Записки сумасшедшей: женский роман о пользе зла. Книга 1. Заколдованный круг

47

Кроме пятничного торжества – иначе посещение Хамидом мечети не назвать – в той семье было еще одно, не менее значимое по эмоциональному накалу событие. Оно тоже случалось раз в неделю, по субботам.

В этот день, спозаранку, накануне «базарного» дня – воскресенья, – в усадьбе появлялась торговка, спекулянтка: бесцеремонная разбитная женщина лет тридцати пяти.

Приземистая, коротконогая торговка приходила всегда в одно и то же время. Она бегом заходила в дом, в угловую комнатку, чуть больше хрущевской кухни, где стоял молочный сепаратор и принималась за дело. Бабушка уже ждала ее там с выставленной из шкафа сметаной, кругами сыра и плетеными корзинками куриных, утиных, гусиных и индюшиных яиц.

Бабуля моя была, конечно, хозяйкой хоть куда.

Глядя, как торговка проворно, и вместе с тем аккуратно, то выкладывает из своих сумок пустые баллоны, то считает яйца, бережно, почти любовно, перекладывая их в свою корзину, при этом непрестанно поправляя запястьем съезжающий треугольник завязанного на затылке платочка, я все думала: «Неужели ей не страшно отличаться от других? Откуда она вообще взялась в Туркужине?»

Женщина казалась такой раскованной, вольной, и, одновременно, деловой. «Ни степенности Нуржан, ни Улиной мягкости, ни маминых манер, но она заслуживает моего внимания».

После очередного визита спекулянтки я отчетливо подумала: «Нет, такой я не смогу быть никогда!»

– А как тебе эта? – прозвучал во мне голос.

Вслед за вопросом, утром следующего дня я увидела ее.

48

Она жила по соседству – мы делили с ней один забор, точнее, металлическую сетку. Маруса. Лет двадцати пяти, тоненькая, с прозрачной кожей, в белом платочке, завязанном под подбородком. После смерти мужа (сейчас думаю от рака, судя по описаниям Нуржан) Маруса осталась со свекрами, потерявшими единственного сына; она растила двоих малышей.

Маруса покупала у нас груши; не на перепродажу, как та торговка, а для детей. «Земли? у соседей вдвое больше, чем у нас, но ни одного дерева, – думала я. – Как в селе без фруктов? Кто вообще в селе покупает фрукты?»

Когда женщина протягивала деду деньги в обмен на ведро желтых ароматных груш, благодаря при этом, как за великую услугу, дети ее, совсем маленькие, прижимались к ногам матери и казались такими же робкими и беззащитными. Словно окутанная светом, Маруса походила на героиню русской сказки.

«Да, она понравилась мне. Не знала, что среди моего народа есть и светящиеся. Впрочем, все равно; такой тоже не хочу становиться», – сказала я мысленно, предвосхищая незаданный пока вопрос и точно зная, что не одна.

«Груши, что она покупает, некому есть. Отчего Маруса не попросит у деда их просто так?» – спросила я незримого собеседника.

49

В моем социалистическом детстве, с атеистическим воспитанием и образованием, к рассказам об Архангелах и Ангелах я относилась с абсолютным недоверием. Самым непосредственным образом общаясь с одним из них, мне хватало глупости встать перед молящейся бабушкой Улей и гордо, «храбро», заявить, что Бога нет.

– Нет ни Ангелов, ни демонов и вообще всего невидимого, это сказки, ложь!

– Узнаешь, когда умру, – отвечала ласково Уля, чем еще больше меня раззадоривала.

– Бог – дурак. Пусть покажется и накажет меня за такие слова, если он есть.

– Не говори так…

Прошедшая ссылку и лагеря, похоронившая пятерых детей, пережившая троих мужей, Уля была слишком мягкой, доброй, прямо таки всепрощающей, и потому в моих глазах ни она, ни ее слова не имели ни малейшего авторитета.

Чувствуя, что могу сказать Уле любую гадость, никогда, даже в мыслях, не предпринимая попытки богохульствовать перед Нуржан, я, по факту, громко и бесстыдно бряцала железными замками на ржавых дверях моего каменного сердца.

Мне было тогда пять, шесть лет, и я, причисляя Улю, за ее доброту, к людям малозначительным, второсортным, не была даже деревом – если только трухлявым пнем. И это в пять, в шесть лет… Что же со мной будет, когда я стану взрослым человеком?

50

Между тем, глядя, как Маруса платит за груши, я удивлялась. Ароматные летние груши с прозрачной золотой кожицей утром созревали, а к вечеру уже портились. Мне казалось недопустимым продавать дары природы несоизмеримо более бедному, в сравнении с продавцом, единственному покупателю фрукта, который, не будучи съеденным тотчас, к утру уже сгниет.

«Если Маруса не догадывается или стесняется попросить, отчего дедушка сам не предложит соседке свободно приходить и собирать груши, когда ей хочется? У нее же маленькие дети и нет своего сада», – продолжала я задавать мысленные вопросы… Как это было у нелюбимых, «немодных», «некрасивых», не читающих священных писаний родственников по маминой линии…

Заранее скажу, что не дождалась ответов на свои вопросы тогда, не знаю ответов на них и теперь; ангелы, как понимаю, вообще предпочитают больше слушать, чем говорить.

51

Вспоминая детство и свои мысли, восхищаюсь грандиозным представлением, разыгранным жизнью специально для меня. С раннего детства, наблюдая других людей, я выбирала собственное будущее. И как же важны, в связи с этим, среда обитания, контекст, как же важно разнообразие предлагаемого «меню» …

Пусть я сходу отказалась становиться «как Маруса», мысли о ней не оставляли. Мне вспомнились рассказы Хамида о древнем обычае черкесов сажать в лесу плодовые деревья, превращая окрестности в лесосады. Со слов деда, плодовые деревья еще росли в немалом количестве в Туркужинском лесу. «Почему бы нашей светящейся соседке не ходить за фруктами в лес?» – подумала я как-то. Уже следующим вечером мы с бабушкой услышали рассказ Хамида о его встрече с самкой и детенышем снежного человека. Дед называл их альмасты, я называю тех существ иначе – и?ути.

Дедушка видел их несколько раз в кукурузном поле.

«Если иути встречаются в кукурузе, они могут жить и в лесу, – тут же принялась я размышлять, помня о Марусе. – Если их видел дедушка, значит, могли видеть и другие. Если об иути знаю я, тем более об их существовании знает Маруса. И конечно боится их… Да, потому она и не ходит за грушами в лес, но покупает их у дедушки…»

Какое-то время очень жалела Марусу и затем забыла о ней напрочь, пока вот, ни приступила к работе над романом.

Забыла я и об иути. Между тем, благодаря вопросам бабушки, рассказ Хамида изобиловал подробностями, так что думаю, он будет интересен краеведам и криптозоологам.

52

Итак, самка и?ути. Ростом не выше ста пятидесяти сантиметров, чернокожая, со сверкающими как желтые лампочки кругляшками глаз. Словно ржавые, длинные почти до пояса, очень густые и спутанные, с репейником и прочим сором, волосы лежали за спиной сплошной не разделяющейся массой. Не закрывая худую голую грудь, они прикрывали плечи.

На груди самки, на конопляной веревке, висел некий предмет, напоминавший по форме судовой штурвал. Дядя Кадыр привозил с севера фотографию, на которой стоял у штурвала и Хамид, описывая висевший на груди иути предмет – возможно, служивший амулетом – сравнил его с тем штурвалом; естественно, он был меньших размеров.

Матерчатая юбка грязно-бурого цвета имела неровные, рваные края. Босые ноги были человеческой формы, но, как и на руках, на них росли длинные ногти, скорее напоминавшие когти птицы.

– Она бы не смогла ходить с длинными когтями, – высказала сомнение Нуржан, – тебе показалось.

– Iэу! Что ты говоришь? Я видел ее как тебя сейчас! – удивился Хамид, разобиделся и замолчал.

Только следующим вечером мы с трудом смогли уговорить его продолжить рассказ.

53

Вместе с самкой Хамид всякий раз видел детеныша ростом с пятилетнего ребенка, голого совершенно и такого же черного. Его волосы, густые и спутанные, обрамляли голову словно бурая колючка. Детеныш обычно шел впереди, держа в руке дубину – закрепленный на палке камень размером с его же голову. Маленький иути держал свое оружие (или орудие) легко…

Нуржан больше не перебивала Хамида, не задавала вопросов и не высказывала сомнений, но Хамид сам вдруг стал уверять нас, что существа эти не были цыганами. Цвет кожи, сверкающие желтые глаза, и исходившая от них особенная, колдовская, как он выразился, сила не оставляли у него сомнений, что это не люди, но альмасты.

– Почему ты раньше ничего не рассказывал? – спросила Нуржан во второй вечер.

– Уей, они меня запугали. Мне казалось, они читают мои мысли. Они угрожали, требовали, чтобы молчал.

– Зачем же тогда рассказываешь сейчас? – поинтересовалась Нуржан.

– Они не могут к нам прийти? – испуганно спросила я, не дожидаясь ответа на вопрос бабушки, и дедушка вновь замолчал и больше уже не возвращался к разговору об альмасты в полях Туркужина.