История Рима от основания Города

14. На следующий же день были расставлены караулы, и Цинциннат сходит на форум. Плебеи, изумленные неожиданностью события, все свое внимание обратили на диктатора, тогда как соумышленники Мелия и сам вождь их понимали, что такая грозная власть направлена против них. С другой стороны, люди, непричастные к замыслам захватить царскую власть, спрашивали друг друга, что за тревога, что за внезапная война поставила государство в необходимость прибегнуть к величию диктатуры или назначить правителем Квинкция, старика за восемьдесят лет. Но в это время диктатор послал за Мелием начальника всадников Сервилия, который обратился к Мелию со словами: «Тебя зовет диктатор!» В то время как на робкие вопросы его, в чем дело, Сервилий сообщал о необходимости держать ответ и смыть обвинение, предъявленное к нему Минуцием в сенате, Мелий стал отступать в толпу своих соумышленников и сначала, озираясь беспокойно во все стороны, отнекивался. Когда же, наконец, служитель повел его, повинуясь приказанию начальника всадников, он, тогда уже вырванный из рук служителя окружавшей толпою, стал убегать, взывая к римскому народу о защите и говоря, что за оказанное им благодеяние плебеям патриции согласились погубить его; при этом просил подать ему помощь в решительную минуту и не допустить умерщвления его на их же глазах. Но Агалла Сервилий, догнав Мелия, убивает его в то самое время, когда тот произносил эти восклицания; затем, обрызганный кровью и окруженный толпою юношей-патрициев, он доносит диктатору, что Мелий, будучи позван к нему, оттолкнул служителя, но понес заслуженную кару в то время, как возмущал толпу. Тогда диктатор воскликнул: «Хвала тебе, Гай Сервилий, за твое мужество, так как ты освободил государство!»

15. Так как толпа стала после этого волноваться, не зная, что думать о происшедшем, то диктатор приказал созвать народ на собрание и объявил, что если бы даже Мелий оказался невиновным в посягательстве на царскую власть, он все же убит на законном основании, так как не явился к диктатору, несмотря на зов начальника конницы; что он собирался судебным порядком разобрать дело, и по расследовании его Мелия постигла бы заслуженная участь; а так как он хотел прибегнуть к насилию с целью уклониться от суда, то и наказан насилием же. Не приходилось обращаться как с гражданином с этим человеком, который, родившись среди свободного народа, где действуют права и законы, в городе, из которого, как он знал, цари были изгнаны, где в том же году были казнены отцом сыновья царской сестры и дети консула-освободителя за обнаруженный умысел возвратить в город царей; в городе, из которого консулу Коллатину Тарквинию вследствие ненавистного имени велено было сложить с себя консульство и удалиться в изгнание; в городе, в котором несколько лет после того казнен был Спурий Кассий за одни только намерения достигнуть царской власти; в городе, в котором недавно децемвиры за царскую гордость были наказаны конфискацией имущества, изгнанием, смертью, – возымел надежду сделаться царем в этом городе! Да и что это за человек?

Хотя никакая знатность, никакие почести, никакие заслуги никому не открывают пути к неограниченному господству, все же Клавдии, Кассии[321 - …все же Клавдии, Кассии… – Имеются в виду Аппий Клавдий (децемвир) и Спурий Кассий (консул).], если свои помыслы и вознесли к тому, что было преступно, сделали это, опираясь на свои консульства и децемвираты, на почести предков и блеск своих фамилии. Спурий же Мелий, которому и о трибунате народном надо было больше мечтать, чем рассчитывать на получение его, надеялся, что он, богатый хлебный торговец, за два фунта полбы купит свободу своих сограждан, и рассчитывал, что, предлагая пищу, можно заманить в рабство народ, победивший всех соседей; хотел, чтобы государство стало терпеть в качестве царя со знаками власти и с властью основателя Ромула, происходившего от богов и опять принятого в сонм богов, того человека, которого оно едва могло бы переварить в звании сенатора. Не за преступление следует считать умысел тот, а, скорее, за нечто чудовищное, и кровью его он еще не вполне искуплен, если не будут разнесены кров и стены, за которыми зародилось такое безумие, и если имущество, оскверненное ценою покупки царской власти, не будет обращено в собственность государства. Поэтому он приказывает квесторам продать имущество преступника и деньги обратить в казну.

16. Посла этого диктатор приказал немедленно разрушить дом Мелия, чтобы пустопорожнее место служило памятником подавления преступной надежды. Место то получило наименование Эквимелий[322 - Место то получило наименование Эквимелий. – Так называлось пустое место близ Капитолия, служившее во время Цицерона рынком для продажи скота и своим названием напоминавшее о мятежном Спурии Мелии.]. Луций Минуций был награжден за Тройными воротами позолоченным быком[323 - …за Тройными воротами позолоченным быком… – Было в обычае в знак награды золотить рога быка, предназначенного для принесения в жертву. Тройные ворота, или ворота Трех Близнецов (porta Tregimina), в старой городской стене находились близ Тибра, напротив северной оконечности Авентина; названы по имени трех братьев Горациев.], без возражений даже и со стороны плебеев, потому что он приказал разделить между ними принадлежавший Мелию хлеб, назначив асс за модий[324 - …за модий. – Модий – римская мера сыпучих тел – 8,754 л.]. У некоторых историков я нахожу известие, что этот Минуций перешел из сословия патрициев в сословие плебеев и, принятый там одиннадцатым в коллегии трибунов, прекратил восстание, бывшее следствием убийства Мелия. Однако едва ли вероятно, чтобы патриции допустили увеличение числа трибунов и особенно чтобы подобное нововведение исходило от человека-патриция; едва ли вероятно также и то, чтобы плебеи, раз было допущено такое нововведение, не удержали его, или, по крайней мере, не пытались удержать. Но лучше всего опровергается неверность надписи на его статуе законом, изданным несколько лет перед тем и запрещавшим трибунам принимать в состав своей коллегии товарища[325 - …законом… запрещавшим трибунам принимать в состав своей коллегии товарища. – Имеется в виду Требониев закон. См. III, 65.]. Из коллегии трибунов только Квинт Цецилий, Квинт Юний и Секст Титиний не только не приняли участия в предложении о награждении Минуция почестями, но еще не переставали обвинять перед народом то Минуция, то Сервилия и жаловаться на недостойное умерщвление Мелия.

Итак, они добились открытых комиций для выбора военных трибунов вместо комиций для выбора консулов, уверенные в том, что на шесть мест (уже разрешалось выбрать такое число) попадет в военные трибуны и кое-кто из плебеев, если объявят себя мстителями за убийство Мелия.

Однако плебеи, хотя в тот год было много разнообразных обстоятельств, волновавших их, все же выбрали только трех трибунов с консульской властью и в числе их Луция Квинкция Цинцинната, сына того, в ненависти к диктатуре которого искали повода к смутам. Еще большее, чем Квинкций, число избирательных голосов получил Мамерк Эмилий, человек высокодостойный. Третьим выбирают Луция Юлия.

17. Во время правления этих трибунов к Ларту Толумнию[326 - …к Ларту Толумнию… – Ларт Толумний – царь вейян. – Примеч. ред.] и к вейянам отпала римская колония Фидены. Вина отпадения усугублялась еще преступлением: колонисты, по приказанию Толумния, убили Гая Фульциния, Клелия Тулла, Спурия Антия и Луция Росция, римских послов, пришедших спросить о причине неожиданного решения. Некоторые хотят оправдать поступок царя, будто слово, произнесенное им во время удачного метания в игре в кости и понятое фиденянами, по недоразумению, в смысле приказания убить, было для послов причиной их смерти; дело невероятное, чтобы приход фиденян, новых союзников, посоветоваться об убийстве, имевшем нарушить международное право, не мог отвлечь внимания от игры, и чтобы преступление это хоть потом не могло объясниться ошибкой. Ближе к истине то, что царь хотел связать народ фиденский сознанием такого великого преступления и тем отнять у него всякую надежду на какое бы то ни было снисхождение со стороны римлян. Государство воздвигло у ораторской кафедры статуи убитых фиденянами послов. Предстояла страшно упорная борьба с вейянами и фиденянами, как потому уже, что это были народы соседние, так и потому еще, что они подали повод к войне таким безбожным поступком.

Итак, благодаря тому обстоятельству, что плебеи и трибуны их, озабоченные интересами всего государства, были спокойны, не последовало никаких возражений против выбора консулов, Марка Гегания Мацерина (в третий раз) и Луция Сергия Фидената, получившего это прозвище, как я думаю, от войны, которую он затем вел; он действительно первый по сю сторону Аниена дал удачное сражение царю вейскому, хотя победа стоила ему очень много крови. Поэтому больше было печали от потери граждан, чем радости по случаю разбития врагов, и сенат, как при тревожном положении государства, прибег к назначению диктатора в лице Мамерка Эмилия. В начальники конницы этот взял себе Луция Квинкция Цинцинната – юношу, достойного своего отца, притом своего товарища предыдущего года, когда они вместе были военными трибунами с консульской властью. Войскам, набранным консулами, дали еще старых центурионов, опытных в военном деле, и пополнили убыль воинов, происшедшую в последнем сражении. Квинкцию Капитолину и Марку Фабию Вибулану диктатор повелел следовать за ним в качестве легатов. На этот раз как авторитет высшей власти, так и муж, стоявший на высоте этой власти, заставили врагов удалиться с римской территории за реку Аниен. Отступая с лагерем, они заняли холмы между Фиденами и Аниеном и не сходили в открытое поле до тех пор, пока не пришли к ним на помощь легионы фалисков. Только после этого этруски расположили свой лагерь перед стенами Фиден. Римский диктатор расположился тоже невдалеке от того места, при слиянии двух рек, на берегах их обеих, и соорудил окопы между ними там, где берега позволяли воздвигнуть укрепления. На другой день он выступил на поле сражения.

18. Среди врагов высказывались различные мнения. Фалиски, тяготясь военной службой вдали от родины и вполне уверенные в своих силах, требовали сражения; вейяне же и фиденяне больше рассчитывали на успех, если война затянется. Толумний хотя и разделял мнение своих, но из боязни, что фалиски не станут нести военной службы вдали от своего отечества, объявляет, что на следующий день даст сражение. Между тем диктатору и римлянам уклонение неприятеля от сражения придало мужества; и на следующий день, когда воины грозили уже пойти на штурм лагеря и города, если не будет возможности сразиться, войска с обеих сторон выступают на средину поля между двумя лагерями. Вейяне, располагавшие многочисленными войском, послали отряд в обход гор для нападения на римский лагерь в самый разгар сражения.

Армия трех народов построена была таким образом, что правое крыло занимали вейяне, левое – фалиски, в центре стояли фиденяне. На фалисков, на правом крыле, наступал диктатор, на вейян, на левом, – Квинкций Капитолин, а перед центром выдвинулся начальник конницы. Глубокое молчание и спокойствие царили некоторое время, так как этруски намеревались вступить в сражение только в том случае, если они будут вынуждены к тому, а диктатор все время оглядывался на римские укрепления, в ожидании, когда авгуры выбросят на нем условленный знак, как только то позволят птицы, сообразно гаданиям. Как только он заметил знак, первой пустил конницу, которая с криком бросилась на неприятеля. За конницей двинулись ряды пехоты и ударили на врага со страшной силой. Ни на одном пункте этрусские легионы не выдержали натиска римлян, – особенную стойкость, однако, выказывала неприятельская конница; сам царь, отважнейший из всадников, появляясь на всех концах верхом на коне перед римлянами, преследовавшими врага врассыпную, затягивал бой.

19. Был в то время среди всадников военный трибун Авл Корнелий Косс, человек чрезвычайной красоты, не менее того отважный и сильный, гордившийся унаследованным блеском своего рода, который оставил потомству еще более увеличенным и еще более славным. Этот самый Косс, видя, что римские отряды робеют при нападении Толумния в тех пунктах, куда бы тот ни устремлялся, и, благодаря блеску царской одежды, узнав, что именно царь летает по всему полю сражения, закричал: «Не это ли нарушитель договора между людьми и оскорбитель прав народов? Вот я его, если только боги хотят, чтобы на земле оставалось что-либо ненарушимое, принесу в жертву манам послов!» С этими словами, пришпорив коня, с копьем, готовым поразить, он устремляется на одинокого врага. Ударом сбросив его с коня, сам, опершись на копье, он тоже соскакивает на землю. Тут царь хотел было подняться, но Косс ударом щита опрокидывает его навзничь и, нанося ему удар за ударом, пригвождает его копьем к земле. Тогда с мертвого были сняты доспехи, и Косс, победоносно неся отрубленную голову на острие копья, рассеивает врагов, объятых ужасом при виде убитого царя. Так была разбита и конница, которая одна делала исход боя неясным. Диктатор наступает на обращенные в бегство легионы и, загнав врагов к лагерю, разбивает их наголову. Из фиденатов большая часть, благодаря знакомству с местностью, успела убежать в горы. Косс переправился с конницей через Тибр, унося в Рим огромную добычу, награбленную им в земле вейян.

В самый разгар сражения произошел бой и у римского лагеря с отрядом, посланным, как выше было сказано, Толумнием для нападения на лагерь. Фабий Вибулан первоначально защищал вал цепью воинов, но потом, когда враги всецело были заняты нападением на вал, он, выйдя через правые главные ворота[327 - …выйдя через правые главные ворота… – Во всю ширину лагеря проходила улица шириной в сто футов, называвшаяся «главной», так как вдоль нее располагались палатки начальников. Справа и слева она заканчивалась воротами, которые и назывались соответственно «главными правыми» и «главными левыми». Всего римский лагерь имел четверо ворот. По концам продольной оси (по которой проходила «преторская улица») располагались «преторские» (передние) и «декуманские» (задние) ворота. – Примеч. ред.], внезапно ударил на них с триариями. Враги были поражены ужасом; но резни здесь было меньше, потому что отряд был сравнительно малочисленный; зато бегство было такое же беспорядочное, как и на поле главного сражения.

20. Одержав решительную победу на всех пунктах, диктатор вернулся в Рим с триумфом, дарованным ему по постановлению сената и по повелению народа. В триумфальном шествии наибольшее внимание обращал на себя Косс, несший «тучные доспехи» с убитого царя. В честь его воины пели свои нескладные песни, сравнивая в них Косса с Ромулом. Доспехи, принесенные в храм Юпитера Феретрия в дар, Косс преподнес с торжественным посвящением и укрепил их рядом с доспехами Ромула, первыми и единственными, которые в ту пору именовались «тучными». Все взоры граждан он обратил на себя, отвратив их от колесницы диктатора: он был в тот день чуть ли не единственным героем торжества. Диктатор положил в дар Юпитеру на Капитолии золотой венок, в фунт весом[328 - …в фунт весом… – Римский фунт – 327,45 г.], сделанный на казенные деньги, согласно повелению народа.

Рассказывая, что Авл Корнелий Косс принес вторые «тучные доспехи» в храм Юпитера Феретрия, будучи тогда в звании военного трибуна, я следовал указаниям всех бывших до меня историков. Однако, не говоря уже о том, что, собственно, только те доспехи считаются «тучными», которые военачальник снял с военачальника, а мы знаем военачальника только того, под чьим начальством ведется война, да и сама надпись, начертанная на доспехах, показывает, вопреки моим показаниям и показаниям упомянутых историков, что Косс добыл те доспехи, будучи в звании консула. После того как я услышал об этом от Августа Цезаря[329 - …от Августа Цезаря… – Речь идет об императоре Августе (63 до н. э. – 14 н. э.), основателе Римской империи. – Примеч. ред.], основателя и реставратора всех наших храмов, что он, посетив храм Юпитера Феретрия, разрушавшийся от ветхости и им потом обновленный, сам читал надпись на полотняных латах, то после этого я считаю чуть не святотатством отнимать у Косса такого свидетеля своих доспехов, как Цезарь, которому мы обязаны самим храмом. В чем заключается ошибка, что такие древние летописи и книги магистратов, хранившиеся в храме Монеты в виде полотняных книг, которые Макр Лициний беспрестанно приводит как источник, только десятью годами позже, упоминают имя консула Авла Корнелия вместе с другим консулом, Титом Квинкцием Пеном, – об этом всякому предоставляется иметь свое суждение. Относить такое славное сражение на этот год мешает еще то обстоятельство, что почти три года, около времени консульства Авла Корнелия, вследствие чумы и неурожая, протекли без войн, так что даже некоторые летописи, словно облеченные в траур, не дают ничего, кроме имен консулов. В третьем году после консульства Косса приводится имя его в звании военного трибуна с консульской властью, в том же самом году и в звании начальника конницы; в этой должности он дал другое блистательное конное сражение. Тут полная свобода для догадок. Но, как я думаю, все мнения можно считать неосновательными, раз виновник сражения, положив только что снятые доспехи в священном месте чуть не на глазах самого Юпитера, которому они были посвящены, и Ромула (этих двух свидетелей ложной надписи, которых нельзя было бы не страшиться), написал о себе как консуле Авле Корнелии Коссе.

21. В консульство Марка Корнелия Малугинского и Луция Папирия Красса [436 г.] войска вторглись в землю вейян и фалисков и захватили людей и скот. Неприятеля на полях нигде не нашли, и таким образом случай сразиться не представился. К осаде городов не приступали потому, что народ постигла чума. Хотя делались дома попытки к возбуждению смут, но народному трибуну Спурию Мелию не удалось их поднять; рассчитывая на то, что популярность имени Мелия поможет ему произвести какое-нибудь волнение, он, с одной стороны, привлек к суду Минуция, а с другой – внес предложение о конфискации имущества Сервилия Агалы, причем относительно Минуция старался доказать, что Мелий оклеветан им путем ложных обвинений, а Сервилию ставил в вину убийство гражданина неосужденного. Но эти обвинения были в глазах народа менее значительны, чем сам обвинитель. Впрочем, больше тревожило упорное возрастание болезни и грозные предзнаменования, а в особенности известия из деревень о разрушениях жилищ от частых землетрясений. Ввиду этого народ устроил умилостивительные жертвоприношения, повторяя за дуумвирами слова молитвы об отвращении бедствия.

Следующий год [435 г.], в консульство Га я Юлия (во второй раз) и Луция Вергиния, еще более страшная чума произвела такое опустошение в городе и деревнях, что не только никто не думал выходить за пределы римской территории для добычи и ни патриции, ни плебеи не думали о наступательной войне, но еще без всякого вызова со стороны римлян их владения подверглись опустошительному нашествию фиденян, которые первое время сидели или в горах, или за стенами своих крепостей. Потом они призвали войско вейян (фалисков не могли понудить к возобновлению войны ни бедствие римлян, ни просьбы союзников), и два народа, перейдя Аниен, водрузили знамена недалеко от Коллинских ворот.

Вследствие этого поднялась тревога не только в деревнях, но и в городе. Консул Юлий расставляет на валу и по стенам войска, Вергиний совещается с сенатом в храме Квирина. Решено было назначить диктатора в лице Авла Сервилия, который, по одним преданиям, носил прозвище Приск, по другим – Структ. Вергиний посоветовался с товарищем и, получив от него согласие, ночью же назначил диктатора. Этот последний назначает себе в начальники конницы Постума Эбуция Гельву.

22. Диктатор приказывает всем с рассветом уже быть за Коллинскими воротами. Кто только был в силах носить оружие, все оказались налицо. Знамена вынули из казначейства и принесли к диктатору. Во время этих приготовлений неприятель отступил на возвышенные места. Туда направляется диктатор с войском, готовым к атаке, и, дав сражение недалеко от Номента, разбивает этрусские легионы, загоняет потом их в город Фидены и окружает валом. Однако невозможно было взять приступом город, укрепленный на возвышенном месте, бесполезно было приступать и к обложению, потому что хлеба было не только достаточно для удовлетворения насущной потребности, но, благодаря заранее сделанному подвозу, его доставало в изобилии и для более щедрого расходования. Итак, потеряв равно надежду на взятие города штурмом и на принуждение его к сдаче, диктатор решил провести в крепость подкоп в местах, хорошо ему знакомых благодаря близости их, с противоположной стороны города, наименее охраняемой ввиду того, что она была вполне защищена самой природой. Сам диктатор, подходя с наивозможно более разных сторон к стенам, разделив при этом войско на четыре части для ведения ими атаки посменно, старался непрерывным день и ночь боем отвлечь внимание врагов от работ, пока наконец с прорытием горы не проведен был прямой путь от лагеря в крепость и пока неприятельский крик, раздавшийся над головами этрусков в то самое время, когда фальшивыми атаками внимание их было отвлечено от действительной опасности, не дал им понять о взятии города.

В этот год цензоры Га й Фурий Пацил и Марк Геганий Мацерин произвели прием отстроенной на Марсовом поле Общественной виллы[330 - …Общественной виллы… – Общественная вилла (Villa publica) – здание, где помещались авгуры во время комиций и где цензоры занимались делами переписи; было построено в 435 году до н. э. на Марсовом поле, недалеко от Фламиниева цирка.]; здесь в первый раз и был произведен ценз народа.

23. У Макра Лициния я нахожу известие, что те же самые консулы были выбраны и в следующем году [434 г.]: Юлий – в третий раз и Вергиний – во второй. Валерий же Антиат и Квинт Туберон считают консулами этого года Марка Манлия и Квинта Сульпиция. Однако, несмотря на такие противоречивые данные, и Туберон, и Макр ссылаются на полотняные книги; ни тот ни другой не скрывают при этом свидетельства, сообщаемого древними писателями, что в этом году были военные трибуны. Лициний склонен без всякого колебания следовать указаниям полотняных книг, тогда как Туберон сомневается в них. Вопрос этот должен оставаться в числе тех сомнительных вопросов, разъяснению которых мешает отдаленность времени.

Взятие Фиден произвело в Этрурии смятение, потому что не только вейяне страшились подобного же разорения, но и фалиски, которые помнили о первой войне, затеянной вместе с вейянами, хотя и не помогали им во вторичную войну. Итак, эти два города, разослав послов к двенадцати соседним народам, упросили их назначить собрание представителей всей Этрурии у храма Волтумны[331 - …у храма Волтумны. – Волтумна – этрусская богиня; храм ее, сооруженный двенадцатью союзными городами, находился, вероятно, на Вадимонском озере или на берегу Тибра, между Вольсиниями и Фалериями.]. По этой причине сенат, в том предположении, что отсюда угрожает великая опасность для государства, повелел во второй раз назначить диктатором Мамерка Эмилия, который назначил начальником конницы Авла Постумия Туберта; и приготовления к войне были сделаны настолько с большею тщательностью в сравнении с последней, насколько большая опасность угрожала со стороны всей Этрурии, чем со стороны двух только народов.

24. Дело это причинило значительно меньше беспокойства, чем все того ожидали. Итак, когда от купцов узнали об отказе вейянам в помощи и о предложении им вести до конца войну, затеянную по своему решению, своими же собственными силами, а не искать товарищей по несчастью в людях, которым они не позволили быть участниками своих надежд в пору счастья, тогда диктатор, чтобы назначение его не было бесплодным, ввиду того, что средства снискать военную славу были у него отняты, задумал в мирное время совершить какое-нибудь дело, которое оставило бы память о его диктатуре, и с этой целью вознамерился ослабить значение цензуры, в том ли соображении, что власть ее слишком обширна, или потому, что сознавал вред не столько от широких полномочий, связанных с должностью, сколько от продолжительности ее.

И вот, созвав народ на собрание, он заявил, что внешние дела и заботу об общей безопасности государства бессмертные боги приняли на себя, а он позаботится о том, что относится к внутренней жизни государства, именно – о свободе римского народа. Самая же надежная охрана свободы зиждется на непродолжительности и на ограничении во времени тех должностей с широкими полномочиями, прав которых нельзя ограничить. Все другие должности имеют годичный срок, тогда как цензура длится пять лет. Тяжело жить в течение стольких лет, в продолжение значительной части жизни, в зависимости от одних и тех же лиц. Он думает внести законопроект об ограничении продолжительности цензуры полуторагодичным сроком. На следующий же день диктатор, при полном сочувствии народа, провел закон и при этом сказал: «А чтобы вы, граждане, на деле знали, насколько мне не нравится продолжительность власти, я слагаю с себя диктатуру!» Сложив свою должность и ограничив другую магистратуру, Эмилий пошел к своему дому в сопровождении народа, поздравлявшего его и выражавшего ему громко знаки своего расположения. Цензоры, недовольные на Мамерка за ослабление магистратуры римского народа, исключили его из трибы[332 - …исключили его из трибы… – В V веке до н. э. римская территория делилась на двадцать один округ; такой округ назывался трибой. Город Рим делился на четыре трибы; остальные семнадцать были сельскими. Римский гражданин обязательно должен был состоять членом какой-нибудь трибы, причем сельская триба ставилась выше городской. В данном месте исключение из трибы надо понимать в том смысле, что цензоры перевели Мамерка из сельской трибы в городскую.], обложили налогом, в восемь раз большим против оценки его имущества, и зачислили в эрарии[333 - …зачислили в эрарии. – Эрарием назывался гражданин, лишенный права избирательного голоса. Это была низшая категория римских граждан.]. Эту обиду, как рассказывают, сам Мамерк перенес с полным мужеством, обращая внимание не столько на потерю гражданской чести, сколько на причину этой потери. Влиятельнейшие из патрициев, хотя и не желали ослабления прав цензуры, все-таки чувствовали себя оскорбленными таким примером цензорской строгости, так как каждый из них понимал, что ему чаще и дольше придется испытывать зависимость от цензоров, чем самому отправлять цензуру. Что же касается народа, то его негодование было весьма велико, и только влияние самого Мамерка могло защитить цензоров от насилия.

25. Народные трибуны неустанно собирали сходки и, не давая открывать консульские комиции, когда дело уже едва не дошло до междуцарствия, настояли наконец на выборе военных трибунов с консульской властью. Желанной награды за победу – выбора плебея – им, однако, не удалось получить, потому что избранными оказались все патриции: то были Марк Фабий Вибулан, Марк Фолий и Луций Сергий Фиденат. Чума в тот год [433 г.] не позволила думать о чем-нибудь другом. Дан был обет построить храм Аполлону за здравие народа. Многочисленные меры принимались дуумвирами, согласно указаниям Сивиллиных книг, для умилостивления гнева богов и избавления народа от мора; тем не менее и в городе, и в деревнях испытывали страшное бедствие от смертности как людей, так и животных. Болезненное состояние земледельцев заставляло опасаться, как бы моровое поветрие не вызвало голода; вследствие этого правительственные лица послали за хлебом в Этрурию, в Помптинскую область и в Кумы, а в конце концов также и в Сицилию. О консульских комициях никакого упоминания не делалось; военными трибунами с консульской властью были выбраны все патриции: то были Луций Пинарий Мамерк, Луций Фурий Медуллин и Спурий Постумий Альб.

В этом году [432 г.] болезнь ослабела, не было опасение и насчет недостачи хлеба, благодаря заранее принятым мерам. На собраниях вольсков и эквов, а также и в Этрурии, у храма Волтумны, вырабатывались планы о том, как начать войны. На этих собраниях решено было отложить дела на год и формальным декретом постановлено до истечения года не созывать собрания, так что ни к чему не привели и жалобы вейского народа, что Вейям угрожает та же участь, какая привела к разрушению Фиден.

Тем временем в Риме влиятельнейшие плебеи, уже долго и бесплодно стремившиеся к осуществлению своих надежд на получение высшей должности, пользуясь внешним спокойствием, стали назначать сходки в домах народных трибунов; тут они вырабатывали секретные планы, жаловались на пренебрежение к ним плебеев, доходящее до того, что, несмотря на назначение уже в продолжение стольких лет военных трибунов с консульской властью, ни разу ни одному плебею не дали доступа к этой должности; указывали на большую предусмотрительность предков, которые позаботились о закрытии всякому патрицию доступа к плебейским должностям, иначе патриции были бы народными трибунами; вот до какой степени ими брезгают даже люди собственного сословия, и плебеи презирают их в той же мере, как и патриции! Иные, однако, оправдывали плебеев, сваливали всю вину на патрициев: это-де вследствие их заискивания и интриг загражден для плебеев путь к почести; что, если бы они дали плебеям передохнуть от своих просьб, смешанных с угрозами, то плебеи, подавая голоса, помнили бы о своих кандидатах и, приобретя защиту, достигли бы и власти. Составляется решение, что трибуны, для устранения злоупотребления при соискании должностей, должны обнародовать законопроект о запрещении гражданину придавать своему платью большую белизну ради целей искательства[334 - …придавать своему платью большую белизну ради целей искательства. – Кандидаты старались придать особенную белизну своим тогам, натирая их кимольским (Cimolus, один из Кикладских островов) мелом. Само слово «кандидат» происходит от этого обычая, и значит, собственно, «одетый в белое».]. Теперь дело это могло бы показаться пустым и едва ли заслуживающим серьезного внимания; но в ту пору оно повело к ожесточенной борьбе между патрициями и плебеями. Одержали верх, однако, трибуны, настояв на утверждении закона, и ясно было, что плебеи, под влиянием раздражения умов, будут держать сторону своих. Но чтобы стеснить свободу их, последовало сенатское постановление об открытии комиций для выбора консулов.

26. Поводом к изданию такого постановления послужило известие латинов и герников об опасности, грозившей со стороны эквов и вольсков. В консулы были выбраны Тит Квинкций Цинциннат, сын Луция (ему же дается еще прозвище Пен), и Гней Юлий Ментон [431 г.]. Ужас войны не заставил себя долго ждать. Набор войска у эквов и вольсков был произведен с применением священного закона[335 - …с применением священного закона… – Этот закон обрекал в жертву подземным богам всякого, кто отказывался идти под знамена. Т. е. войско обязывалось победить или умереть.], служившего у них наиболее сильной понудительной мерой к созыву воинов; с обеих сторон выступили два сильных войска и сошлись на Альгиде, где вольски и эквы расположились в укрепленных лагерях особо одни от других. Здесь вожди их стали прилагать большую, чем когда либо раньше, заботу об укреплении лагеря и об упражнении воинов. Известие об этом усилило ужас в Риме. Сенат решил прибегнуть к назначению диктатора, потому что, хотя эти народы не раз были побеждаемы, но принялись вновь за войну с большим усердием, чем когда-либо раньше; сверх того, болезнь унесла немало римской молодежи. Больше всего страшили римлян эгоизм консулов, их раздоры между собою и препирательства на всех совещаниях. Некоторые историки свидетельствуют, что эти консулы неудачно сразились на Альгиде, и это послужило поводом к назначению диктатора. Хорошо известно, что, расходясь во всем другом, консулы в одном были согласны – в противодействии желанию сената назначить диктатора. Наконец, когда стали приходить известия одно другого тревожнее, а консулы не хотели подчиняться воле сената, тогда Квинт Сервилий Приск, который заслужил безупречную репутацию за отправление самых высоких должностей, обратившись к народным трибунам, сказал: «Так как дело дошло до крайних пределов, то сенат призывает вас, народные трибуны, в силу вашей власти принудить консулов назначить диктатора ввиду столь критического положения государства». При этих словах трибуны, сообразив, что представился удобный случай усилить свою власть, отходят в сторону и затем от имени своей коллегии провозглашают решение о необходимости консулам повиноваться распоряжению сената; что если консулы будут и дальше противиться единодушному мнению почтеннейшего сословия, то они прикажут их заключить в темницу. Консулы предпочли скорее уступить трибунам, чем сенату, но при этом указывали на действия сенаторов, предавших права верховной власти и отдавших ее под иго власти трибунской, коль скоро трибун, в силу своей власти, может принуждать к чему-нибудь консулов и даже заключать их в темницу, – что может быть суровее для частного лица? Жребий предоставил назначение диктатора Титу Квинкцию, ибо и в этом деле не оказалось между товарищами согласия. Квинкций назначил диктатором Авла Постумия Туберта, своего тестя, человека, отличавшегося чрезвычайной строгостью власти. Туберт назначил начальником конницы Луция Юлия. Вместе с этим издается указ о наборе и о закрытии судов и предписывается во всем городе заняться исключительно военными приготовлениями. Разбор дел об освобождении от военной службы был отложен на время после окончания войны. Вследствие этого потянулись записываться в воины и сомневающиеся. Латинам и герникам было также повелено доставить воинов. Как те, так и другие с ревностью оказали повиновение диктатору.

27. Все это было исполнено чрезвычайно быстро. Оставив консула Гнея Юлия для защиты города, а начальника конницы Луция Юлия – для выполнения непредвиденных поручений, требуемых войною, чтобы не было задержки в доставке всего необходимого в лагерь, диктатор, повторяя за верховным понтификом Авлом Корнелием предписания, дал обет отпраздновать Великие игры по случаю смутного времени в государстве и, выступив из города с войском, разделенным между ним и консулом Квинкцием, прибыл к месту стоянки врагов. Видя, что неприятели расположились двумя лагерями на недалеком друг от друга расстоянии, римские военачальники также и со своей стороны выбрали место для двух лагерей на расстоянии около тысячи шагов от неприятеля: диктатор поближе к Тускулу, а консул поближе к Ланувию. Таким образом, четыре армии и столько же укрепленных лагерей окружили равнину, достаточно обширную не только для малых стычек, но даже для боевого построения обеих армий. И с того времени, как разместились лагерь с лагерем, легкие стычки следовали беспрерывно, так как диктатор не запрещал своим воинам меряться силами и приобретать надежду на решительную победу путем ряда успехов в отдельных стычках.

Неприятели, таким образом, перестав возлагать надежду на правильное сражение, ночью нападают на лагерь консула, предоставив тот или иной исход дела случаю. Поднялся внезапный крик, который разбудил не только караульных воинов консула, а потом и все его войско, но и диктатора. Где обстоятельства требовали личной помощи консула, там он являлся исполненный мужества и распорядительности: часть воинов усиливает охрану ворот, другие становятся цепью на валу. В другом лагере, у диктатора, тем целесообразнее принимались необходимые меры, чем меньше было там смятения. Немедленно под командой легата Спурия Постумия Альба был послан вспомогательный отряд к лагерю консула. Сам диктатор с другим отрядом, сделав небольшой обход, устремляется к месту, совершенно отдаленному от шума битвы, откуда он мог бы врасплох ударить в тыл неприятелю. Лагерь оставляет под начальством легата Квинта Сульпиция; другому легату, Марку Фабию, поручает командование конницей, с приказанием не трогаться с места раньше утра, ввиду того что среди ночной свалки трудно надлежаще направить отряд. Все распоряжения и действия, какие в подобном случае предпринял бы всякий другой предусмотрительный и энергичный полководец, диктатор выполнил в надлежащем порядке. Но особенно примерная предусмотрительность его ума и единственная в своем роде заслуга выразилась в том, что он по собственному почину послал с отборными когортами Марка Гегания для нападения на неприятельский лагерь, из которого вышла, как донесли разведчики, значительная часть войска. Напав на неприятелей в то время, когда те, спокойные за себя и беспечные насчет караулов и аванпостов, со всем вниманием следили за исходом опасного предприятия своих товарищей, Геганий завладел лагерем едва ли не раньше, чем враги вполне узнали о штурме. Диктатор, лишь только заметил данный отсюда дымом условленный знак, тотчас громко объявляет о взятии неприятельского лагеря и приказывает дать знать об этом во все части.

28. Уже стало рассветать, и можно было ясно все видеть. Фабий ударил со своей конницей, вслед за ним консул из лагеря сделал вылазку на оторопевших уже врагов; диктатор же напал с другой стороны на резервы, составлявшие вторую линию, и свою пехоту и конницу победоносно противопоставлял врагу всюду, куда ни метался он по направлению нестройных криков и внезапных атак. Таким образом, окруженные уже со всех сторон, они все до последнего понесли бы должное возмездие за свое восстание, если бы один из вольсков, Веттий Мессий, известный больше своими подвигами, чем родом, видя, что воины его уже сбиваются в кучу, стал кричать на них зычным голосом: «Так это здесь вы намерены подставить свою грудь под неприятельские дротики, беззащитные, неотомщенные? На что же в таком случае у вас оружие, зачем сами вы, нарушители тишины во время мира, трусы на войне, без вызова пошли войною? На что вы надеетесь, стоя здесь? Или вы думаете, бог какой-нибудь прикроет вас щитом и унесет отсюда? Нет! Мечом надо прокладывать путь! Смотрите, куда я пойду, и идите за мной, кто из вас хочет увидеть дом свой и родителей, жен и детей! Не стена и не вал преграждают путь, но вооруженные вооруженным. Если храбростью вы равны, зато превосходите безвыходностью положения, этим последим и самым могучим оружием, какое есть». Так сказал он и стал приводить в исполнение свои слова: воины, подняв вновь крик, пошли следом за ним, направляя свой натиск в упор на когорты Постумия Альба; и они сдвинули победителя с места, заставив его начать уже отступление, пока наконец не явился на помощь к своим диктатор, и тут сосредоточилось все сражение. От одного только Мессия зависела участь врагов. Много было с обеих сторон раненых, много повсюду убитых. Уже даже и военачальники римские сражаются окровавленные. Один Постумий, с пробитой камнем головой, вышел из строя, но ни диктатор, несмотря на рану в плечо, ни Фабий, бедро которого было почти пригвождено к коню, ни консул с отрубленной рукой не покинули столь упорного с обеих сторон сражения.

29. Стремительность Мессия уносит его вместе с толпою храбрейших юношей через трупы врагов к лагерю вольсков, который еще не был взят. Туда же направляется вся армия. Консул, преследуя рассыпавшихся врагов вплоть до вала, нападает на сам вал лагеря. Туда же с другой стороны направляет войска и диктатор. К штурму приступают с той же энергией, с какой велся бой. Рассказывают, что консул бросил еще за вал и знамя, чтобы усилить рвение воинов, и что вторжение в лагерь началось из-за желания вернуть знамя. И диктатор, прорвав вал, внес бой уже внутрь лагеря. Тогда неприятели повсюду начали бросать оружие и сдаваться. А когда и этот лагерь был взят, все неприятели, за исключением сенаторов, были проданы в рабство. Часть добычи, признанная латинами и герниками за свое имущество, была им возвращена; остальное диктатор продал с торгов и затем, поставив начальником лагеря консула, сам с триумфом въехал в Рим и тут сложил с себя диктатуру. Память о такой блестящей диктатуре омрачается, однако, историками, которые сообщают, что Авл Постумий казнил сына, несмотря на одержанную им победу, за то, что тот, увлекшись представившимся ему случаем удачно сразиться, оставил свой пост вопреки приказанию диктатора. Не хочется этому верить, да можно и не верить, ввиду противоречивых мнений; основанием моего недоверия может служить еще и то обстоятельство, что такую суровость мы называем Манлиевой[336 - …такую суровость мы называем Манлиевой… – Тит Манлий Торкват, консул 374 года до н. э., казнил своего сына за неповиновение на поле сражения (см. VIII, 7).], а не Постумиевой, между тем как кто первый подал такой суровый пример, тот и должен был бы получить прозвище, указывающее на жестокость. Манлию еще дано было прозвище Властный[337 - …Манлию еще дано было прозвище Властный… – Впрочем, это прозвище у Ливия приписано не Титу Манлию, а Луцию, о котором см. VII, 4.]; имя же Постумия вовсе не отмечено каким бы то ни было прискорбным прозвищем.

Консул Гней Юлий освятил храм Аполлона в отсутствие товарища, без метания жребия. Квинкцию, вернувшемуся в город после распуска войска, то было досадно, но жалобы его в сенате ни к чему не привели.

К году [431 г.], отмеченному важными событиями, относят еще обстоятельство, казавшееся тогда не имеющим никакого отношения к Римскому государству: карфагеняне, такие страшные впоследствии враги, в ту пору, по случаю волнений среди сицилийцев, впервые переправились с войском в Сицилию на помощь одной из партий.

30. В Риме народные трибуны вели агитацию в пользу назначения военных трибунов с консульской властью, но не могли достигнуть успеха. Выбраны были консулы Луций Папирий Красс и Луций Юлий [430 г.]. Эквы через послов просили у сената заключения союзного договора, а им вместо союзного договора указывали на безусловную сдачу; ввиду этого они добились только восьмилетнего перемирия. Что касается вольсков, то государство их, ослабленное уже раньше понесенным на Альгиде поражением, страдало от ссор и смут вследствие упорной борьбы между сторонниками мира и войны; благодаря этому обстоятельству у римлян царило спокойствие на всех границах. Трибуны готовили очень приятный для народа законопроект о размере штрафов, но консулы, вследствие измены одного из сочленов трибунской коллегии, перехватили этот законопроект и сами раньше внесли его.

Далее следуют консулы Луций Сергий Фиденат (во второй раз) и Гостилий Лукреций Триципитин [429 г.]. В их консульство не произошло ничего достопримечательного. За ними следовали консулы Авл Корнелий Косс и Тит Квинкций Пен (во второй раз) [428 г.]. Вейяне произвели нападение на римские владения. Молва ходила, что несколько фиденских юношей принимали участие в этом грабеже; производство следствия по этому делу было поручено Луцию Сергию, Квинту Сервилию и Мамерку Эмилию. Несколько фиденян были сосланы в Остию, так как причина отлучки их из Фиден в дни набега осталась не вполне выясненной. Число колонистов было увеличено, и они получили в надел поля, принадлежащие погибшим на войне. В этот год народ сильно страдал от засухи, и не только не было атмосферных вод, но и ничтожной подпочвенной влаги едва доставало для неиссякаемых рек. В иных местах отсутствие воды в высохших источниках и ручьях производило падеж скота, издыхавшего от жажды. Другие животные гибли от коросты. Болезни вследствие заражения распространились на людей, и первое время страдали от них деревенские жители и рабы, а потом они начали свирепствовать и в самом городе. Но не одни тела страдали от чумы: душами также овладел страх, проявившийся во многих суевериях, большею частью иноземного происхождения; ибо люди, для которых охватившее умы суеверие служило источником корыстных выгод, проповедовали новые религиозные обряды и вносили их в дома, пока наконец первые люди в городе стали стыдиться за государство, видя, как на всех улицах и в часовнях совершаются необычные и чужеземного происхождения очистительные жертвоприношения для умилостивления богов. Вследствие этого дано было эдилам поручение наблюдать за тем, чтобы чтились только римские боги, и притом не иначе, как по национальным обычаям.

Месть вейянам была отложена на следующий год [427 г.], на консульство Га я Сервилия Агалы и Луция Папирия Мугиллана. Но и в этот год религиозный страх помешал немедленно объявить войну и послать войска; решили предварительно отправить фециалов с требованием удовлетворения. С вейянами недавно произошло сражение при Номенте и Фиденах, после чего было заключено перемирие, но не мир. Хотя срок перемирия не истек, но они взялись за оружие еще до истечения его; тем не менее были отправлены фециалы, но требования их, предъявляемые в обычно принятой отцами нашими форме, даже не были выслушаны. Вследствие этого вышел спор, надо ли для объявления войны испросить волю народа или достаточно постановления сената. Трибуны объявили, что они не допустят набора, и тем заставили консула Квинкция вопрос о войне внести на решение народа. Все центурии подали голос за войну. Плебеи одержали еще победу, настояв, чтобы консулы не выбирались на предстоящий год.

31. Выбраны были четыре военных трибуна с консульской властью: Тит Квинкций Пен – вслед за оставлением консульской должности, Гай Фурий, Марк Постумий и Авл Корнелий Косс [426 г.]. Из них Коссу вверено было управление городом. Трое других, по окончании набора, выступили против Вей, где еще раз доказали, как вредно для войны вручать командование не одному лицу. Настаивая каждый на своем плане и высказывая противоречащие одно другому соображения, они тем временем дали врагу возможность уловить удобный момент: вейяне напали на войско как раз в то время, когда оно стояло в нерешительности, потому что одни приказывали подать сигнал к наступлению, а другие – к отступлению. Римляне были смяты и обратились в бегство, но укрылись в лагере, отстоявшем недалеко от места сражения; таким образом, они понесли не столько поражение, сколько позор. Государство, не привыкшее нести поражения, было опечалено: высказывали озлобление против трибунов, требовали назначения диктатора: на нем граждане строили свои надежды. Но так как и здесь опять был помехой суеверный страх, что назначение диктатора могло исходить только от консула, то обратились за советом к авгурам, и они разрешили это религиозное сомнение. Авл Корнелий диктатором назначил Мамерка Эмилия и сам им был назначен в начальники конницы. Таким образом, как только положение дел в государстве потребовало истинно доблестного мужа, наложенное цензорами наказание нисколько не помешало вверить кормило правления человеку, принадлежавшему к дому, несправедливо опороченному.

Вейяне, гордые своею удачей, разослали по всем городам Этрурии послов, хвастаясь, что они в одном сражении разбили трех римских вождей; однако полной поддержки союза в войне они не добились, зато надеждой на добычу привлекли со всех сторон добровольцев. Один только фиденский народ решил снова начать войну, и, как будто бы грешно начинать войну иначе, как преступлением, фиденяне обагрили теперь оружие кровью новых колонистов точно так, как тот раз поступили с послами, и затем соединились с вейянами. После этого начальники обоих народов стали совещаться, выбрать ли театром войны Вейи или Фидены. Фидены казались более удобным пунктом. Итак, переправившись через Тибр, вейяне перенесли войну в Фидены. В Риме господствовал страшный ужас. Было отозвано из-под Вей войско, которое уже от понесенной неудачи лишено было надлежащего мужества; лагерь располагают перед Коллинскими воротами; по стенам расставляют вооруженных воинов, на форуме суды объявляются закрытыми, лавки запираются.

32. Словом, делается все то, что скорее напоминало лагерь, чем город, а диктатор, разослав по улицам глашатаев, созвал на собрание встревоженных граждан и укорял их, что они от таких легких ударов судьбы потеряли присутствие духа и после ничтожного поражения, которое, собственно, понесено не вследствие храбрости врагов или трусости римского войска, а единственно от раздора военачальников, боятся вейян, врага, уже шесть раз разбитого, и Фиден, которые чуть ли не больше раз были взяты, чем осаждены. И римляне, и враги, говорит он, все те же, какими они были в течение стольких веков: то же мужество, те же самые силы, то же у них оружие; и сам он – тот же диктатор Мамерк Эмилий, который раньше, при Номенте, разбил войско вейян и фиденян, соединенное с фалисками; и начальник конницы, Авл Корнелий, будет в бою таким же, как и в прежнюю войну, когда он, будучи военным трибуном, убил на глазах двух армий царя вейского Ларта Толумния и принес в храм Юпитера Феретрия «тучные доспехи». Поэтому пусть они возьмутся за оружие, помня, что за ним триумфы, за ним доспехи, за ним победа, а за врагом – преступное убийство послов, вопреки международному праву, избиение в мирное время фиденских колонистов, нарушение перемирия, седьмое несчастное для них отпадение. Чуть только сомкнется лагерь с лагерем, он вполне уверен, что преступнейшие враги не долго будут ликовать по случаю унижения, понесенного римским войском, а римский народ в то же время поймет, насколько выше перед государством заслуги людей, назначивших его в третий раз диктатором, по сравнению с теми, которые, мстя за отнятие у цензуры неограниченной власти, заклеймили его вторую диктатуру. Произнеся потом обеты, диктатор выступает и располагается лагерем по сю сторону Фиден, на расстоянии тысячи пятьсот шагов от них, под прикрытием гор с правой стороны и реки Тибр – с левой. Легату Титу Квинкцию Пену приказывает занять горы и незаметно утвердиться на той вершине, которая находится в тылу врагов.

На следующий день этруски, воодушевляемые воспоминанием о том дне, когда они имели скорее благоприятный случай, чем удачное сражение, вышли на поле битвы; диктатор же начал наступление, прождав сначала некоторое время, пока лазутчики не донесут о занятии Квинкцием вершины, лежащей близ крепости Фиден; затем, построив пехоту в боевой порядок, он ведет ее скорым маршем на врага. Начальнику конницы наказывает не начинать сражения без его приказания, говоря, что он даст знак, когда понадобится помощь конницы, и чтобы тогда он вступил в дело, помня о своем сражении с царем, о «тучных доспехах», о Ромуле и Юпитере Феретрии. Легионы с яростью нападают друг на друга. Римляне, воодушевляемые ненавистью, бранят нечестивого фиденянина, разбойника вейента, нарушителей перемирия, запятнанных гнусным убийством послов, обагренных кровью колонистов, вероломных союзников, трусливых врагов, и делом и словом утоляют свою ненависть.

33. При первом же столкновении римляне поколебали неприятеля, как вдруг из Фиден через открывшиеся ворота вырывается новое войско, неслыханное и невиданное до той поры: громадная толпа, вооруженная огнями, вся освещенная пылающими факелами, бегущая словно в порыве исступления, обрушивается на врага и необычайностью сражения на некоторое время приводит римлян в ужас. Тогда диктатор, призвав Авла Корнелия с конницей, а потом приказав и Квинкцию спуститься с гор, сам, поддерживая бой, устремляется на левый фланг, напоминавший скорее пожар, чем сражение, и уже отступивший в страхе перед пламенем; и здесь громким голосом кричит: «Дымом ли побежденные, словно рой пчелиный, и прогнанные со своего места вы отступаете перед невооруженным врагом? И вы мечом не погасите огней? Если приходится сражаться огнем, а не оружием, то почему каждый из вас не вырвет эти самые факелы и не понесет их сам на врага? Вспомните об имени римском, о доблести отцов и доблести вашей, обратите пожар этот на вражеский город и их собственным пламенем уничтожьте Фидены, которых вы не могли укротить благодеяниями. Об этом напоминает вам кровь послов ваших и колонистов и опустошение пределов». В ответ на приказ диктатора весь строй двинулся вперед. Одни подбирают брошенные факелы, другие вырывают их из рук неприятелей силою: оба войска вооружаются огнем. Начальник конницы тоже придумывает новый способ конного сражения: он дает приказ разнуздать коней, и сам верхом впереди, пришпорив разнузданную лошадь, устремляется в середину огней, а за ним и прочие разгоряченные кони неудержимо несут всадников на врага. Поднявшаяся пыль, смешавшись с дымом, заволокла все перед глазами людей и коней. Но вид, устрашивший воинов, нисколько не испугал лошадей: везде, куда ни налетали, всадники оставляли следы полного разрушения. Потом раздается новый крик, заставивший удивиться обе армии и обративший на себя всеобщее внимание: то диктатор закричал, что легат Квинкций со своим отрядом ударил в тыл неприятелю; сам, вновь подняв крик, наступает еще с большею стремительностью. Таким образом, две армии, сражаясь на двух противоположных концах, теснили этрусков, окруженных с фронта и с тыла, и путь к бегству был отрезан как назад в лагерь, так и на горы, откуда угрожал новый неприятель, между тем как римские всадники на своих невзнузданных конях рассыпались во все стороны; тогда большая часть вейян в беспорядке устремляется к Тибру, а уцелевшие из фиденян направляются к городу Фиденам. Но это бегство увлекает оторопевших врагов в самый центр резни: их рубят на берегах; других, загнанных в воду, уносят волны; даже умевшие плавать тонут от усталости, ран и страха; только немногим из массы удается переплыть. Другая часть неприятельского войска устремляется через лагерь в город Фидены; но и тут преследуют их римляне, увлеченные нападением, в особенности Квинкций и с ним вместе отряд, только что спустившийся с гор, – все воины со свежими вполне для дела силами, потому что подошли только к концу сражения.

34. Эти-то, вмешавшись в толпу врагов и вместе с ними ворвавшись в ворота, взбираются на стены и оттуда подают своим сигнал о взятии города. Едва диктатор завидел сигнал – он и сам уже проник в лагерь неприятелей, покинутый ими, – как тотчас же, суля воинам, хотевшим уже рассеяться в поисках добычи, еще большую добычу в самом городе, ведет их к воротам и, очутившись внутри стен, направляется в крепость, куда, как он видел, ринулась толпа убегавших неприятелей. И резня произошла в городе такая же, как и на поле сражения, пока наконец враги не бросили оружия и не сдались диктатору, моля только о пощаде. Город и лагерь отданы на разграбление. На следующий день все всадники и центурионы получили по жребию по одному пленнику, а те, которые отличились особенной храбростью, – по два; остальные были проданы в рабство, после чего диктатор вместе с победоносным войском, обремененным богатой добычей, с триумфом возвратился в Рим, где, сначала приказав начальнику конницы сложить с себя должность, потом сам сложил диктатуру, возвратив таким образом через шестнадцать дней, среди полного мира, ту власть, которую получил во время войны, при тревожном положении государства.

Некоторые историки занесли в летописи еще сообщение о том, будто бы в сражении с вейянами при Фиденах принимал участие и флот, – дело столь же трудное, как и невероятное, потому что и теперь река недостаточно широка для этого, а в ту пору, судя по свидетельству древних, была еще ?же. Тут можно только допустить, что во время защиты переправы через реку произошла стычка каких-нибудь судов, и эту стычку, что и естественно, некоторые летописцы преувеличили, желая приписать ей, вопреки действительности, значение морской победы.

35. В следующем году [425 г.] были военные трибуны с консульской властью – Авл Семпроний Атратин, Луций Квинкций Цинциннат, Луций Фурий Медуллин и Луций Гораций Барбат. Вейянам дано перемирие на двадцать лет, эквам – на три года, хотя они просили большего срока; в Риме было спокойно, благодаря отсутствию городских смут.

Следующий год [424 г.], не замечательный ни внешними войнами, ни внутренними смутами, был ознаменован играми, обещанными по случаю войны и отличавшимися особым блеском, благодаря заботам военных трибунов и большому стечению соседей. Трибунами с консульской властью были Аппий Клавдий Красс, Спурий Навтий Рутил, Луций Сергий Фиденат и Секст Юлий Юл. Всеобщая приветливость, с какою хозяева относились к иноземцам, увеличивала еще для этих последних прелесть зрелища. После игр народные трибуны стали на сходках произносить мятежные речи и упрекать толпу за ее подобострастное отношение к ненавистным для нее людям, вследствие чего она сама себя держит в вечном рабстве и не только не осмеливается стремиться к осуществлению надежды на соискание консульства, но даже при выборах военных трибунов на комициях, в которых патриции и плебеи пользуются одинаковыми правами, забывает и о себе, и о своих. В таком случае пусть плебеи перестанут удивляться, если никто не печется об их выгодах; ибо труд, сопряженный с опасностью, тратится только там, где можно надеяться на получение выгоды и почести. Люди будут решаться на все, но только в том случае, если им за их рискованные попытки будут предлагаться и великие награды. Нечего рассчитывать, нечего требовать, чтобы какой-нибудь народный трибун слепо бросался на борьбу, сопряженную с огромной опасностью и в то же время ничем не вознаграждаемую, из-за которой, наверное, патриции, соперники трибуна, будут преследовать его непримиримой враждою, а в глазах плебеев, несмотря на борьбу за них, он ничуть не сделается почетнее. Энергию порождают великие почести. Никто не будет стыдиться того, что он плебей, коль скоро плебеи перестанут быть презираемы. Надо наконец испробовать на том или другом лице, годен ли какой-нибудь плебей к отправлению высшей должности, или появление между плебеями отважного и деятельного человека похоже на нечто чудесное и удивительное. Ценой чрезвычайных усилий завоевано плебеями право быть выбираемыми в военные трибуны с консульской властью. Выступили кандидатами на эту должность люди, отличившиеся и в мирное время, и на войне; и тем не менее в первые же годы они были поруганы, отстранялись, являлись потехою для патрициев; в конце концов они перестали и показываться во избежание насмешек. Таким образом, становится уже непонятным, почему не отменить и самого закона, коль скоро он разрешает то, чему никогда не бывать; по крайней мере, не так чувствительно будет унижение при неравноправности, как в том случае, если их будут обходить, как недостойных.

36. Такого рода речи выслушивались сочувственно и побудили некоторых искать военного трибуната, причем каждый заявлял о намерении своем внести, во время отправления должности, тот или иной проект, клонившийся к выгодам плебеев. Сулили надежду на раздел государственных полей[338 - …на раздел государственных полей… – Так называемое государственное, или общественное, поле (ager publicus) – земли, находившиеся во власти римской общины. Фонд общественного поля непрерывно увеличивался, так как по римскому обычаю часть захваченных во время войн земель (одна треть, а иногда и две трети) конфисковалась и превращалась в общественное поле. – Примеч. ред.], на основание новых колоний, на образование, посредством обложения землевладельцев налогом, особого капитала для жалованья воинам. Но потом военные трибуны, уловив момент, когда, благодаря отъезду из города многих граждан, они могли негласным извещением созвать сенаторов на известный день, побудили их воспользоваться отсутствием народных трибунов и издать сенатское постановление о необходимости – ввиду слухов, что вольски выступили в землю герников с целью грабежа, – отправить военных трибунов для ознакомления с положением дела и об открытии консульских комиций. Выступив из Рима, трибуны оставляют префектом города Аппия Клавдия, сына децемвира, юношу энергичного и притом уже с самой колыбели всосавшего ненависть к плебеям и к народным трибунам. Народные трибуны видели бесплодность борьбы как с виновниками сенатского постановления, ввиду их отсутствия, так и с Аппием, ввиду совершившегося факта.

37. Были избраны консулы Гай Семпроний Атратин и Квинт Фабий Вибулан [423 г.].

Предание гласит, что в тот год произошло событие, правда у иноземцев, тем не менее заслуживающее упоминания: этрусский город Вультурн, ныне Капуя, был взят самнитами и переименован в Капую – по имени самнитского вождя Капия, или, что вернее, благодаря степному характеру местности[339 - …и переименован в Капую – по имени самнитского вождя Капия, или, что вернее, благодаря степному характеру местности. – Оскское имя в переводе значит «город, лежащий на равнине», и родственно слову campus («поле»).]. Взяли же самниты Вультурн при следующих обстоятельствах: раньше этруски, ослабленные войною, приняли самнитов в число сограждан и наделили их землей, но потом, когда старые обитатели, по случаю праздничного дня, напившись допьяна, спали крепким сном, новые поселенцы ночью напали на них и перебили.

После этих событий вышеупомянутые консулы вступили в отправление своей должности в декабрьские иды. Уже не только нарочно посланные доносили об угрожающей со стороны вольсков войне, но и послы от латинов и герников сообщали, что вольски никогда раньше не обнаруживали такой тщательности, как теперь, ни в выборе вождей, ни в наборе войска. Со всех сторон у них раздавались голоса, что или следует навсегда предать забвению оружие и войну и принять иго, или ни мужеством, ни настойчивостью, ни военной дисциплиной не надо уступать своим соперникам в борьбе за господство. И известия вполне оправдывались; но как сенаторы не были этим встревожены, так точно и Гай Семпроний, на долю которого выпала эта кампания, положившись на счастье, как на нечто самое постоянное, потому что выступал в данном случае вождем народа-победителя против побежденных, действовал во всем до такой степени легкомысленно и небрежно, что римской дисциплины оказалось в вольском войске больше, чем в римском. Следствием этого было то, что часто бывает и в других случаях: счастье перешло на сторону доблести. В первом же сражении, данном Семпронием без всяких мер предосторожности и без всякого определенного плана действий, произошло столкновение при условиях, когда армия не была подкреплена резервами, а конница не была помещена на удобном пункте. Уже один крик со стороны неприятеля, сравнительно порывистый и изобличающий многочисленность людей, показывал, куда склоняется успех; со стороны римлян крик нестройный, неровный, робко, хотя и часто возобновляемый, выдавал испуг людей. Тем яростнее набросился неприятель и стал теснить римлян, напирая щитами и махая сверкающими мечами. На другой стороне поворачивание шлемов указывало, что люди озираются во все стороны, в нерешительности робеют и теснятся туда, где образовалась толпа; на одном месте знамена еще держатся крепко, хотя и покинуты своими защитниками, на другом – их прячут в середину своих манипулов. Не было еще настоящего бегства, не было еще победы; римляне больше прикрываются щитами, чем сражаются; вольски же наступают, теснят армию, но видят среди неприятелей больше умирающих, нежели бегущих.

38. Уже на всех пунктах началось отступление, и ни упреки, ни увещания консула Семпрония не имели успеха. Не производили никакого действия ни власть, ни величие ее; и вот-вот воины готовы были обратиться в бегство, если бы декурион[340 - …если бы декурион… – Декурион – офицер, под командой которого находилось 10 или 30 всадников.] Секст Темпаний не обнаружил присутствия духа в тот момент, когда дело казалось уже проигранным. Громким голосом он закричал всадникам, приказывая спрыгнуть с коней тем из них, которые желают блага государству; словно в ответ на приказ консула, тронулись всадники всех отрядов, и тогда Темпаний воскликнул: «Если наша когорта[341 - …наша когорта… – Когорта – подразделение пешего войска; в данном месте это название дано отряду всадников, так как они спешились.], вооруженная легкими щитами, не может остановить напора врагов, то владычеству римлян пришел конец. Следуйте за моим копьем, как за знаменем! Покажите римлянам и вольскам, что нет равных вам всадников, когда вы на конях, и нет равных вам пехотинцев, когда вы спешитесь». Увещание его встречено было криками одобрения, и Темпаний двинулся вперед, высоко держа свое копье. Всюду, куда ни направлялись, они силою прокладывали себе дорогу; неслись они под прикрытием своих малых щитов туда, где видели наибольшее затруднение своих. Ход сражения выравнивается везде, куда стремительное нападение уносило конницу; и не было сомнения, что враги обратились бы в бегство, если бы такой малочисленный отряд мог разом исполнять все.