Цветение нарцисса

Алекс повесил трубку и уставился в стену. «Что вообще в этом мире стабильно? Если наши чувства могут пропасть, если они, подобно камням в реке, вымываются со временем? Бегбедер проповедовал теорию о том, что любовь живет всего три года, после чего люди либо остаются вместе, следуя за удобством привычки, либо расходятся, так и не приняв друг друга за аксиому. Конечно, Фромм говорил о том, что это не так, что до любви нужно просто дойти. Но сейчас его теория никак не внушала доверия, наоборот, позволяла списать его к идеалистам, которые «знают, как надо», но сами с этим не сталкивались. А что, если люди не могут постоянно находиться в состоянии любви друг к другу, и все зависит от свободолюбия человека? Все просто. Если его ценности заканчиваются на семейном уюте, то у него будет крепкая семья, но никакой самоактуализации, о которой так яро говорил Маслоу. Но если он выбирает самоактуализацию, то его удел–скитаться в одиночестве в мире рыночных отношений. Звучит холодно, но другого объяснения я этому не нашел. Возьмем в качестве примера наших гениев современности – Илона Маска и Стивена Хокинга – недолгий и непрочный брак. Или, например, Канта и Юнга – абсолютно тоже самое. Если я и могу ошибаться, то как объяснить ошибки таких великих людей? Определенно, есть только две стороны этой медали. Все эти люди не лишены счастья… Хотя, что есть счастье? Замедленный распад серотонина, его повышенная концентрация. И что с этого? Почему, когда мы умнеем, нам тяжелее быть счастливыми? Почему знания так убивают? Ты просто начинаешь понимать структуру всего и видеть бессмысленность любых действий. Получается, армия была идеальным местом для сохранения сознания. Там, строя псевдоидеалы «за забором», я думал о том, как прекрасна жизнь, как она энергична. Никакой интеллектуальной нагрузки, никакого права выбора – только строгие алгоритмы, следуя которым, придешь к нужной цели. Правда, нужной кому-то и кем-то давно запланированной, но это не так важно. Главное здесь – сохранение сознания. А ведь там я считал иначе. Я бунтовал каждый день перед лицом системы и проповедовал свое видение каждому через свои сочинения».

Он вытащил старый потрепанный блокнот, корешок которого был в плачевном состоянии. Полистав несколько страниц, перед глазами он увидел воспоминания о событиях, хотя не очень приятного, но довольно стабильного для психики прошлого. По традиции, пролистав начальные домыслы, Алекс очень аккуратно открыл середину блокнота: сверху страницы красовалась надпись «Системе», сильно выдавленная ручкой.

«Здесь царство хаоса и порядка,

Тут лицемерие не порок.

Мы встали- кинулись к обряду:

Мотать души печальный срок.

И каждый, кто хоть каплю жив –

Отчаянно борется с системой;

Надеясь, найти к счастью лифт –

Сам утопает весь в проблемах

И жизнь лишь с виду как поэма,

Творца сжирает та система,

Но годы жизни не вернуть.

Фальшив тот блеск на звездах офицера,

Что власть сейчас дает ему.

Я вижу кодекс чести – в когтях у лицемера.

Ложь породила лишь войну.

Я слышал хруст и стон ломающейся воли,

И жизненный огонь в глазах потухший.

Эта картина отзывалась в сердце болью,

И каждый день лишь ужас вопиющий.

Я призываю вас, друзья!

Если важны декартовы проблемы-

Не запирайте вы себя

Тогда не станете системой…»

Он улыбнулся. Из-за этого стиха ему пришлось отстоять ни один наряд. «Ведь думать там было равно преступлению. Но это было тогда, а сейчас я как раз-таки и хочу ни о чем не думать. Сейчас объем и скорость обработки информации пугает меня и обесценивает все, что происходит вокруг. Абсолютно каждую вещь, начиная от дешевого печенья, купленного в магазине напротив за жалкие гроши, что дополнительно портит его вкус, и заканчивая брендовой курткой Tommy Jeans, купленной за целую зарплату, но имеющей ценность, равнозначную этому печенью, так как относилась она к материальному. Как я говорил своему психологу: Если бы мне заявили, что, вкрутив саморез в голову, я избавлюсь от тревожных мыслей и бесконечного психоанализа, я бы ответил "Дайте сразу два".».

Глава 2. Похоть

«Похоть. Многие говорят, что это

мысли нормального человека.

Но какого человека можно

назвать нормальным?»

Рассуждения людей

Алекс спешно оделся и вышел из дома. На улице был тяжелый воздух, который при вдохе сковывал грудь. Небо, как всегда, было затянуто серой пеленой без малейшего голубоватого проблеска. Быстро обогнув дом, Алекс начал спускаться в метро. Оставался еще целый час до работы, но город привил ему манеру постоянно бегать. Миновав турникеты, он сел в новенький вагон, который, впрочем, уже успели изрисовать школьники. Алекс понимал эту природу стремления к деструктивности, но такой способ привлечения внимания его раздражал. Он улыбнулся, представив, как этого школьника ловит полицейский, а потом отвозит домой. Последний звонит в дверь, а после открывается вид на чистенькую аккуратную квартирку с евроремонтом, где милая дама с презрением смотрит на сына, в очередной раз попавшего домой таким образом. И все вроде безукоризненно: и парень одет «с иголочки», и родители не пьяницы, – тогда откуда такое стремление к вандализму? Ответ прост. Благополучие и достаток – лишь иллюзия счастливой семьи, где материальная ценность ставится выше духовной, и ребенок в отчаянном протесте пытается привлечь к себе внимание. Алекс улыбался не потому, что ему это казалось смешным, а потому что он уже знал все сценарии наизусть. Это не единственный, но очень типичный случай в этом городе.

Тем временем состав подошел к нужной станции. Двери открылись, и Алекс вышел. На горизонте показалась знакомая вывеска «Blue Bell» с перегоревшей второй буквой «B», меняя название с «голубого колокола» на «голубой локоть». Дверь была стеклянная, с нижним углом, разбитым в виде паутинки, появившейся то ли от неосторожного заноса продуктов, то ли после недовольного посетителя. Алекс зашел, и его с радостью встретил мужчина в бирюзовой футболке:

– О-о-о, Алекс, пришел. Наконец.

– Привет, Глеб, рад тебя видеть.

– Как ты? Я прям соскучился по тебе.

– Хорошо все. У тебя как?

– Шикарно, – с улыбкой произнес Глеб, – вчера наряжали с Амелией елку: так круто вместе это делать. А потом мне на голову упала игрушка, Амелия засмеялась, я ее повалил, мы дурачились, ну и ты понимаешь сам, че там дальше было, – подмигнул менеджер.

– Хах, понимаю, да. Весело вам живется. Счастливые вы люди.

– Ну, чего ты, счастье – оно же здесь, в мелочах. Даже в нашем разговоре с тобой, понимаешь?

– Дааа, если бы оно так было, если бы я умел это ценить.

– Да ты просто загоняешься, надо просто не философствовать излишне.

Алекс посмотрел на менеджера: голубые глаза, легкая щетина и лицо зрелого мужчины. Этот человек производил впечатление счастливого человека: он всегда радовался пустякам и умел превозносить все, что посылает ему судьба. От Глеба часто можно было услышать рассказы о «вкуснейшей шарлотке», приготовленной Амелией.

Или о новом шикарном лонг-дринке, который появился в меню бара. В любом случае, это был человек, который никогда не задумывался об экзистенциальных проблемах и относился дружелюбно к каждому, кто был ответственен к работе и добр сердцем. Алекса он ценил за интересные истории и всевозможное просвещение – от психологического до метафизического. Алекс, в свою очередь, тоже был неравнодушен к Глебу хотя бы потому, что тот сохранял свою человечность, занимая довольно высокую должность. Это было нетипично для города и, по мнению некоторых представителей высоких чинов, являлось “непрофессиональным несоблюдением субординации между начальником и подчиненным“. Алекса всегда тошнило от систем, и система иерархии не была исключением.

Рабочая смена тянулась, словно время не то чтобы остановилось, а умерло в принципе. Сначала молодые студенты заказали 6 стаканов Аризоны, потом еще 4 стакана “Гринсборо” и 2 “Аризоны”. Затем мужчина в вельветовом пиджаке уселся за барную стойку, заказав коктейль “Техас”, или , как его называл Алекс, коктейль «как раньше», состоявший из бурбона, биттера, сока апельсина, тростникового сахара, вишни и льда, и начал рассказывать про свою нелегкую жизнь. Алекс давно привык к этому. Его это даже уже не раздражало, потому как он понимал, что они испытывают огромную пустоту внутри себя, которой необходимо было с кем-то поделиться, заполнить чьим-либо вниманием. Это были менеджеры крупных компаний, разведенки, таксисты, ищущие успокоение своей тревоги бессмысленности, заполнение своей пустоты хотя бы на вечер.

– Понимаешь, Ал? Она так и не отдала мне детей, даже видеться не оставила возможности. Такая она с… Но вчера позвонила и попросила починить этот кран, а я ведь знаю – там как всегда криворукий сантехник просто снес резьбу, когда сначала нужно было вложить прокладку. Я знаю эту кухню, я же жил с ней… – произнес мужчина в пиджаке с мокрым вельветовым рукавом. В ход шел уже шестой “Техас”.

– Может, она привлекает внимание? Может она хочет вернуть все?

– Да не… – мужчина посмотрел в пустую стопку и икнул, – думаю, ей просто нужно привести в порядок свое хозяйство. За столько времени у нее по-любому был хахаль. Уж больно она довольная ходит. Они ведь, бабы, так предсказуемы.

– Так ты езжай и проверь свою гипотезу. Если нет никого у нее, а ты заметишь в доме его следы – значит вернуть хочет, а если есть все-таки – так ты ничего и не потеряешь. Починишь кран, да и плюнешь на все это.