Реки текут к морю. Книга I. Курс лечения несчастной любви

Как-то после тренировки они вышли на улицу одновременно. И одновременно остановились в стеклянных воротах Дворца. За стеклянной стеной города не было. А была буйная круговерть воды, темноты и ветра. Дождь не шел, а валил из провисших, сизых от натуги туч тугими струями-канатами, они перекручивались между собой, с силой лупили по асфальту, разбегались во все стороны бурными потоками.

– Армагеддон, – Лиза стояла, опустив руки. Тащиться под таким дождищем до остановки или подождать, может выльется? Что-то не похоже, чтобы он собирался заканчиваться.

– Да брось ты, ерунда. Побежали, я тебя подвезу, – Ника подтолкнула ее в сторону улицы, – Вон моя ласточка, всего-то метров тридцать, давай бегом.

Но и тридцати метров хватило с лихвой. Когда девушки запрыгнули в крохотную красную машинку и захлопнули за собой двери, обе они были мокрыми, лизино платьице прилипло к телу, а никина футболка казалась совершенно прозрачной.

– На вот, – Ника порылась в огромной сумке, где были складированы ее и лизины коньки, спортивный костюм и бог знает, что еще, вытащила фибровое голубенькое полотенце, – волосы вытри, а то с головы течет.

Потом оттуда же выудила сухую футболку, встряхнула ее и, ничтоже сумняшася, скинув с себя мокрую майку, переоделась.

– Ну вот, порядочек. Поехали. Тебе куда?

Лиза назвала адрес. Оказалось, им по дороге. Сама Ника жила на той стороне. В этом городе «та сторона» – противоположный берег реки. Старый городской центр с Кремлем находился на одном берегу реки, а часть города, выросшая за рекой, с покон веку называлась «той стороной». А мост через реку был как раз недалеко от Лизиного дома. Крохотный форд Ка вывернул со стоянки, Ника включила музыку. Чистый, манерный, слегка надорванный женский голос ввинчивался в мозг:

…В золотых цепях я утопаю в болоте

Кровь моя чище чистых наркотиков…

Потом еще что-то неразборчиво, и рефреном:

Смерти больше нет,

Смерти больше нет,

Смерти больше нет…

– Что это? – Лиза бы не сказала, что ей это нравится, но голос цеплял, не отпускал, тянул за собой:

…Я заливаю глаза керосином

Пусть всё горит, пусть всё горит…

– Песенка такая, «Смерти больше нет» называется.

– А кто поет?

– Настя и Коля. Не слышала? Группа Айспик.

– Страшноватенько.

– Да, мне тоже очень нравится.

– О чем они вообще? – Лиза пыталась понять смысл песни, но его было не много, на ее взгляд, повторялись одни и те же фразы.

– Да неважно, какая разница, о чем. Важно настроение.

– И какое же тут у них настроение? – продолжала допытываться Лиза.

– Какое у них настроение, мне без разницы. Важно какое у меня создается настроение, когда я слушаю.

– И какое?

Ника задумалась, погримасничала: вытянула губы трубочкой, потом оскалилась и снова сжала рот куриной гузкой, нахмурила брови. Наверное, пыталась понять, какое же все-таки в ней возникает настроение.

– Протестное.

Неожиданный ответ. Уж на что на что, а на человека протестующего Ника совсем не была похожа. Она спорила ли хотя бы с кем? Лиза такого не помнила. А уж протестовать…

– И против чего ты протестуешь? Что у тебя не так? Что тебе не дается? И где? Марш протеста? Или ты с одиночным пикетом торчишь по выходным у мэрии?

– Нет, не так. Не социальный протест, не политический. Ерунда все эти марши «за» и «против». Дурачки туда ходят. Умники руководят, дивиденды с этого стригут, а дурачки ходят. Я про другое совсем. Это мой личный протест. Внутренний. Против мира, против всего. Всего, что есть, понимаешь?

– Не вполне.

– Протест, как способ идти вперед. Даже не совсем протест. Скорее отрицание. Ну я не знаю, как словами, чтоб понятно было. Я так чувствую. Вот знаешь, мне не надо, чтоб было дадено. Чтоб на тарелочке с голубой каемочкой. Я возьму сам.

– Сама.

– «Я возьму сам» – это книжка такая. Олди. Не читала?

– Нет. Это фантастика вроде какая-то? Фэнтази… Гоблины, хоббиты… Я не люблю.

– Нет, зайка. Это фэнтази, конечно. Но эта правильная правда. Почитай, сама увидишь.

Лиза пообещала прочитать. «Ладно, возьму как-нибудь в отпуск что ли. Не понравится, там и оставлю». Она предпочитала читать бумажные книги. Листать, загибать уголки там, где остановилась, оставлять перевернутой, и края мягкой обложки изгибались плавными крыльями. И стыдно сказать, ей нравилось даже пачкать их, если оставалось кофейное пятно или намертво прилипал всунутый между страниц цветок, книга становилась более личной, более ее собственной, своей.

Доехали до лизиного дома.

– Во двор не заезжай, пожалуйста. Мои из окна увидят, замучают расспросами «кто да что». Я добегу.

Фордик тормознул на углу дома.

– Ну пока, Лиз.

– Ну пока.

Лиза побежала прямо через раскисший газон, все равно босоножки промокли.

– Господи! Лиза! Ты вся мокрая! Немедленно в горячий душ, и хорошенько разотрись полотенцем! – бабушка, как всегда, безапелляционна, – опять будешь две недели сопли гонять!

– Где тебя носит в такую погоду?! Того и гляди гроза начнется. Разве можно по городу шляться, – мама вступила.

Ответов от Лизы никто не ждет.

Где же Ленуся? Почему она пропускает свою партию? Она должна выйти с репликой: «Что зонтиков еще не придумали? С утра дождь обещали, могла бы взять», или что-нибудь в этом роде. Но, видимо ее нет дома, опять укатила куда-то. Вот ей не надо ни перед кем отчитываться и, уж тем более, отпрашиваться. Захотела, на турбазу свою поехала, захотела, к отцу рванула. Деду Жоре сколько лет-то уже? Под девяносто, а он все на охоту по лесам ходит. Они, когда с бабушкой развелись, Лиза только родилась тогда, дед из города уехал, жил на хуторе один, там лес кругом, озеро большое, хозяйство охотоведческое, он егерем устроился. Ленуся ее возила туда в детстве. Лиза помнила большую черную избу, печь прямо посредине, баню. Баню дед топил жарко, Лиза ее боялась, куксилась, не хотела туда ходить. Вот сейчас бы в эту баню – греться. Она не замечала до сих пор, что замерзла. А сейчас, когда вокруг нее причитали мать с бабкой, стаскивали с нее промокшее платье, босоножки, совали в руки полотенце, включали воду в душе, «погорячее давай, а то простудится», почувствовала, как холодом колет ладони, кончики пальцев, почувствовала какие зябкие у нее ноги, как у лягушки. И картинка встала у нее перед глазами: дед плещет воду на каменку, и горячий пар кидается Лизе прямо в лицо, обжигает все ее голенькое худенькое тело, она визжит, вырывается из цепких дедовых рук, орет: «Ленуся-а-а, домой поедем сейчас же!» А Ленуся, сидя на полке с веником на коленях, прикрылась от отца, хохочет.

***