Белый конверт

Прошла неделя. Неделя скуки, тревоги, желания. воспоминаний, нетерпеливости, сомнений, мучительного ожидания, предвкушения, опасения, волнения.

Радость встречи. Объятие, тепло ее тела на моей коже, ее руки на моей шее. Тихое, ласковое привет.

Хотел сказать, как скучал по ней, что только по ней и способен скучать. Вымолвил что та невнятное.

– я тоже я тоже любимый – повторяла она, улыбаясь и качая головой с полузакрытыми глазами, будто расплескивая по всему моему телу эту ласку….

– у тебя нет такова ощущения, что все это все что мы удостаиваем своих страстей, только лишь пробник жизни. Что надо только подождать и начнется настоящая жизнь, с настоящими чувствами, с настоящими трагедиями, только вот не понятно чего ждать. Только в наших поцелуях чувствую вкус этой настоящей жизни, в наших объятиях чувствую жар настоящей, неподдельной жизни. Только в твоих глазах вижу Т. Готовую к этой жизни, Т. Готовую разорвать на клочки эту тень и сгореть в лучах того чарующего и столь далекого и в то же время столь осязаемого в нас, только в нас любимый.

Но потом, потом выхожу на улицу, и вся мая смелость, вся решимость, остается с тобой, мая лучшая, любимая часть остается с тобой. А я бреду домой опустошенная в пустом мире, в дом наполненный разочарованиями, бесцветными днями, убитыми годами. Дом наполненный им. Из любимого, превратившегося в мой приговор.

Не могу, не могу. Я пыталась уйти, много раз пыталась и каждая попытка, каждая неудача все теснее связывала нас. У него деньги, власть, связи и больная любовь ко мне. Он никогда не отдаст детей. Они его и я его, все его, до чего может дотянуться его эго.

Не выносимо, не выносима видеть все это, знать, чувствовать дыхание истины и не решаться. Я умираю от этого и даже умереть не могу по настоящему, взаправду.

Она терзается, мучается своим счастьем. Возможностью счастья, которая как ниоткуда появилась, переворошила всю ее жизнь, сломала болью, в мучениях выкованные якоря смирения. Как для осужденного на казнь страшнее самой казни может быть только надежда на спасение, так и для смерившегося со своей участью, нет ничего страшнее призрака счастья. Этот червь желаний, надежды, проедает все семена разумного смирения, рассеянные в душе человека.

– она приподнялась сев на край кровати. Долго искала что та в разбросанной одежде. По ее белой, оголенной, поблескивающей капельками пота спине мелькнула черная полоска.

– помоги – да. Конечно. Я могу ей помочь, в самом деле, я могу ей, нам помочь. Нет, я должен. Боже, какое счастье, я должен.

–Поможешь застигнуть? – ах да конечно застегнуть.

Жизнь это океан, а человек это сосуд и то что в сосуде мало воды, так это потому что сосуд маленький, а не потому что в океане мало воды. Мир глубок настолько, насколько глубоки глаза в которых он отражается.

Обыск

Еще один день скатился в унылую пародию, в отвратную насмешку над жизнью. Очередной день окунул свою солнечную голову в холодный океан уныния. если бы была возможность, взять все эти дни и деньки, сопоставить их что бы вычленить из этого потока бессмысленного однообразия что ни будь важное, что тронула сердце и положить перед человеком. В той же живости, с которой они промелькнули в его сознании, эти жемчужины красоты счастья, рассыпавшегося по всей жизни-памяти ожерелья и сопоставить с той горой смертельной скуки, из которой пришлось их выковыривать. Не уж та человек все так же держался бы за жизнь? Но человек живет по привычке и в этом его уютное счастье, счастье тления, эти капельки красоты, словно обезболивающее от зудящей боли пустоты . напрасности. Бесцельности. Но оно должно быть в меру, а счастье всегда безмерна. Оно стремится погубить посмевшего возжелать ее. Прикоснуться к ней. Своей чрезмерностью наполнить его. нет не счастье ищет человек, но все же имеет.

Ночь. Знакомая улица, знакомый дом, знакомая дверь, знакомый, почти родной скрип, знакомый тускло-желтый свет, незнакомые, бодрые, энергичные лица в знакомой дряхлой, чахлой, так уютно удручающе действующей на меня, комнате. Живой громкий голос, прогремел, огорошил меня.

– это ваш сосед?

Сосед быстро, неловко кивнул головой. Его смущенный взгляд пробежал по мне, ища мои глаза и прищуром, разливаясь в радости, криком заточенным в смущенном выражении, хотел сказать, донести до меня- «видишь? Видишь? Вот я! Вот он я каков!».

За мной зашел человек с той же живой готовностью и встал в дверях. – ждали. Обыск. Проморгал. Ниуж та все кончено, вот так, между прочем. Бежать?

Словами, надутыми формальностью отделались от меня и указали место, где я мог подождать, когда окончится то важное дело, свидетелем которого мне посчастливилось быть.

Значит не за мной.

Дело кончилась быстро. Я успел под конец ритуала, все участники которого были довольны друг – другом и той ролью которую сыграли в столь значимом мероприятии и выходя с сочувствием поглядывали на меня, из за той ничтожной, пассивной роли зрителя, которую мне довелось исполнить, в столь важном событии.

На лице соседа горел румянец застенчивой гордости. Его широкие жесты стали еще шире и не помешались в нашей каморке. Речь вместе с слюной лилась неудержимым потоком из его уст.

– Хотя нас и уверяют, что человечество в своем развитии движется от простого к сложному, но история показывает, что общество не приемлет усилии, или насилия над собой, словно вода и сжимающаяся ладонь и она всегда стремится от простого к простому. Человек меняет окружающую, культурную, экономическую среду и меняется сам настолько, насколько не способен изменить ее, общества обладает особым, но не отдельным – допустим духом. Не великое ли чудо? как надежды, желания, разочарование миллионов людей сливаются друг с другом и приобретает перед нашими глазами одно лицо, кто объяснит ее нам тот станет палачом, предсказателем будущего. Первобытный коммунизм изжил себя,  как только  производительность  человеческого  труда превысила  его  минимальную  потребность  и  этот  строй  стал слишком сложным для общества и тяжелым  для  индивида. Идеальное общество это общество индивидуалистов, где подчиняться или подчинять будет самым презренным преступлением. Где будут люди отдающие приказы, но не будет исполняющих. Т.К ни один человек не превосходит другого настолько, что бы притупить его волю. допустим если сузить общество до двух людей, хоть императора или великого гения и обычного рабочего, неравенство между ними исчезнет. Но если повторить то же самое с пятью рабочими, сразу же произойдёт расслоение. Между двумя иерархия невозможна.  Это повлечет крах иерархи, что безусловно будет великим достижением ибо от общества большего благо, чем ненасилие и мечтать невозможно. Не существует подчинение или превосходства индивида над индивидам, а лишь всегда кучки, или целого общества над личностью.

Возьмем относительно близкий пример СССР. Большевиков упрекают будто они  строили коммунизм на трупах, но это лишь не понимание произошедшего. Они пытались в изначально враждебной среде создать парник, в котором коммунизм должен был вырасти  самостоятельно, должен был стать естественным продуктом общества и добились определенных успехов. Люди чувствовали что отказываясь от малого, принадлежащего только им, они приобретали все, но не осмелившись предпринять следующие шаги к изменению общества и удовлетворившись сохранением достигнутого,  а достигнуто было столь мало что сохранить его было невозможно, сами толкали общества к застою. Призывы и лозунги, вдохновлявшие на великие свершения, на великие жертвы, становились никому не понятными рудиментарными ритуалами и государство превратилась в единственного собственника, которого грех не обокрасть и изначальная идея в изменившейся среде, превратилась в насильственную, что и предрешила его крах. А ведь даже ребенок не имеющий представление о тысячелетней истории человечества, о нашей конституции или о нравах общества загребает все игрушки и объявляет их своими хотя и вовсе не собираясь играть ими. человек предрасположен к собственности . Нельзя просто взять и сказать люди вы должный жить так, забыв о своей природе, ибо это разумно в обществе где решения принимаются большинством, где заблуждение большинства непременно пересилит всякие доводы. Не отнимая у человека ничего, упраздните лишь наследственность и вы измените его подход к собственности, вы убьете его страсть к собирательству, его навязчивую идею продолжить жить после смерти в принадлежащих ему вещах, сохранением власти над ними и собственность потеряет свою значимость, перестанет быть предметом наших размышлении, раствориться в новых страстях человека.

Тот же процесс мы можем наблюдать в победе христианства над старыми и зародышами новых богов. древние пресытившись телесным, устремили свой взор в потусторонний мир в поисках воображаемого идеального себя, освобожденного от столь ненавистного им телесного. Человек варвар ужасный в  случае победы и жалкий в поражении, невольник своих страстей и ему присуще впадать в крайности. Первый христианин, бросив на жертвенный алтарь старых богов, убивая их, он убивал и себя, освобождался от всего насильственного, но все же это был акт гуманизма и стремление к простате. Освобождаясь от них он, так же освобождал их от себя. Юлиану следовало знать, что утомленный человек жаждет баяться и надеяться, а не наблюдать и угадывать бога.

И вот пришли мы сыновья науки и свободы, творцы нового мира. Но мы даже не способны представить насколько мы еще старые люди, добрые христиане, варвары, загнанные в церковь надеждой отмолиться от свободы. Государства эта та же церковь. Библия гласит все христиане, не взирая на их происхождение, социальный статус ровны перед господом, как и все граждане ровны перед законном. Возможно возразят, мол церковь оставляла лишь робкую надежду на покаяние, лишая нас наших естественных прав, которые оказывается даются нам с рождения. Права на жизнь, свободу, собственность, вот что даровала нам государства, вырвав их из рук творца. Человек являясь слугой господа, сам стал господином, приняв в услужение государство. Но так ли это? могу ли я сказать государству – я освобождаю тебя от своего господства. Я не нуждаюсь в твоей  защите. я сам способен защитить себя – и не получить его в качестве врага?– Я не собираюсь отдавать пятую часть своего заработка. мне не важны хорошие дороги и освещенные улицы- и не лишиться права на собственность и более того на свободу. забрав свое, не превращусь ли я в вора для него? Этими правами я обладаю не как личность сам по себе, а лишь как гражданин. Всякое право есть лишь вознаграждение за хорошую службу. Даруя мне права, оно не создает права на что та, а лишь оставляет его мне, при этом лишая всего, что за ним. А человек имеет право всего, что способен совершить. Законы создаются для ограничения, а не допущения. Как праведной жизнью я получаю вознаграждение в виде  рая, или наказание за согрешение адом, так же государство платит мне отнятыми у меня правами. Но как вера или неверие в бога не освобождает меня от его господства, также я не способен освободиться от услуг государства.  Бог умер да здравствует бог.

Прудон говорит что это хождение по мукам закончится т.к.  человек прежде всего грешит, т. е. ошибается, ибо грешить, заблуждаться, ошибаться – это одно и то же и  если он найдет все что ищет он перестанет ошибаться.

Но это есть поиск миража в тумане. Попытки найти статичное, в каждую секунду меняющемся мире и в себе. Для этого следовало бы остановить землю. У греха нет настоящего или будущего времени, он существует всегда в прошлом ибо не может быть грехом, ошибочным то что заставила меня поверить в ее реальность, в ее желанность для меня. Человек всегда живет в аффекте.

Да мы меняется каждую секунду но это не толкает общество к существенным переменам. Человек представляет из себя реку не способную выйти из своего русла. Он вынужден быть Ньютонам для себя, открывать силу притяжения. Быть Магелланом и удостовериться в сфере образности земли. Писать конституцию вместе с французскими революционерами и создавать теорию эволюции. Но сколькими людьми он не был ( ибо никто не является только одним человеком ), все же не способен выйти из русла своей эпохи. Насколько бы мы не были далеки от наших предков, насколько густа не была бы осевшая на наших личностях пыль цивилизованности, все же одно дуновения ветра истории способна очистить нас и превратить вновь искренних, нагих в своих чувствах варваров. В тех кем мы и являемся по сути.

Есть вещи великие не постижимые и по этому безразличные, типа бога или вселенной. И есть вещи слишком понятные, глупые и они угнетают.

Как видишь я вот категорический не способен решить какие носки надеть, но без доли раздумья могу сказать как жить человечеству.-

В этом триумфе его тщеславия я был лишним. Вышел.

Развязка все ближе, а цель все туманнее, отстраненнее. С приближением его воплощения, его красота стала все тусклее, все невнятнее. Не уж та страх замылил мой взгляд?

Нет, нет страха. Дело в ней.

Исповедь

Ночь. Стук сквозь заунывный, протяжный визг ветра. Босые ноги. Холодный пол. Скрип дверей. Ветер, развеявший сонную лень. Темный, длинный, озябший силуэт. «М». Суета. Горячая кружка в ладонях. Сладкое тепло, разливающееся в теле. Порывистый голос.

–В минуты отчаянья нелепым нагромождением предстала предо мной мое Я. Его тело было покрыта чешуей из множество лиц и образов, скрепленных моей памятью. Множеством одного. Как знать, может оно и было настоящим я, а этот перед тобой лишь его лихорадка, болезненный припадок. В первые было слово и слово это было да будет свет. Все же должно закончится тоже словом. Каким же будет это слово способное устыдить существование заставить его провалиться в небытие. Ты думал о своих последних словах? Боюсь что мои будут наигранны слишком театральны. вспомни что сказал Христос перед смертью на кресте. «боже почем ты меня оставил» да истина приходит непременно на кресте. Это самое трагичное из всего что я мог прочувствовать. Что он мог сказать более человечного? Сделав Христа богом, они украли его у нас, лишили его жертву жертвенности, что ему стоила умереть? ну скажи мне, что стоило один раз умереть ему, богу, сколько раз мы умерли только за этот день и ничего не жалуемся. Помнишь в идиоте как там Достоевский про рисунок Гольбейна «Христос в гробу», что многие теряли веру, взглянув на этот рисунок, моя вера ушла вместе с его верой и пришла бесконечная любовь к нему. Наша жизнь слишком коротка, чтобы успеть поверить в бога. Да и вообще что есть вера если не слабость, предел моих сил и конечно же ребячество, попытка приручить эту необузданную дикую жизнь. Что ж в мои та годы уже поздно этим баловаться.

В последнее время стало все сложнее отличать сон от реальности. На днях снится сон, наверное.– Ночь. Я на улице М. иду, сжавшись от холода в комок. За мной кто та крадется. Боюсь оглянуться, но знаю, что он идет за мной, я его цель. Пытаюсь ускориться, незаметно чтоб не выглядеть смешным, но шаги слышны все ближе, ближе. Нож. У него нож. Не вижу, но знаю, у него в руке чертов нож. Кто та нашептывает на ухо слащавым голосом, каким совращают школьниц «О странное человеческое существо ты шум на темных улицах». – Плевать что не слышал как журчат цикады, даже не представляю каковы пионы и к сливам не испытываю утонченной нежности. Но как думаешь, из моей жизни получилась бы Хоку? Бессмысленное, бестолковое но красивое.  Да ну еще и думать. Ах к черту. Всегда чувствовал какую та излишнюю ответственность за свою жизнь. Нет точнее чувство вины, будто я ее украл и мне ужасно хочется оправдаться, сказать что завтра непременно верну и почти нетронутым. Все таки все мы непрозревщие котята брошенные в воду. Нас оторвали от груди вселенной и вот мы уже под мучительными волнами существования.  видишь ? Даже гнилые орехи хотят что бы о них сломали зубы. Я абсолютно свободен и по сему, абсолютно одинок, но и один это слишком много. Мучительно много. Каким же образом я мог бы сделать больше для своей свободы, чем жить. Ибо свобода эта воля, а жизнь и есть воля отдельная, вырванная из хоровода неизбежности и нет большего греха перед свободой, чем смерть. Я дождевая капля и моя свобода эта воля к падению, неуклонная страсть к избавлению от этой свободы, страсть к воссоединению с единым, от которого я был оторван и мое падение, что и есть жизнь, ознаменует мое возвышение, воссоединение с моей истинной сущностью.

Как жестока сегодня ночь. – «М» погрузил голову в ладони. Так просидел минут пять, не издавая ни звука и только изредка выглядывая безумными глазами сквозь растопыренные пальцы, словно зверь из клетки.– Что ж хороший конец для плохой истории. В самом деле хороший.

Разоблачение

Наконец та долгожданная новость. Конечно с нашей стороны было бы безумием полагаться на твердость и решимость всех взявшихся за выполнения нашего общего дела. Одно облегчение, в случае попадания сего дневника в чужие руки, они смогут лишь перечитать то что им и так известно.

Вошел в дом. Сосед суетливо наматывал круги по комнате. Он о чем та пытался мне рассказать, но его переполняли эмоции, получалась несвязная ерунда, будто в него напихали слов и сейчас они не умещаясь, вываливались из его рта. К его чести смею отметить что, такое с ним бывало редко, на моей памяти лишь однажды, когда его прогнала «подруга юности».

– перед нашим носом, тех кто учил и поручил и такое. Нет, нет мы такому не учили. Это от малодушия лени и невежества могло вбиться в голову столь позорная мысль и одурманила бы она десять нигилистов было бы терпимо, но тысяча молодых людей замаравших себя намерениями, губительными не только для них, но и возможно для всего общества и все это прикрываясь великой идеей. Да есть в этом наша вина, мы пустили их по реке наших мыслей и забыли про них. Сочли реку достаточным для ищущего пути в океан. Но они юные и не окрепшие разбились о наши скалы, не выдержали наших бурных потоков, спасаясь на ужасных берегах и вот воистину печальные плоды всей этой трагедии. Запятнать прекрасную идею кровью этих ничтожеств, столь жалких что я побрезговал бы даже наступить на них. Они думают что убийством десятка чиновников, смогут возбудить волнения, поднять народную волну, способную разрушить стены воздвигнутые государством между двумя личностями. И какие слова «люди узнают, кого они должны ненавидеть. Мы будем убивать а они скажут- так им и надо». Глупцы, люди не способны ненавидеть власть, они могут лишь бояться и поклоняться ей. Сейчас вспоминая слова Гессе хочется рассмеяться ему в лицо, разве называя свою эпоху фелетоннойи, упрекая своих современников в американизированности и в довольстве столь малым, мог ли он представить в какую клоаку скатимся мы и это еще не дно, оно впереди. Что они задумавшие этот отстрел знают об обществе? каких перемен хотят они? Насилием создается лишь насильствующее. Как убийством нескольких проходимцев они собираются одарить человека уважением к самому себе? Нельзя одним махом отрубить голову государству хотя и безусловно монстру. Отпустите на волю льва выращенного в неволе и вы обречете его на голодную смерть, а ведь речь идет скорее о корове которую мы и толкнем в пасть к волкам . надо воспитать человека который будет сильнее государства. Надо насышять его быт культурой, носителями правильных ценностей. идеология должна быть инструкцией а не священным писанием т.к мы не способны напрямую изменять человека, а лишь среду его обитания. так сказать общественный быт, вздыхая о желанном последствии, имея скорее надежду чем точное представление, во что выльются эти вздохи.

Выбор

Очередной день. В очередной раз вернулся домой. Удивительно в этой коморке набитой почти родной, теплой сыростью, в которой сжавшись в комок, укрывался от холода, суровыми зимними ночами, ничего не осталась что подходило бы под это слово. На кровати лежал Р. Вскинув ноги обутые в грязные, изношенные ботинки, на спинку кровати. Подмигнув поздоровался.

–ну братец вот и все. Труп нашли. Коль нашли труп, скорее всего по наводке, найдут и его изготовителей, это уж дело не хитрое. Нельзя дожидаться условленного времени, надо действовать как можно скорее, пока не пришли по нашу душу. У тебя все готово?– у меня все готово. Моя цель прокурор… я знаю каждый его день, весь распорядок его серой жизни и на готове несколько вариантов, прервать его серое мучение. у меня все готова, но я не зал, тогда еще не знал, готов ли я сам. – наверное видимся в последний раз- вскочил с кровати. Неловко потрепал меня за плече.– не умею прошяться. Был рад шалить вместе с тобой. – вымучил улыбку – и помни, не делай того, что требует с тебя жертвенности. Если свою жизнь считаешь барашком, принесенным на заклание чему та, значит ты делаешь не то и этой жизни найдется применение по лучше. – вычитав свое имя прокурор несуразно рассмеялся. снова перечитал данный отрывок. улыбаясь, довольно, сладострастно, нервно постучал тетрадью по столу и не стирая с лица улыбки, вновь начал вчитываться в него.

Сильная красная рука, длинные, сухие, шершавые пальцы обвили мою руку. Прошяние. Затесавшиеся в скрипе пола, стуки шагов. Все дальше, все тише…

Умолкли.

Жил и не знал на что употребить эту жизнь, не знал что с ней поделать. Я мог, но не знал как жить. Появилась она, наполнила, одухотворила желанием, знанием жизни. Я знаю как и зачем жить, я должен жить, но все кончено. Впереди тюрьма, сожаления, пережевывания до изнашивания чувств воспоминаний, смирение, умирание. К счастью Из кошмара жизни, всегда может разбудить, грохот пули по черепу. Уже нечего утаивать. Могу вывернуть душу как карманы. Вот я весь раскрытый непрочитанной книгой. А жизнь вырывает из нее страницы, еще чистые, не расписанные болью, не заляпанные чернилами разочарований, страницы надежд. кем я буду чем послужат моя жизнь и смерть, каплей в океане человеческих страданий, невзгод, счастья, или океаном в капле. В той капле в которой и нашли мои чувство глубины, невиданные в этом водовороте человеческих судеб?