Охотники за головами

– Она. Но к счастью, Никлас и Андерс очень редко…

– Так у вас ни домработницы, ни кого-то другого, кто находился бы дома в дневное время?

Он колебался, как все кандидаты, когда они не уверены, какой ответ предпочтительнее. Врут они при этом до обидного редко. Ландер помотал головой.

– Судя по вашему виду, вы следите за своим здоровьем, Ландер?

– Да, регулярно занимаюсь спортом.

Никаких колебаний на этот раз. Все знают, что предприятиям не нужен топ-менеджер, которого хватит инфаркт на первой же крутой горке.

– Бег трусцой и на лыжах, надо полагать?

– Да-да. Вся моя семья любит бывать на природе. У нас даже горный домик есть в Нуреуфьелле.

– Ясно. Значит, и собака есть.

Он покачал головой.

– Нет собаки? Аллергия?

Энергичное мотание головой. Я записал: «Возможно, отсутствует чувство юмора».

Потом я откинулся на спинку кресла и соединил кончики пальцев. Жест, конечно, преувеличенно вызывающий. А что тут сказать? Я такой.

– Как вы оцениваете свою репутацию, Ландер? И что вы сделали, чтобы у нее была цена?

Он нахмурил взмокший лоб, силясь понять. Две секунды, капитуляция:

– В смысле?

Я вздохнул так, чтобы он услышал. Огляделся, словно в поисках какого-нибудь педагогического примера, к которому до сих пор не прибегал. И, как обычно, нашел его на стене перед собой.

– Вы интересуетесь искусством, Ландер?

– Немного. Жена интересуется, во всяком случае.

– Моя тоже. Видите вон ту картину? – Я указал на картину «Сара раздевается», двухметровой высоты портрет на латексе: женщина в зеленой рубашке, скрестив руки, собирается снять через голову красный свитер. – Подарок моей жены. Художник Джулиан Опай, вещь ценой в четверть миллиона крон. У вас есть какой-нибудь предмет искусства такой ценовой категории?

– Вообще-то, да.

– Поздравляю. Можно ли при взгляде на него догадаться, сколько он стоит?

– Вряд ли.

– Вот именно, вряд ли. Эта картина состоит из нескольких штрихов, голова женщины – это овал, ноль без лица, а краска нанесена ровно, без всякой текстуры. К тому же она оцифрована и может быть распечатана в одно нажатие клавиши.

– Ужас.

– Единственное – на мой взгляд, единственное – основание для того, чтобы картина стоила четверть миллиона, – это репутация художника. Слухи о том, что он хорош, вера рынка в то, что он гений. Потому что гениальность – такая вещь, которую руками не пощупаешь, в ней никто никогда до конца не уверен. То же и с руководителями, Ландер.

– Я понимаю. Репутация. Руководитель должен внушать доверие.

Помечаю у себя: «Не дурак».

– Конечно, – продолжаю я. – Все зависит от репутации. Не только зарплата руководителя, но и биржевая цена акций предприятия. Так каким же произведением искусства вы владеете и как высоко оно оценивается?

– Автолитография Эдварда Мунка «Брошь». Цены я не знаю, но…

Я нетерпеливо махнул рукой.

– На последнем аукционе она шла за триста пятьдесят тысяч, – сказал он.

– А как подобная ценность защищена от кражи?

– В нашем доме хорошая охранная система, – сказал он. – «Триполис». У всех соседей такая.

– «Триполис» хорош, но дорог, – у меня он у самого стоит. Тысяч восемь в год. А сколько вы инвестировали в собственную профессиональную репутацию?

– В смысле?

– Двадцать тысяч? Десять тысяч? Меньше?

Он пожал плечами.

– Ни единого эре, – сказал я. – У вас резюме и карьера, которые стоят раз в десять дороже, чем картина, о которой вы говорили. Однако никто за всем этим не присматривает, никакой охранник. Потому что вы не видите такой необходимости. Вы считаете, что результат вашего руководства акционерным обществом сам за себя говорит. Ведь так?

Ландер не ответил.

– Однако, – сказал я, подавшись вперед и понизив голос, словно собираясь сообщить некую тайну, – это не так. Результат – это картина Опая: несколько штрихов и ноль без лица. Картина – ничто, репутация – все. Это-то мы и можем предложить.

– Репутацию?

– Вы тут сидите передо мной, один из шести хороших кандидатов на руководящую должность. Только не думаю, что вы ее получите. Потому что для такой должности ваша репутация слабовата.

Рот у него раскрылся, словно для протестующего крика. Которого так и не последовало. Я снова откинулся на высокую спинку кресла, оно скрипнуло.

– Господи, да вы же добивались этой работы! А всего-то и надо было, чтобы какое-нибудь подставное лицо просто указало нам на вас, а вы бы потом, при встрече с нами, уверяли, что знать об этом не знаете. Ведь за топ-менеджером надо еще охотиться, они не появляются сами, готовенькие – подстреленные и освежеванные.

Я видел, что мои слова возымели действие. Он был глубоко потрясен. Это вам не обычная анкета для собеседования, не Кюте, не Диск и не какой-нибудь еще из подобных тупых и неудобных вопросников, выдуманных психологами с более или менее выраженной психологической тугоухостью и так называемыми специалистами по человеческому потенциалу, которые сами такового начисто лишены. Я вновь понизил голос:

– Надеюсь, ваша жена не слишком расстроится, когда вы ей все это расскажете сегодня вечером. Что вожделенная работа вам так и не досталась. Что карьера в этом году пока повисает в режиме ожидания. Как было и в прошлом году…

Он вздрогнул. В десятку! Еще бы. Это же Роджер Браун в действии, ярчайшая звезда на кадровом небосклоне на сегодняшний день!

– В прошлом?

– А разве нет? Вы ведь предлагались на руководящую должность в «Денья». Майонез и печеночный паштет, правильно?