Охотники за головами

Я взял еще одну и пошел вниз переодеться к вернисажу.

Проходя мимо Запретной комнаты, я заметил, что дверь приоткрыта. Я открыл ее пошире и увидел, что Диана положила свежие цветы к маленькой каменной статуэтке на низком, похожем на алтарь столике у окна. Столик был единственной мебелью в этой комнате, а каменная статуэтка изображала монаха-младенца с блаженной улыбкой Будды. Рядом с цветами лежали крошечные пинетки и желтая погремушка.

Я вошел, отхлебнул пива, сел на корточки и провел пальцами по гладкой голой макушке каменной фигурки. Это был мицуко-дзидзо, персонаж, который в японской традиции охраняет убитых в утробе младенцев, «мицуко» – «водяных младенцев». Я сам и привез статуэтку из Японии, где неудачно поохотился за головами в Токио. Это были первые месяцы после аборта, Диана по-прежнему ходила подавленная, и я подумал, что, может быть, это ее утешит. Английский продавца не позволял понять все нюансы, но японская идея вроде бы состоит в том, что когда плод погибает, то душа ребенка возвращается в свое изначальное текучее состояние – он становится «водяным младенцем». Который – если подмешать немного японского буддизма – ждет своего нового воплощения. А до тех пор следует справлять так называемые «мицуко кюо» – обряды и скромные жертвоприношения, которые защищают душу нерожденного ребенка и одновременно его родителей от мести водяного младенца. Про последнее я Диане рассказывать не стал. Поначалу я был доволен – казалось, она в самом деле нашла утешение в этой каменной статуэтке. Но когда ее дзидзо превратилось в навязчивую идею и она захотела поставить фигурку в спальне, я сказал «стоп». Отныне никаких жертвоприношений и молитв этой статуэтке не будет. Хотя особой жесткости я проявлять не стал. Потому что прекрасно знал, что рискую потерять Диану. А терять ее мне никак нельзя.

Я прошел в кабинет, включил компьютер и отыскал в Сети «Брошь» Эдварда Мунка в хорошем разрешении, картину, называемую также «Ева Мудоччи». Триста пятьдесят тысяч на легальном рынке. От силы двести на моем. Пятьдесят процентов продавцу, двадцать тысяч Хикерюду. Восемьдесят тысяч мне. Обычное дело: овчинка, едва стоящая выделки, но зато никакого риска. Картинка черно-белая, 58 на 45 сантиметров. Вполне можно втиснуть в лист формата А2. Восемьдесят тысяч. Не хватит, чтобы расплатиться по кредиту за дом за следующий квартал. Не хватит и близко, чтобы покрыть убытки галереи, что я обещал бухгалтеру сделать в течение ноября. Вдобавок в силу разных причин все дольше приходится ждать, пока на моем горизонте нарисуется очередная приличная картина. Последняя, «Модель на высоких каблуках» Сёрена Унсагера, была больше трех месяцев тому назад и принесла мне от силы шестьдесят тысяч. Надо, чтобы что-то срочно произошло. Чтобы «Рейнджерс» нечаянно забили победный гол, который – пусть незаслуженно – даст им путевку на Уэмбли. Говорят, такое бывает. Вздохнув, я отправил Еву Мудоччи на принтер.

Ожидалось шампанское, так что я заказал такси. Усевшись в машину, я, как обычно, произнес только название галереи, своего рода тест проведенной маркетинговой подготовки. Но – тоже как обычно – таксист лишь вопросительно посмотрел на меня в зеркало.

– Эрлинг-Шальгсонс-гате, – вздохнул я.

Мы с Дианой обсуждали местоположение галереи задолго до того, как она выбрала помещение. Я был убежден, что помещение должно находиться на оси Шиллебекк – Фрогнер, потому что именно там обретаются как платежеспособные покупатели, так и другие галереи определенного уровня. Оказаться вне стаи для новой галереи означало бы преждевременную смерть. Диана же взяла за образец галерею «Серпентайн» в лондонском Гайд-парке и твердо решила, что она должна выходить не на большую деловую улицу вроде Бюгдёй-алле или Гамле-Драмменсвей, а на тихую улочку, где есть пространство для размышлений. Кроме того, уединенное местоположение подчеркнет эксклюзивность, сигнализируя: это – для посвященных, для знатоков.

Я согласился, надеясь, что и арендная плата тоже окажется менее разорительной.

А Диане сказал, что она сможет тогда использовать дополнительный метраж для гостиной, чтобы устраивать там фуршеты после вернисажей. Она к тому времени уже присмотрела свободное помещение на Эрлинг-Шальгсонс-гате, по всем параметрам превосходное. А имя придумал я: «Галерея Э», по первой букве в адресе – «Эрлинг-Шальгсонс-гате». Такое название, по ассоциации с самой успешной галереей города, «Галереей К», говорило бы, что мы ориентированы на публику состоятельную, понимающую и стильную.

Я не стал приводить еще одного аргумента – ассоциаций, например, со словом «эксклюзив»: Диана не любила подобных дешевых эффектов.

Контракт на аренду был подписан, масштабный ремонт пошел полным ходом, и на горизонте замаячил финансовый крах.

Когда такси остановилось, я заметил, что у тротуара припарковано значительно больше «ягуаров» и «лексусов», чем обычно. Хороший знак, который, впрочем, мог означать и прием в одном из близлежащих посольств либо вечеринку Селины Мидельфарт в ее гэдээровской крепости[3 - Одна из самых богатых и успешных предпринимательниц Норвегии и одновременно гламурная львица, Селина Мидельфарт в 2000 г. приобрела в собственность здание посольства ГДР в Осло.].

Внутри струилась из динамиков негромкая, с акцентированными басами музыка в стиле «эмбиент» восьмидесятых годов. Дальше пойдут «Гольдберг-вариации» Баха. Я сам записал этот диск для Дианы.

Публика уже наполовину заполнила помещение, хотя времени было всего полдевятого. Тоже хороший знак: обычно завсегдатаи «Галереи Э» появляются не раньше полдесятого. Диана объяснила, что вернисаж при битком набитом зале – это слишком вульгарно, а полупустой как раз предполагает утонченность. Хотя вообще-то, по моему опыту, чем больше народу, тем больше продастся картин.

Кивая направо и налево без какого бы то ни было ответа, я пробирался к переносной барной стойке. Дианин постоянный бармен Ник протянул мне бокал с шампанским.

– Дорогое? – спросил я, ощущая на языке горечь пузырьков.

– Шестьсот, – ответил Ник.

– Придется продать хоть часть картин, – сказал я. – Художник-то кто?

– Атле Нёрум.

– Я знаю, Ник, как его зовут, но не знаю, как он выглядит.

– Вон там. – Ник мотнул вправо своей большой, черной, как эбеновое дерево, головой. – Рядом с вашей женой.

Я успел заметить только, что художник – плотный бородатый коротышка. Потому что там стояла она.

В белых кожаных брюках, обтягивающих длинные стройные ноги, она казалась еще выше, чем на самом деле. Прямые волосы по обе стороны прямой челки, и эта прямоугольная рамка усиливала ощущение японского комикса. Свободного покроя белоснежная шелковая блузка в лучах подсветки отдавала в синеву, подчеркивая узкие крепкие плечи и груди совершенной формы – точно две безупречные волны. Боже, как пошли бы сюда те бриллиантовые серьги!

Мой взгляд, неохотно отпустив ее, скользнул дальше. Публика стояла и вежливо беседовала возле картин. Обычный контингент. Богатые, хорошо пахнущие финансисты (костюм с галстуком) и звезды средней величины (костюм с дизайнерской футболкой). Женщины (дизайнерские платья) были актрисами, писательницами или политиками. Также, разумеется, имелся букет молодых, так называемых перспективных и, вероятно, неимущих художников-нонконформистов (рваные джинсы и футболки с надписями), которых я в душе именовал «Куинс парк рейнджерс». Поначалу я морщил нос при виде их в списке, но Диана убедила меня, что нам нужно и что-то «пикантное», что-то более живое и опасное, чем меценаты, расчетливые инвесторы и те, кто ходит сюда в порядке заботы о собственном культурном имидже. Классно, конечно, только я-то знал, что эти субчики явились сюда, потому что выклянчили у Дианы приглашение. И потому что Диана сама понимала – они тут ради того, чтобы найти покупателей для себя самих, все ведь знают, что она не может отказать, когда ее просят о помощи. Я заметил, что многие – большей частью мужчины – то и дело поглядывают исподтишка в сторону Дианы. Ничего, обойдутся. Такой прекрасной женщины им не заполучить никогда в жизни. И это не допущение, а бесспорный, неопровержимый факт, вытекающий из того, что она – прекраснейшая. И моя. Насколько последнее бесспорно – этой мыслью я старался себя не грузить. Просто напоминал себе, что до сих пор Диана по-прежнему все так же слепа.

Я пересчитал мужчин в галстуках. Так выглядят возможные покупатели. Квадратный метр Нёрума нынче стоит около пятидесяти тысяч. Пятьдесят процентов комиссионных идет галерее, так что можно продать не слишком много и уже окупить сегодняшний вечер. Вернее, нужно продать хоть что-то, потому что с продажи первого Нёрума прошло уже прилично.

Теперь публика устремилась к дверям, и мне пришлось отойти чуть в сторону, чтобы пропустить остальных к подносу с шампанским.

Я побрел к моей жене и Нёруму, чтобы сообщить ему, как я перед ним преклоняюсь. Преувеличение, конечно, но не то чтобы полное вранье – парень несомненно хорош. Однако, прежде чем я протянул ему руку, художник был атакован неким брызжущим слюной малым, явно давним знакомцем, и утащен прочь к какой-то женщине, виновато улыбающейся, точно ей приспичило по-маленькому.

– Хорошо выглядишь, – сказал я и встал рядом с Дианой.

– Привет, любимый.

Она улыбнулась мне сверху вниз и одновременно махнула рукой девушкам-близнецам, чтобы те прошли еще один круг с фуршетными закусками. Суши – это уже вчерашний день, и я предложил нового поставщика – «Алжери», североафриканская кухня с французским уклоном, весьма жгучая. Во всех смыслах. Но увидел, что Диана снова заказала все в «Багатели». Тоже вкусно, конечно. И в три раза дороже.

– Хорошие новости, милый, – сказала она, просовывая руку мне под локоть. – Помнишь, ты рассказывал про должность на той фирме в «Хортене»?

– «Патфайндер», да. Ну и что там?

– Я нашла для них отличного кандидата.

Я глянул на нее, слегка опешив. Как охотник за головами, я время от времени, разумеется, использовал Дианину клиентскую базу и ее круг общения, включавший немало значимых в экономике фигур. Причем без особых угрызений – ведь это я финансировал всю эту прорву. Необычным было то, что Диана сама предложила конкретного кандидата на конкретное место.

Она взяла меня под руку, наклонилась и шепнула:

– Его зовут Клас Греве. Отец голландец, мать норвежка. Или наоборот. В общем, он три месяца назад уволился и только что перебрался в Норвегию, получил дом в наследство и теперь им занимается. У себя в Роттердаме был топ-менеджером в одной из крупнейших европейских фирм по GPS-технологиям. И совладельцем, пока весной их не купили американцы.

– В Роттердаме, – повторил я, отпив шампанского. – А как фирма называется?

– «ХОТЕ».

Я поперхнулся шампанским.

– «ХOTE»? Ты уверена?

– Вполне.

– И его сиятельство был там топ-менеджером? Прямо самым-самым топом?

– Греве – это фамилия, я не думаю, что он…

– Ну да, ну да, а его номер у тебя есть?

– Нет.

Я застонал. «ХОTE». Именно эту фирму в «Патфайндере» мне назвали как образец. «ХОTE», в точности как теперь «Патфайндер», было маленьким высокотехнологичным предприятием, поставлявшим GPS-технологии европейской оборонной промышленности. И бывший глава этой фирмы – просто самое оно. Надо спешить. Все фирмы по подбору персонала утверждают, что выполняют заказы исключительно в своей узкой, эксклюзивной сфере, только так можно работать серьезно и систематично. Но ради такой большой оранжевой морковки – процентов с номинальной годовой зарплаты, приближающейся к семизначному числу, – принципами можно и поступиться. А должность управляющего директора «Патфайндера» – это очень большая, оранжевая и востребованная морковка. Заявки были размещены в трех агентствах – «Альфа», «ИСКО» и «Корн/Ферри интернешнл». В трех самых лучших. Поэтому дело не только в деньгах. Когда мы работаем по системе «без спасения нет вознаграждения», то берем предварительный платеж на покрытие издержек, потом следующую выплату, если предложенный нами кандидат соответствует требованиям, о которых мы условились с заказчиком. А основную, реальную сумму – только когда заказчик принимает на работу того, кого мы порекомендовали. Жирно, конечно, но речь-то реально – реально! – идет о простой вещи: выиграть. Быть царем горы. Встать на платформу.

Я прислонился к Дианиному плечу:

– Послушай, дорогая, это важно. Нет идей, как мне вообще с ним связаться?

Она улыбнулась:

– Ты такой милый, когда тебе не терпится!