Последний Конунг

Убедившись, что мне искренне хочется узнать побольше о старых верованиях, Пелагея смягчилась.

– Есть тут у нас на Мессе здание, называемое Базиликой, рядом с Мильоном. Оно битком набито всякими старыми, никому не нужными статуями. Иные хранятся веками, и, может статься, там ты найдешь каких-нибудь старых идолов. Вот только не уверена, сможет ли кто-нибудь назвать их тебе.

На другой день я без труда отыскал эту Базилику и дал старику-сторожу несколько монет, чтобы он позволил мне поглядеть. Разумеется, меня интересовало, кто были эти старые боги и почему их сменили. Я надеялся узнать что-то такое, что помогло бы спасти моих богов Севера от подобной участи.

В Базилике было темно и мрачно. Череда залов была наполнена запыленными статуями, расставленными без всякого порядка – иные повреждены, иные лежат на полу или небрежно прислонены друг к другу работниками, принесшими их сюда. Солнечный свет попадал только на главный дворик, где хранились самые крупные. Все было свалено так, что протиснуться между ними было трудно. Бюсты бывших императоров, части триумфальных колонн и всевозможные мраморные обломки, головы без тел, лица с отбитыми носами, всадники без лошадей, воины без щитов или со сломанными мечами и копьями. То и дело я наталкивался на мраморные доски с надписями – разных размеров и толщины, они когда-то красовались на пьедесталах, именуя статуи, стоявшие на них. Я читал имена давно умерших императоров, забытых победителей, неведомых побед. Где-то в этой куче скульптур, думал я, лежат изваяния тех, о ком говорят эти надписи. Совокупить же их снова было делом невозможным.

Я стоял перед мраморной плитой, пытаясь разобрать стертые буквы, когда за моей спиной раздался голос с присвистом:

– Какого размера ты ищешь?

Я повернулся и увидел какого-то старика. Шаркая ногами, он явился из-за нагромождения фигур. На нем был безобразный шерстяной плащ с замахрившимся подолом.

– Лучшие плиты уходят очень быстро, но можно найти большие с трещинами. Отрежь поврежденные куски и пускай их в дело.

Я понял, что старик ошибочно принял меня за человека, ищущего кусок мрамора. Пелагея говорила, что в городе предпочитают использовать мрамор отсюда, с этой свалки.

– А я и не знал, что здесь хранится столько брошенных статуй, – сказал я.

Старик чихнул; пыль забивала ему нос и глаза.

– Городским властям не хватает места, – пояснил он. – Всякий благотворитель, изваяв новый памятник, желает поместить его в центре города, чтобы его видело побольше народу. Но центр уже переполнен. Ничего удивительного – вот уже семь сотен лет, как мы начали ставить памятники. Вот и сносят что-нибудь и, чтобы поменьше тратиться, используют старые цоколи. Теперь уже мало кто может припомнить, кому или чему посвящена прежняя статуя. И это не говоря о статуях и монументах, которые сносят, когда нужно построить новый жилой дом, или которые падают из-за небрежения или во время землетрясений. Городской совет не желает раскошеливаться на то, чтобы поднять их и вернуть на место.

– Я хотел бы взглянуть на старейшие статуи, – небрежно сказал я, не желая быть заподозренным в том, что я язычник. – Может быть, найду кого-то из древних богов.

– Ты не первый такой, – сказал старик, – хотя вряд ли тебе повезет. Трудновато превратить античного бога в нового человека. – Он хихикнул, по-прежнему полагая, что я – ваятель, ищущий дешевого и легчайшего способа выполнить заказ, переделав старую статую.

– Ты не мог бы сказать, где тут стоит поискать?

Старик пожал плечами.

– В этом я тебе не помощник, – коротко ответил он. – Ищи, где хочешь.

И окончательно утратив интерес к разговору, он отвернулся, а я про себя заметил, что когда отвергают старых богов, те уходят в забвение.

Несколько часов я бродил по Базилике. Нигде не нашел я статуи, походившей бы на кого-то из моих богов, хотя и нашел кого-то, кто явно был морским богом, ибо имел рыбий хвост и в руке держал раковину. Но то не был Ньерд, мой бог моря, посему я решил, что он принадлежит к другой вере. В каком-то углу обнаружилась мускулистая фигура, щеголяющая лохматой бородой, и я решил, что наткнулся на Тора. Но вглядевшись повнимательней, я понял, что ошибся. Неведомый бог держал в руке дубинку, а не молот. Ни один истинный верующий не преминул бы изобразить Мьелльнир или железные рукавицы Тора и дающий силу пояс. Другая статуя, вызвавшая у меня надежды, изображала корчащегося человека, прикованного к скале. Он явно испытывал мучения, и я решил, что это, может быть, злохитрый Локи, коего боги покарали, привязав его к скале, как веревками, кишками его же сына. Но не увидел ничего похожего на змею, яд которой капал бы на лицо Локи, когда бы его верная жена Сигюн не собирала ее в чашу, не было и самой Сигюн. Это изваяние осталось загадкой, но больше всего я огорчился, не найдя здесь даже намека на бога, коего ожидал увидеть, – Одина. И среди всех надписей не нашлось ни единой руны.

Я дошел до самого конца последнего склада, когда, наконец, наткнулся на изображение, каковое мог с точностью определить. То была резьба на плите, имеющей отверстия для крепления, – когда-то она была выставлена на всеобщее обозрение, – а изображены на ней были три норны, три женщины, прядущие судьбы всех живущих. Одна из них прядет нить, другая отмеряет, а у третьей в руках – ножницы. Пока я разглядывал эту плиту, мне пришло в голову, что она, пожалуй, содержит поучение, каковое мне следует помнить. Даже сами боги не в силах изменить судьбу, спряденную норнами, а уж мне и подавно не по силам изменить предрешенную участь исконной веры. Лучше попытаться понять, что идет ей на смену.

Возможно, эту мысль в меня вложил сам Один, ибо очень скоро он устроил так, что это мое желание исполнилось. Вернувшись в казармы гвардии, я обнаружил там послание из секретариата Иоанна. В нем сообщалось, что я прикреплен к отряду Аральтеса и должен служить толмачом между ним и архитектором Тирдатом на время предприятия, имеющего великую важность. Я показал это послание Пелагее и спросил, знает ли она, кто он, этот Тирдат, чем он занимается или куда едет. Она же пришла в недоумение.

– Все в городе знают имя Тирдата, – сказала она, – но это не может быть тот человек. Тот был архитектором и восстанавливал храм Айя-Софии, Святой Мудрости, поврежденный землетрясением. Но это случилось во времена моего деда. Тот Тирдат сейчас, должно быть, давно уже в могиле. Он был армянин и непревзойденный зодчий. Все в один голос говорят, что ни у кого больше не хватило бы таланта произвести столь искусный ремонт. Может быть, этот Тирдат его внук или внучатый племянник. Ведь должность архитектора потомственная.

– А что за таинственное предприятие огромной важности, о котором пишет орфанотроп? Нет ли в рыночных слухах ключа к разгадке этой тайны?

– Ясное дело, это как-то связано с басилевсом, – ответила она. – Его болезнь – хотя ты по-прежнему не хочешь считать ее болезнью – не проходит. На самом деле ему стало даже хуже. Теперь приступы случаются чуть ли не каждый день. Врачи не смогли излечить его, и Михаил обратился к священникам. Он становится все более и более набожным, говорят, прямо до безумия. Он полагает, что может обрести излечение, молясь Богу и творя богоугодные дела.

– До возвращения Харальда в Константинополь мне нужно еще кое-что выяснить у тебя, – продолжил я. – Об этом я не докладывал орфанотропу, но Харальд просил меня найти наилучший способ обратить его долю добычи с пиратского корабля в наличные или в золотые слитки. И ему хотелось бы сделать это тайно, чтобы власти ничего не проведали.

Пелагея тонко улыбнулась.

– Твой Харальд уже приобретает привычки этого города. Но, я еще раз тебе повторяю, тебе следует быть осторожным. Коль орфанотроп прознает, что ты, не известив его, помогаешь Харальду обратить добычу в наличные на черном рынке, тебе не поздоровится.

– А я скажу ему, что выполняю его же волю – завоевываю доверие Харальда. Разве не лучший способ для достижения этой цели – стать посредником в его денежных делах?

– Какую добычу может предложить Харальд? – напрямик спросила Пелагея, и я напомнил себе, что она женщина деловая.

– В основном серебряные и золотые вещи. Тарелки, кубки, кувшины и все такое, монеты из разных стран, кое-какие ювелирные изделия, немного жемчуга. Этот пират совершал береговые набеги и захватывал торговые суда, прежде чем попался. На его галее чего только не было. Наши ныряльщики достали со сгоревшего корабля маленький глиняный кувшин, завернутый в солому и тщательно уложенный в клеть – поэтому он и не разбился. Увидев его, Феодор, грек, вдруг разволновался. Он прочел клеймо и сказал, что это краска, которую везли на имперскую шелковую прядильню.

– Еще бы тут не разволноваться, коль видишь кувшин с пурпурной краской! – воскликнула Пелагея. – Эту краску получают из морских раковин, а чтобы выкрасить одно-единственное императорское одеяние, нужна вытяжка из двенадцати тысяч раковин. На вес-то эта краска гораздо ценнее чистого золота.

– Где может Харальд продать такие вещи, не привлекая к себе внимания?

Пелагея задумалась, а потом сказала:

– Ему придется иметь дело с человеком по имени Симеон. Числится он аргиропратом, торговцем серебром. Но занимается и золотом и драгоценными каменьями. На самом же деле есть и еще кое-что, чем он занимается, – он дает деньги в рост. Считается, что он этим брезгует, но восемь процентов – перед таким соблазном он не смог устоять. Цеху ростовщиков наверняка об этом известно, но они ему не мешают, полагая для себя небесполезным иметь под рукой человека, время от времени совершающего сделки для них, не занося в книги. Однако лучше будет для начала мне самой переговорить с Симеоном. На Мильоне у него меняльная лавка, недалеко от хлебного рынка, и в лицо мы друг друга знаем. Коль мне удастся свести Симеона и Аральтеса, за такое знакомство я спрошу, ну, положим, полпроцента.

Пелагея сдержала слово, и оказалось, что полпроцента – такова цена услуг, каковые Симеон готов предоставить Аральтесу. Аргиропрат всегда умудрялся сыскать тех, кто готов платить серебром или золотом за парчу, шелка, коробочки со специями, священные предметы и даже – однажды – за пару львят. За последних хранителю зверинца басилевса в Большом Дворце пришлось заплатить баснословную цену.

Харальд вернулся в Константинополь незадолго до праздника Вознесения и едва успел встретиться с Симеоном с глазу на глаз – я при этом был толмачом – до того, как получил подробные указания насчет своего нового назначения: его отряд должен был быть приведен к присяге как отряд загородных варягов с постоянным жалованием и постоянным местожительством, сам же Харальд должен выбрать двадцать своих лучших людей и явиться на борт боевого корабля, стоящего под погрузкой в гавани Букефалон.

Копию этого приказа прислали мне с заметкой на полях, сделанной старшим хартулярием орфанотропа, в коей сообщалось, что я должен сопровождать Аральтеса. Я уже давно жил в Константинополе и знал, что гавань Букефалон предназначена для кораблей, используемых императорской семьей. Насколько мне было известно, единственный боевой корабль, стоявший там, был быстрый дромон самого басилевса. И я никак не мог понять, почему Харальд и его люди должны быть на борту.

Молодой человек с умным лицом, встретивший меня на палубе дромона, быстро прояснил обстоятельства. Этот человек, склонный к полноте, с массой блестящих вьющихся черных волос, состоял на государственной службе и был, похоже, из тех, кто всегда готов найти повод для улыбки или шутки.

– Меня зовут Тирдат, – сказал он радушно. – Добро пожаловать на корабль. Я так понял, что ты будешь толмачом между мной и отрядом сопровождения. Хотя ума не приложу, на кой ляд он мне нужен.

Речь его так была проста и непринужденна, что я подивился – что он-то делает на борту личного дромона басилевса.

Тирдат небрежно махнул рукой, указав на туго натянутую оснастку содержащегося в безукоризненном порядке военного корабля, на надраенную палубу, на позолоту, на нарядно одетых корабельщиков. Даже лопасти длинных весел длиной в тридцать футов были отделаны императорским пурпуром и золотом.

– Ничего себе кораблик, а? Невозможно себе представить ничего лучшего для легкого путешествия по морю в лучшее время года.

– А куда мы идем? – спросил я. – И зачем?

– А что, эти надутые чинуши так тебе и не сказали? Это очень на них похоже. Всегда кичатся своей скрытностью, особенно, когда и скрывать-то нечего, зато весьма охотно продают секретные сведения, коль это может пополнить их мошну. Мы идем в Святую Землю посмотреть, что там можно сделать с Голгофой. Это задание его величества басилевса. Кстати, а я зодчий, архитектор.

– Но мне рассказывали, что архитектор Тирдат поновлял храм Святой Софии более сорока лет тому назад.

– Это был мой дед, – улыбнулся зодчий. – И он сработал очень недурно. Потому-то мне и поручили это дело. Басилевс надеется, что я все сделаю не хуже моего деда. Задумано еще одно подновление.

– Не расскажешь ли ты мне поподробнее, о каком деле идет речь, чтобы я мог объяснить твоему сопровождению, когда оно прибудет?

– Не хочу утомлять тебя подробностями, а по твоему произношению я угадываю, что ты из северных краев – не обижайся, ведь сам-то я по происхождению армянин, – а стало быть, вполне возможно, что ты даже не христианин. Но место, где умер и был погребен Христос, это одно из истинно священных мест нашей веры. Вскоре после того, как блаженная августа Елена нашла Истинный крест и ее люди обнаружили пещеру, где покоилось тело Христа, там была построена великолепная базилика. Святость этой гробницы почиталась веками, даже когда она попала в руки мусульман. К несчастью, времена переменились. В дни моего отца один калиф, справедливо получивший прозвание Мюрид Безумный, отдал приказ разрушить и базилику, и гробницу. Он велел местному правителю не оставить там камня на камне. И еще правителю было приказано закрыть все другие христианские церкви в провинции и не пускать христиан-паломников. С тех пор у нас не было надежных сведений ни о том, насколько разрушена гробница, ни в каком состоянии она находится ныне. Мюрид Безумный отправился на встречу со своим создателем шестнадцать лет назад. Его убил некий религиозный фанатик – занятно, не правда ли? – и наш басилевс ведет переговоры с его наследниками о разрешении вновь построить базилику и восстановить гробницу. Вот куда я еду. Мне поручено оценить состояние зданий и произвести немедленную починку. Может быть, эти государственные чиновники и продажные бездельники, но архивы они хранить умеют, и мне удалось найти планы первоначальной базилики. Однако, коль скоро окажется, что разрушения слишком велики и храм нельзя восстановить, тогда я должен сделать чертеж совершенно нового здания, достойного этого места.

– Это большая ответственность, – заметил я.

– Да, император вкладывает немалые средства в это дело. Он решил показать всю глубину и степень своей набожности и надеется, что будет вознагражден улучшением здоровья. Я так думаю, тебе известно, что у него с этим не все в порядке. Вот почему он предоставил императорский дромон в мое распоряжение. Это говорит о том, насколько он встревожен.