с северо-западной стороны, в трехстах футах от каретного сарая, достигала ширины в тридцать, если не во все пятьдесят футов. Извиваясь, однако удерживая юго-восточное направление, Левер-Крик пересекала усадьбу по диагонали. Она текла к проселку, что, убегая с востока на запад, цеплял Торнбро по касательной. Здесь Левер-Крик образовывала три мелководные заводи. Самая обширная из них была не глубже четырех футов, и именно к ней спускалась лужайка. Некогда обитатели Торнбро приближались к воде живописной тропой, по обеим сторонам которой росли декоративные травы и цветы.

Март только начался, погода была еще зимняя. Снег с земли сошел, а лед на речке держался, и заводь, подобно зеркалу, отливала черно-синим. Впрочем, Руфус легко представил, как все здесь выглядело в прежние времена. Еще мальчиком он мечтал: вот бы возле дома была речка! – но пройтись по окрестностям, поискать таковую времени не выкроил. А теперь эта речка перед ним! Его обожаемые дети, Солон и Синтия, будут просто счастливы! И девочки Фебы, конечно, тоже.

С западного берега Руфусу были видны характерные ямки на берегу противоположном – некогда там стояло три-четыре скамьи. Хозяева и гости усадьбы, перебравшись через речку по пасторальному мостику, отдыхали на этих скамьях, в тенечке. Сам мостик давно обвалился, о нем напоминала только пара столбиков – бывшие сваи; обломки гнилой древесины унесло весенними и осенними паводками. А в прежние времена, прикидывал Руфус, не одно поколение детей плескалось в этой заводи. И Руфусу представлялось, как дети здесь плавают и удят рыбу – сомиков да синежаберных солнечников; в погожие дни эта мелюзга, уж наверное, хорошо просматривается на мелководье с намывами коричневатого песка.

Вот как случилось, что Руфус, последовательно обходя свинарник, колодец и останки беседки с целью определить степень их разрушения и сыскать другие признаки упадка, неожиданно для себя размечтался о временах давно минувших. Религиозность сдерживала его, но мысль уже зародилась: а вдруг он, Руфус, призван восстановить, пусть на одном-единственном участке земли, лучшие элементы прежнего уклада – отбросив грех и суетность, оставив радость и свет?

Глава 3

1 2 3 4 5 ... 9 >>
На страницу:
1 из 9