Сила ненависти

Моя успеваемость пошла в гору, потому что теперь, стоило хотя бы взглянуть в сторону, противоположную местоположению университета, как великан тут же включал опцию сигнализации, донося отцу о моих предположительно дурных намерениях. Я больше не прогуливала учебу, рутинно следуя указаниям свыше и чувствуя, как мое собственное «я» постепенно растворяется, превращая меня в едва заметную оболочку человека.

– Пройдет время, и он оттает, – заверяла мама, имея в виду отца. Она была одной из немногих, кто хоть каплю должен был разделять мое стремление не жить по указке. Лорен Аттвуд была студенткой художественной академии Бостона, когда впервые встретила своего будущего мужа. Так началась история ее перевоплощения из целеустремленной творческой натуры в изящное приложение к успешному бизнесмену.

– Не будь смешной! Неужели тебе не противно всю жизнь покорно идти у него на поводу, спрятав свое мнение поглубже? – с горечью выдала я, сразу же пожалев о своих словах.

– Словесные нападки на меня не решат твоих проблем, Лив, – нахмурилась мама, делая хаотичные масляные разводы на своем холсте. Ее рука не дрогнула, но плечи напряглись под гнетом моего едкого замечания. – Это не я целый семестр отплясывала в захудалом клубе вместо того, чтобы посещать занятия.

Туше. Хотя фактически прошло гораздо больше времени, но я не стала уточнять.

Мне всегда нравились танцы; сколько себя помню, стоило где-нибудь зазвучать музыке, как тело само приходило в движение. Чем старше я становилась, тем сильней понимала, что это не просто хобби, а не поддающаяся преградам ярость и страсть на грани отчаяния. Я ни капельки не преувеличиваю, это был мой наркотик, и теперь его отняли.

Виной тому куратор моего курса, который был жадной до денег болтливой свиньей. У нас была договоренность, по которой я вовремя сдавала работы и делала за него некоторые отчеты в обмен на молчание. Но он не гнушался также выпросить у отца двойную цену за новость о том, что учеба интересует меня не больше, чем наблюдение за тем, как сохнет свежевыкрашенная стена. Стоило отцу услышать о пропущенных занятиях, как его ищейки отправились следить за мной, а когда узнали, чем на самом деле занималась, бросили меня под автобус, рассказав все родителям.

После того как в тот злополучный день меня вывернуло в гостевой ванной, отец не злился и не кричал, а методично продолжал кромсать свой стейк на маленькие кусочки, запихивая их в рот и промакивая кровавые уголки белоснежной салфеткой. Я, в свою очередь, глотая унижение и обиду, по доброй воле рассказывала, как меня занесло на «темную» сторону.

* * *

Полтора года назад, разваливаясь на части от многолетней сердечной боли, я ушла с учебы после первой лекции, сославшись на недомогание. Никому и в голову не пришло проверить мое местоположение, поскольку обычно я посещала занятия с завидной регулярностью, будучи одной из лучших студенток на курсе. Слишком благопристойная характеристика, как по мне.

Бесцельно слоняясь по городу, забрела на южную сторону, где у метро парень раздавал листовки, и я из вежливости взяла одну, на которой рыжеволосая пикси, облаченная в сверкающее зеленое платье и такую же усыпанную блестками шляпку, лучезарно улыбалась мне, приглашая посетить «Поднебесную Керри Рейнбоу». На фото она кокетливо подняла одну ножку, а руки запустила в стоящий перед ней трехфутовый горшочек, полный золотых монет. Я вспомнила все сказанные отцом фразы про ирландцев, и в голове родилась отличная форма запоздалого, хоть и тайного юношеского бунта.

Спустя час я уже стояла в затемненном зале безымянного клуба, глядя, как на сцене оживает картинка с листовки. Девушку, показывающую представление, даже не смущало почти полное отсутствие зрителей, казалось, ей вообще не было дела до того, что творилось за пределами сцены, была только музыка и она, исполняющая всевозможные акробатические трюки вперемешку с танцевальными па. Над сценой и баром висели четыре золоченые клетки, в которых, как я потом узнала, должны были танцевать другие девушки.

Магия в чистом виде. Время будто застыло, а когда репетиционная музыка внезапно оборвалась, я отчетливо разглядела широкую улыбку и лукавый взгляд незнакомки, закончившей свой номер. Она смотрела прямо на меня, изучая, а потом спрыгнула со сцены и двинулась в мою сторону так стремительно, что пришлось попятиться, столкнувшись со стеной.

– Ты! – вот и все, что она сказала, продолжая улыбаться, как ненормальная, тыча наманикюренным пальцем мне в грудь.

– Я ничего не сделала… – промямлила я, опешив.

– Сделала, сделала, – хихикнула девушка, разглядывая меня с ног до головы. – Ты повторяла за мной! – в ее тоне не было укора, лишь легкая насмешка и любопытство, так что я немного расслабилась, все еще припертая к стене.

Если подумать, она была немного права.

– Я не специально.

– ВОТ ИМЕННО! – выкрикнула та пронзительным голосом и захлопала в ладоши, будто я только что сделала что-то выдающееся, достойное похвалы.

Уставившись на румяное лицо незнакомки, я отметила, как в полутьме красиво блестели ее нефритовые, обведенные жирным слоем косметики глаза.

– Я Керри, – представилась она, схватив мою вялую руку и пожимая ее с такой силой, что я испугалась, как бы не пришлось потом вправлять запястье. – Да расслабься ты, я не кусаюсь.

В противовес словам она клацнула зубами и расхохоталась, как дьяволица.

Наверно, я забыла добавить, что по мере исполнения своего сценического номера Керри снимала по одному предмету одежды примерно раз в каждые две минуты. А поскольку их изначально было не так много, то теперь стояла передо мной в катастрофически высоких туфлях, зеленых стрингах, лифчике, который скорее напоминал его отсутствие, и той самой, расшитой пайетками, шляпке. Казалось, это ее ничуть не смущало, в то время как я испытывала неловкость, равную по степени конфузу монашки, застрявшей в лифте с адептами Сатаны.

– Хочешь попробовать? – вдруг выпалила Керри, окончательно выбив меня из равновесия.

– Чт… что? – на всякий случай переспросила, чтобы удостовериться, что предложение в моей голове не отличалось от прозвучавшего в действительности.

– Станцевать, – закатив глаза, уточнила та. – Не дрейфь! Тебе ведь хочется, верно? У нас тут зона, свободная для творчества. – Она обвела руками помещение, и ее полуобнаженная грудь дерзко подпрыгнула, вызывая у меня новый приступ смущения.

Я не осмелилась отрицать, но предложение Керри настолько же обескураживало и пугало, насколько вызывало желание ступить ногой в нечто неизведанное. Любопытство во мне всегда перевешивало здравый смысл, поэтому я замешкалась, бросив короткий взгляд на сверкающую сцену. На что было бы похоже, если бы парень из моих грез, по вине которого я была в таком раздрае, внезапно вошел и увидел меня там, стоящую под софитами, дерзко улыбающуюся, уверенную в себе… Взрослую…

– Да брось, днем народу в этом вшивом месте все равно нет, так почему бы не выпустить на волю себя настоящую? – подбадривала Керри. – Можешь не снимать одежду, если не хочешь, правда тогда будет уже не так весело.

Оглядев свой повседневный наряд, состоящий из классического вязаного свитера и узких шерстяных брюк, я смущенно сморщилась. Но девушка, уже покачивая округлыми бедрами, удалялась в сторону сцены.

– Откуда ты знаешь, что это я настоящая? – бросила я вдогонку.

Керри резко обернулась, смерив меня лукавым прищуром.

– Все мы грешники. Просто некоторые лучше других притворяются.

Во мне моментально сработал переключатель.

Мной так часто пренебрегали, что подумалось: каково это – на один благословенный миг забыть обо всем, что давило на грудь? На крохотное мгновение ощутить себя настолько близкой к любви, насколько когда-нибудь смогу быть.

В тот день, выбросив из головы предрассудки и страхи, я оставила позади всех, кто удерживал меня в этой реальности, и пообещала, что найду в себе силы быть той, кем всегда мечтала стать. Вышла на сцену, забралась в ближайшую клетку и, несмотря на ее тяжелые прутья, не почувствовала себя запертой. Я была свободна.

Конечно же, вернулась через неделю, а потом еще раз и еще, и так до тех пор, пока однажды Керри не предложила мне работу в клубе. Я согласилась с минимальной оплатой, потому что днем зрителей, к сожалению или к счастью, практически не было, а по вечерам не могла выступать, рискуя быть пойманной. Но лучше уж зарабатывать самой, чем тратить деньги отца. Мы условились, что могу танцевать два раза в неделю и сама выбирать наряды, не обнажаясь полностью, а на афишах никогда не будет моего лица или имени.

Так началась моя двойная жизнь.

Пока снаружи бурлили шумные улицы и не смолкали голоса прохожих, спешащих по своим привычным делам, за дверьми неприметного клуба в южном Бостоне день за днем рождалась новая я. Сначала было до колик в животе страшно даже представить, что кто-то увидит меня на сцене, пусть это всего лишь случайно забредший только что уволенный клерк, чьему начальнику не под силу содержать полный штат кадров; или седеющий завсегдатай, дающий больше чаевых, чем стоит входной билет, но предпочитающий разгадывать кроссворд и притопывать ногой в такт музыке. Им всем не было дела до техники танца, но меня это не волновало, пока я могла продолжать делать то, что люблю.

Наверно, самым жирным плюсом нашего заведения был вышибала Хосе, который тщательно следил за тем, чтобы внутрь не проскользнул ни один любитель распускать руки или отпускать сальные шуточки. Хосе всегда почтительно отводил взгляд в сторону, проходя мимо, если мы были в сценической одежде и, казалось, даже читал мысли посетителей, сканируя те на предмет возможной угрозы чести и достоинству одной из нас.

Любая другая юная девушка из приличной семьи ужаснулась бы, едва подумав о том, что я танцевала, выставляя большую часть тела напоказ и не гнушаясь нормами приличия. Она посоветовала бы мне обратиться к врачу, чтобы тот проверил мою голову на предмет наличия мозгов, а затем снисходительным тоном предложила бы поискать танцевальную труппу, которой не приходилось бы существовать за счет нескольких непрофессиональных танцовщиц. Но к тому моменту мне уже было глубоко плевать на мнение окружающих, стоило только шагнуть на сцену и сделать то, что велела Керри, – выпустить себя настоящую. Этой Оливии было до лампочки на общественные устои и заботу отца, граничащую с тиранией, на тошнотворные лекции в университете. И на парня, что сотни раз отвергал ее кровоточащее сердце. Он предпочитал других девушек, каждая из которых казалась лучше и прекрасней и заставляла юную меня одним своим существованием корчиться на полу от зависти.

Я мечтала оставить позади все, что так или иначе делало меня слабой, безвольной и отвергнутой. Но пока мне пришлось проглотить горькую пилюлю покорности, будучи разоблаченной и униженной.

Воспоминания развеял шум автомобиля, скребущего шинами по подъездной дорожке. Мама, опрокинув стакан с кистями, вскочила и пулей вылетела из мастерской, оставив меня созерцать недорисованную картину белой птицы, парящей высоко в небе. Ее мощные крылья простирались на всю ширину холста. Вот бы стать этой птицей.

Роуэн, стоящий за дверью, дважды постучал, что, должно быть, означало «пора выходить» или «я тупой осел», кто разберет. Я осторожно собрала мамины принадлежности и вытерла перепачканный стул, но пятно от свежей краски только сильней расползлось по поверхности, впитываясь в обивку. Отбросив тряпку в сторону, я погасила свет и вышла из мастерской, плотно прикрыв дверь. Мой охранник оттолкнулся от стены и бесшумно, что было даже удивительно для такого исполина, последовал за мной в столовую, откуда уже доносились запах еды и голоса горничных.

Телефон в кармане юбки зажужжал, и я выудила его, чтобы взглянуть на экран, заслоняя собой от пристального взгляда Роуэна. Бесполезное занятие при моем росте в пять с половиной футов, так что он с легкостью заглянул мне через плечо, чего не позволял себе даже Кай, и неодобрительно хмыкнул, увидев на экране фотографию мисс Рейнбоу в сценическом костюме.

– Возражаешь? – с вызовом спросила, зная, что он не ответит. Тем не менее Роуэн кивнул, и я сбросила вызов. – Может, перестанешь таскаться за мной, хотя бы пока мы в доме?

Это было бесполезно, ведь мы оба знали, что, как только этот ужин закончится, Керри перезвонит, а я закроюсь у себя в комнате и отвечу наконец на все вопросы, что сыпались в мой адрес с момента ухода из клуба.

К моему удивлению, родителей в столовой не оказалось, тогда я присела на свое место в ожидании. Спустя полчаса одиночества и прослушивания глухого урчания в животе, отправилась на их поиски, приказав Роуэну оставаться на месте. Он протестующе вперил в меня карие глаза, но на этот раз не препятствовал.

Я решила начать с самого очевидного места – кабинета отца. Дверь была открыта, но никаких следов присутствия, за исключением зажженной сигары, оставленной на краю пепельницы, дым от которой струился к потолку. Предусмотрительно потушив ее, я вышла. Следующим пунктом была комната родителей, что находилась в противоположном от моего крыле, прямо над комнатой деда. Решив, что навещу его после ужина, поднялась на третий этаж и сразу же пожалела о своем решении. Приглушенные всхлипы мамы заставили мое сердце подскочить к горлу. На нетвердых ногах я зашагала по коридору, приоткрыв дверь.

– Ты обещал мне покончить с этим, – в сердцах прокричала мама, убирая руки от заплаканного лица и толкая отца в грудь.

Тот стоял подле нее на коленях и виновато глядел в пол.