Небо – моя обитель

– Хорошо. Мы идем.

Роберта ждала, придерживая чердачное окно. Подойдя к ней, он тихо спросил:

– Что-нибудь случилось?

Она не ответила. Пока Элизабет укладывали спать, он сидел с Лотти и пил очередную чашку кофе. Лотти задумчиво вертела в руках чайную ложечку.

– Джордж, – сказала она, – нет нужды снимать эту квартиру, пока ты в отлучке. Роберта может вернуться на ферму. Работы там для нее полно, а для ребенка там приволье, особенно в жаркое время.

– Но, Лотти, это наш дом. Очень важно, чтобы муж и жена имели собственный дом, даже если муж на время уезжает.

– Джордж, ты счастлив с Робертой?

– Да, конечно. Счастливее меня никого в нашем городе нет. Странные ты вопросы задаешь.

– Роберта хочет вернуться на ферму.

Минуту помолчав, Браш сказал:

– Я брошу свою работу. Найду что-нибудь в городе... потому что долг для меня важней моей фирмы.

– Нет, это не поможет. Джордж, мне не хочется делать тебе больно... Мы обе тебя ужасно любим, сам знаешь. Но...

– На что ты намекаешь?

– Джордж, неужели ты ничего не видишь? Роберта хочет жить одна.

Браш побелел, но глаз не поднял. Наконец он встал.

– Я пойду прогуляюсь, – сказал он.

Лотти подошла к нему и, обняв за плечи, сказала:

– Не сердись на меня, Джордж. Я только стараюсь объяснить тебе, что так будет лучше и для тебя самого.

Браш пробормотал:

– Но это ужасно. Как ты можешь говорить такое?!

– Джордж, вы оба прекрасные люди, но ты не хуже меня знаешь, что вы не подходите друг другу. Теперь ведь все в порядке: ты женат, тот ужасный случай в прошлом улажен и забыт, правда ведь?

Джордж стоял уже у двери со сверкающими от гнева глазами.

– Ты что, хочешь стать одной из этих городских дамочек с их понятиями о жизни? Мне стыдно за тебя, Лотти. Разве ты не знаешь о Божиих заповедях? Мы с Робертой муж и жена и останемся ими до самой смерти. Тебя извиняет только то, что ты никогда не была замужем и не понимаешь, насколько важен брак. Неужели непонятно, что мы с Робертой – одно целое? Я иду прогуляться. Мне необходимо подышать свежим воздухом.

В комнату вошла Роберта.

– Я хочу жить сама по себе, Джордж, – сказала она. – Ты мне нравишься, Джордж, но... мы очень разные, и ты сам это знаешь. – И она выскочила на кухню, хлопнув дверью.

Браш сказал:

– Так, наверное, бывает у всех супружеских пар?.. И они как-то это преодолевают?

– Джордж! – печально воскликнула Лотти.

Браш надел шляпу и плащ. Потом сказал:

– Так прямо и говори. Ты хочешь, чтобы я развелся, как все эти люди, о которых пишут газеты, пристрастился к курению... игривым шуточкам и пьянству до белой горячки. Ты этого хочешь. Ты хочешь, чтобы мы жили, как... как бездумные, бесчувственные люди без принципов, без веры, без мыслей о роде человеческом. Какое это имеет значение, что мы с Робертой, как она выразилась, разные? Какое имеет значение, что мы не похожи на другие супружеские пары? Мы муж и жена и ради общественного блага и морали должны оставаться ими до самой смерти.

– Джордж, – сказала Лотти спокойно, – иди на кухню и скажи Роберте, что ты любишь ее больше всех на свете. Что ты так еще никого и никогда не любил. Иди. Иди скажи. Ведь именно так и должно быть в браке.

Они злобно посмотрели друг на друга.

– Пусть Элизабет останется у нее, – продолжала Лотти. – Ей с Робертой будет хорошо. Но не принуждай ее оставаться в этой квартире три месяца и делать вид, что она ждет...

Поезд Браша отправлялся в полночь. Его чемоданы стояли у двери. Он поднял их и вдруг в порыве ярости швырнул о стену.

– Я не хочу уезжать! – крикнул он. – Какой смысл работать, если у меня нет дома, для которого только и стоит трудиться? – Он закрыл лицо руками. – Не хочу жить, – сказал он. – Все идет прахом.

Лотти подошла к нему. Она попыталась оторвать одну из его рук от лица, но он не позволил.

– Джордж, не надо так, – сказала она тихо. – Ты самый хороший человек на свете... но ведь это совсем другое дело. Смотри на вещи проще. Понимаешь? Будь добрее к Роберте, отпусти ее.

Он отнял руки от лица и посмотрел на нее.

– Разве сам принцип не важнее человека, живущего по этому принципу? – спросил он.

– Ни у кого не хватит сил все время жить по правилам, – сказала Лотти с едва заметной улыбкой. – Иногда мы можем позволить себе исключения... Иди попрощайся по-доброму с Робертой.

Роберта молча вошла в комнату. Он поцеловал обеих и, хотя было еще только девять часов, отправился на вокзал. Лихорадочно походив вокруг вокзала, он подошел к табачной лавке.

– У вас трубки продаются?

– Да.

– Я куплю... вот ту. И дайте мне лучшего трубочного табака.

С покупками он отправился в курительную комнату и попытался рассмотреть последние события в новом свете.

Глава XIII

Джордж Браш кое-что теряет. Последние новости от отца Пашиевски. Мысли, пришедшие на ум в день двадцатичетырехлетия

И снова Браш, отклоняясь от прямого маршрута в разные стороны, устремился к Эбайлину в штате Техас, снова его жизнь проходила в поездах, автобусах и пустых гостиничных номерах, снова по вечерам он ходил в публичные библиотеки, а по ночам – по улицам города. Он отказывался замечать охватившее его глубокое уныние; он делал вид, что ему нравятся работа, воскресные дни и чтение. Два обстоятельства смягчали его депрессию: трубка и изучение немецкого языка. Фирма Колкинса решила выйти на рынок с учебниками немецкого языка первого и второго года обучения, и Браш, как всегда, счел своим долгом лично убедиться в их превосходстве надо всеми другими. Он заучил все спряжения и выполнил все упражнения. Нашел три опечатки. Выучил наизусть: «Du bisl wie eine Blume»[25 - Стихотворение Г. Гейне (1797 – 1856) «Дитя, как цветок, ты прекрасна» (1824).] и «Лорелею». Он начал говорить с собой и думать на исковерканном немецком. Он перестал жить по принципу Добровольной Бедности и оказался обладателем (вместе с деньгами Херба) невероятной суммы в восемьсот с лишним долларов. Это изобилие позволило ему купить портативный граммофон, на котором он во время утреннего туалета проигрывал учебные пластинки немецкого языка. Он очень увлекся немецкой классикой и все свои беседы с учителями немецкого языка, к которым приходил по делу, старался затянуть как можно дольше. Учебники Колкинса продавались превосходно.

Но эти утешения все же не могли повлиять на его глубинные разочарования. Он не мог скрыть от себя чисто физическую боль, которую испытывал во время вечерних прогулок, заметив сквозь полуопущенные жалюзи счастливые сцены в американском доме или обнаружив, что старые церковные гимны более не поднимают его на вершины блаженства. Иногда он не мог заснуть всю ночь; порой, сев за стол, убеждался, что аппетита нет совсем.

Однажды утром он вдруг понял, что более не верит в Бога. Так, наверное, чувствовал бы себя человек, неожиданно и безболезненно лишившийся рук и ног. Первой реакцией Браша было удивление. Он осмотрелся – а вдруг вещь, положенная не на свое место, обнаружится? Не обнаружилась, и удивление сменилось циничным весельем. Перед сном он привычно бухался на колени, но тут же виновато вскакивал и, улегшись в постель, мрачно ухмылялся в потолок. «Es ist nichts da, – бормотал он обычно вслух, – gar nichts»[26 - «Здесь ничего нет... совсем ничего» (нем.).].