Рашен

– Вы мне уже, наверна, слышал? Я захочу спросит – вы пришли на церемоний?

Коверкание слов было гораздо чудовищнее его акцента. Казалось, мужчина нарочно говорит неправильно. Но его взгляд и мимика этого не подтверждали. Он был вполне искренен в стремлении выяснить, последний ли я…

– Простите, я вас не понимаю. И честно говоря, даже не знаю, где нахожусь в данный момент времени. Если вы мне объясните, буду весьма благодарен.

– У вас очень вычурна речь. Это я заметить еще там, на автобуса, ? и мужчина махнул рукой в сторону выхода. ? На твоём месте молча будет лучше, чем говор, ? с сочувствием похлопал меня по плечу и стал подниматься наверх, где заметил свободное место.

Я стоял, опешив от его нелепой, но такой душевной речи. Потом стал вслушиваться в разговоры окружающих. Удивительно кривые и местами нелогичные словесные обороты резали уши, словно клинок из дамасской стали.

Складывалось впечатление, что все эти люди проживали в разных странах и занялись изучением русского языка совсем недавно. Однако нелепые выражения произносились настолько обыденным тоном, что становилось очевидно: на подобной тарабарщине они общаются долгие годы. Да и схожий внешний вид свидетельствовал, что все эти мужчины и женщины из «одного села».

Решив не спешить с выводами, я, по примеру моего недавнего собеседника, отыскал глазами свободное место, сел и стал наблюдать.

Тут же сосед слева вопросил, не обращаясь ни к кому конкретно:

– Вот объясните мне, откуда появиться этот неудобный слов «ботинки»? Почему его говори как идиоты и откуда идти его смысла?

Забыв про недавнее предостережение, я выпалил в ответ:

– Вероятно, «ботинки» произошли от слова «боты». В древние, точнее средние века, во Франции так именовали кожаную обувь с завязками и сапоги.

В зале повисла гробовая тишина. Было заметно, что моя «чистая речь» поразила окружающих. Но больше их зацепило другое. О чем вопрошавший не преминул тут же заметить:

– Вы слишком умничать, молодо человека. Говорите не надо так, чтобы смущать другой вокруг вас люди.

– А что тут такого? ? вдруг выкрикнул сидящий двумя рядами выше болезненно худой, интеллигентного вида мужчина с квадратными очками на переносице. ? Я вот тоже не понимаю, почему «терпимый человек» можно говорить, а «терпимый президент» нельзя!

Тотчас негромко завыла серена, и с самого верха в сторону очкарика стали спускаться трое мужланов в одинаковых серых костюмах.

– Ну вот, один допизделся… ? со злобой процедил кто-то сквозь зубы. Интеллигента, несмотря на его протесты, быстро скрутили и увели под белые рученьки. Вскоре нелогичный бубнеж продолжился как ни в чем не бывало.

Я сидел ошарашенный, ничего не понимая, принимая происходящее за какой-то сюр и бред. В подобных случаях в памяти всплывают сцены из фильма «Город Зеро» – лютая смесь философии, бытовухи и полнейшего идиотизма. Из ступора меня вывел бодрый голос диктора из развешанных по периметру «цирка» огромных динамиков: «Дорогие собратья, мы рады, что вы не пропустить дату памяти и не забывай про наш свято праздновай!»

– О чем это он? – не успел я договорить, как в мои руки вложили небольшую листовку. На ней красовалось цветное изображение Адольфа Гитлера в неизменной шинели и фуражке. Фашистский лидер был запечатлен в окружении крестьян и рабочих, лица которых излучали счастье и готовность идти за своим лидером хоть на край света. На заднем плане возвышался здоровенный плакат с надписью «Добро пожаловать, наши Великие германские освободители!»

После приветственного слова в зал промаршировал духовой оркестр в немецкой форме времен Второй Мировой войны. Бравые молодцы были как на подбор: высокие, подтянутые, с мышцами, заметно проступающими через ткань кителей.

– Наверное, это сон, – старался я себя взбодрить. – Снова Машка забыла выключить телевизор в гостиной, и я сплю под звуки очередного «киношедевра». А это всегда чревато бредовыми сновидениями – проверено не раз. Помню, как-то закемарил под детище Петросяна «Кривое зеркало». Душевные травмы того насильственного киносеанса мне не удалось залечить до сих пор. Даже по прошествии многих месяцев придурковатые мужики, переодетые в страшных женщин и изрыгающие плоские шутки, частенько наведываются без приглашения в мое сознание.

– Эй, пижон, сделай ртом повеселее, а то они подумай может, что мы не рад, – вывел меня из оцепенения толчком в плечо сосед справа.

– Простите, что вы сказали? – уже начиная привыкать к всеобщему панибратству и чудовищному косноязычию, спросил я.

– Улыбайся, падла, говорено тебе! – менее дружелюбным тоном продолжил мужчина. – У меня, промежду прочим, три сопли по лавкам спят. И я не хотеть из-за какого-то невежы садиться в тюрьма и жравши баланду.

Я решил, что лучше не злить окружающих, тем более, что вообще ни хрена не понимал, что происходит в этом цирке моральных уродцев. Посижу, посмотрю, послушаю. Станет совсем скучно – уйду в другой… сон.

Оркестр отыграл парочку бравурных маршей и выстроился наизготовку перед небольшой трибуной, которую во время музыкальной паузы успела установить в центре зала группа низкорослых крепышей в рабочих комбинезонах.

Трибуна была обтянута красным сукном, с большой черной свастикой на фоне белого круга посередине. Поднос с пузатым графином, заполненным то ли водой, то ли водкой, окруженный тремя гранеными стаканами, материализовался из воздуха. Эта мрачная конструкция сразу напомнила мне гроб нестандартных размеров – двуспальный, так сказать…. Я было хотел поделиться удачной шуткой с окружающими, но сдержался, вспомнив про отсутствие у тех чувства юмора.

– Всем встать – власть идет! – проорали динамики, а голос диктора в конце сорвался на фальцет.

Зал послушно вскочил. Я, было, замешкался, но соседи, уже готовые к сюрпризам с моей стороны, без прелюдий подхватили меня под руки и оторвали от скамейки. Так что мгновение я провисел в воздухе, не успев разогнуть ноги.

Их было трое: два маленьких пузатых старичка, возрастом за 70 – так мне показалось на первый взгляд. Причем один из них был ужасно кривоногий, да еще прихрамывал на левый бок, словно раненный. Помощницей ему служила трость из красного дерева с большим золотым набалдашником в виде головы орла.

Второй старик выглядел бодрее, но страдал чудовищной одышкой. Его тяжелое сипенье при ходьбе было хорошо слышно в полнейшей тишине зала. Замыкал ветеранское шествие высокий худощавый седовласый «Дракула» с темными кругами вокруг глаз и большим крючковатым носом. Образ усиливал длинный черный плащ с подбоем красного цвета, как у Понтия Пилата из знаменитого романа.

К сожалению, я сидел далеко не в первом ряду, поэтому рассмотреть комедиантов во всех деталях не смог. В том, что присутствую на спектакле, я уже не сомневался. Иначе и быть не могло. Все-таки прошло почти восемьдесят лет после победы над фашистской Германией. Свастика, пропаганда и даже малейшее упоминание о нацистах давно под строжайшим запретом в большинстве цивилизованных стран. И только комикам еще позволительно глумиться над «подвигами» больных фанатиков прошлого.

«Артисты» наконец доковыляли до трибуны. Крепыши молниеносно подсунули им под задницы массивные деревянные стулья с высокими резными спинками, на которые старички не преминули плюхнуться с видимым облегчением. Вслед за ними уселись на свои места присутствующие в зале. Мои «заботливые» соседи, не сговариваясь, дружно опустили меня на скамейку, прижав для верности тяжелыми руками.

– Терпи, старик. Очевидно, это интерактивный спектакль, в котором зрители принимают участие даже против воли. А в конце будет раздача бесплатного немецкого пива и баварских колбасок, – пытался я хоть как-то себя приободрить.

Минуты три троица восседала с гордым видом, не произнося ни слова. «Дракула» обводил грозным взглядом присутствующих, отпуская сквозь сомкнутые губы короткие замечания, которые «астматик» тут же фиксировал в блокноте с красной обложкой и неизменной свастикой.

– Приветствую Вас, разумные граждане свободной Русии! – первым взял слово колченогий. – Сегодня мы празднуем знаменательную дату. Ровно 76 лет тому назад русияне поняли, что только Великая германская нация способна выступить в роли мудрого пастыря и рачительного управленца на столь огромной территории, которую занимает Русия.

9 сентября 1941 года наиболее разумные из «красных Иванов» прекратили сопротивление, сложили оружие и заключили договор с гитлеровской Германией о полной капитуляции, повсеместном подчинении и переходе на германскую государственную модель управления. С тех самых пор наши народы обрели гармонию и единство, к которому стремились сотни лет.

И сегодня, видя ваши счастливые лица, хочу отметить, что усилия были не напрасны. Вместе с вами мы построили крепкое, благополучное государство, в котором счастливы все – от ребенка до глубокого старика. И это стало возможно исключительно благодаря мудрости наших германских завоевателей, а точнее освободителей!

– Что за ересь вы несете! – моему терпенью пришел конец. Невзирая на шиканье соседей и их попытки удержать меня на месте, я вскочил и продолжил. – Какую дурман- траву курил режиссер этого бредового спектакля? Вы хоть немного изучали историю? Заглядывали в учебники? Какая победа великой Германии? У вас тут что – кружок мракобесов? Или секта почитателей сумасшедшего Адольфа Гитлера?

Аааааа!!! – громко взвыв и затыкая пальцами уши, шарахнулись в разные стороны сидящие поблизости люди.

– Я еще раз спрашиваю: мне кто-нибудь вразумительно объяснит, что здесь происходит? И почему вы все так уродливо одеты и изъясняетесь на ужасно корявом язы….

Договорить я не успел. Оказалось, что во время пламенной речи ко мне за спину пробрались несколько охранников из тех, кто недавно скрутил любознательного интеллигента. И буквально на последней фразе один из них хорошенько стукнул меня по затылку увесистой резиновой дубинкой. И свет померк, и смолкли звуки…

Глава 2. Разоблачение

– Просыпайтесь, молодой человек! – прозвучал над ухом вкрадчивый голос, словно кто-то из друзей проявлял заботу, боясь, что я после очередной попойки опоздаю на работу. Однако прилетевшая следом в лицо порция ледяной воды четко обозначила – друзей здесь не водится. После такого «теплого» приема сознание вернулось ко мне со скоростью пули.

Открыв глаза, я увидел, что нахожусь в огромном кабинете с высоченным потолком, с которого свисала титанического размера золоченая люстра с подвесками из горного хрусталя. Свет, который она давала, так ярко играл на многочисленных стеклянных гранях, что в первое мгновение пришлось зажмуриться.

Помещение было почти пустым, если не считать убогого высокого двустворчатого шкафа со стертой лакировкой и покосившимися дверцами, стола и пары стульев, на одном из которых сидел ваш покорный слуга. И все это мебельное «излишество» занимало лишь угол кабинета, лишний раз подчеркивая его размеры.

Место, куда меня «поцеловала» дубинка, саднило, добавилась тупая боль, которая усиливалась при малейшем движении. Мутило, было сложно сосредоточиться, да и просто сидеть прямо представляло непосильный труд. Поэтому я был отчасти благодарен солдату за спиной, чьи крепкие руки поддерживали меня за плечи, не давая сползти с узкого стула на пол, и упокоиться там в позе эмбриона.

За столом сидел мужчина лет тридцати пяти–сорока в чёрной офицерской форме войск СС, хорошо известной мне еще с детства по военным фильмам. Правильные утонченные черты лица, аккуратная стрижка, холеные руки и очки в серебряной оправе – большего я рассмотреть не успел – меня снова начало мутить, и пришлось, прикрыв глаза, опустить голову.

– Да, сотрясение мозга – штука весьма неприятная, – снова «включил» заботливого друга фриц за столом. – Вам сейчас надо глубже дышать и меньше нервничать. Помню, как-то на занятиях по политическому программированию один мой товарищ (теперь он служит командиром станции морального зондирования) упал и ударился головой о край парты. Крови было немного, он даже форму не испачкал.

Но вот мозг ему встряхнуло основательно. На пару дней бедолага позабыл имена наших великих вождей, всех до единого. Мы страшно переполошились: еще бы – такой конфуз! Педагогический совет долго решал, как поступить с ушибленным. То ли отдать медикам, чтобы те разобрали его на органы, то ли отправить в лабораторию по испытанию оружия в качестве живой мишени. К счастью для Иванга, память к нему вернулась и он продолжил обучение.

– На органы? Мишень? Не проще было просто отчислить? – спросил я, начиная привыкать к головной боли, бешеной иллюминации и невесть откуда взявшимся в нашем времени фашистам.