Охота на маленькую щуку

– Не знаю.

Сова сообщил, что на самом деле Симо-Говнолюба зовут Юсси. Как Юсси превратился в Симо, этого Сова не ведал. Но прозвище возникло так. Когда-то Юсси чистил в деревне выгребные ямы. Трактором привозил ассенизаторскую цистерну во двор, опускал шланг в канализационный колодец и включал насос. Фекалии потом вывозил на свои поля. Однажды случилось непредвиденное – шланг застрял в выгребной яме. Юсси подвинул тяжелый люк, чтобы получше было видно, но тут случилось несчастье – он свалился прямо в яму вниз головой. Барахтаясь в зловонной жиже, Юсси понял, что именно было не так со шлангом. На дне выгребной ямы сидел Дед, двумя руками державший шланг за конец. Когда Дед увидел Юсси, он отпустил шланг, вцепился в Юсси и стал таскать его за волосы и возмущаться, почему люди не поклоняются богу говна – Говенному Деду. От такой взбучки у Юсси глаза полезли из орбит. Он сказал, что в деревне люди не знают, что у говна есть свой бог. Говенный Дед обиделся и взялся за Юсси с новым рвением. Три дня и три ночи парочка мутузила друг друга в выгребной яме.

В конце концов Юсси удалось схватить Говенного Деда за горло и вытянуть из него обещание отпустить его, Юсси, обратно к людям. Так и случилось. Когда Юсси выбрался из выгребной ямы, от него так воняло, что птицы за сто метров вокруг падали с ветвей замертво. Юсси покончил со своей ассенизаторской деятельностью, начал пить и мастерить изображения Говенного Деда. С той поры Юсси и прозвали Симо-Говнолюбом, а сроку тем событиям уже сорок лет.

– Не может быть, – удивилась Элина.

– В мире и не такое случается.

Элина сказала, что и у нее есть пара баек.

Первая история была такая. Тридцать лет назад отцу Элины, Кауко Юлияакко, осточертели коровы и их глупые морды. Не откладывая в долгий ящик, он позвонил Аско, и в тот же вечер Аско забрал коров и отвез их на бойню.

Отец превратил хлев в цех по разделке лосей, добытых местными охотниками. Сразу, как только сошел снег, из деревни пришли рабочие, которые сорвали в хлеву доски с пола и залили новый пол из бетона, чтобы с него легче было смывать кровь. Они подвесили под потолком балки и крюки, на которых первые лосиные туши заняли свое место уже следующей осенью.

Через открытую дверь Элина смотрела, как мужики ножами свежуют лося. Иногда они брались за шкуру двумя руками и тянули. Тогда раздавался такой же звук, как от половика, забытого на снегу, когда его отрывают от наста.

Однажды осенним утром из леса явился тарарам. Он сорвал в хлеву двери и принялся закидывать туши лосей себе на плечи.

Мама видела, как двери улетели в небо. Она побежала во двор, подошла к тарараму и сказала, что чужим нельзя брать лосей. Тарарам спросил у мамы, как она предлагает решить это дело. Мама ответила, что тарарам сможет забрать лосей, если победит ее в перетягивании пальцев.

Тарарам удивленно посмотрел на мать. Он поднял свой палец толщиной с нее, затем опять взглянул на маму, потом снова на свой палец и принялся хохотать. Он смеялся так, что лоси попадали с его плеч. Тарарам смеялся до упаду, а упав, перекатывался на спине с боку на бок и продолжал хохотать, и в конце концов у него лопнул живот.

Но в этом не было ничего удивительного, потому что насмешить тарарама до смерти было испытанным приемом, чтобы совладать с ним.

Когда двери хлева извлекли из-под берега, куда они улетели, а мертвого тарарама оттащили трактором в лес на радость полосатоногу, Элина спросила у мамы, как она совсем-совсем не испугалась огромного тарарама. Тогда мама в свою очередь задала Элине вопрос, как тарарам убивает человека? Кулаком, ответила Элина. Да, сказала мама. Он бьет так сильно, что человек просто расплющивается в блин. И даже почти не успевает испытать мучений.

Во второй истории речь шла о том, как Элина впервые одна пошла в лес. Это ей строго-настрого запрещали. В лесу было тихо и скучно. Элине гулять не понравилось, и она вернулась во двор. Лишь там она заметила, что за ней увязался воблин. Элина забежала в дом и из окна кухни стала наблюдать за воблином. Тот бродил по двору из стороны в сторону, шатаясь, словно пьяный. Затем взял сосновую ветку и принялся скрести ею по стене хлева.

Элина пошла сказать отцу, который в это время перебирал чернику, что у них во дворе воблин, и спросила, можно ли оставить его себе. Папа бросился к окну. Затем выскочил на улицу, страшно заорал и принялся кидать в воблина камнями, которые подбирал с земли. Воблин прикрыл морду волосатой рукой, закричал и убежал обратно в лес.

– Почему ты так сделал? – спросила Элина в слезах.

– Воблины и люди не должны жить вместе, – ответил отец.

И потом рассказал об Эльвире. Ее единственный сын упал в колодец и утонул. Эльвира приютила воблина. Она одела его в штанишки своего сына, на ночь укладывала спать в кровать, а днем гуляла с ним по деревне. Эльвира учила воблина говорить людям «здравствуйте», и в конце концов тот научился произносить «здарусити». Эльвира была ужасно горда, когда воблин поздоровался с начальником сельской полиции, Ауво Пасма, но это приветствие в восторг Ауво не привело. Напротив, он очень рассердился и сказал Эльвире, что воблина надо отдать собакам на растерзание или пристрелить и что одевать такую лесную нечисть как человека и держать его за ребенка – дело безбожное. Эльвира замкнулась и больше не появлялась на людях. Никто не видел Эльвиру и воблина целую неделю, пока воблин сам не явился в продуктовый магазин в Эльвирином платье и не указал на батон колбасы. Почуявшая недоброе Хета дала колбасу воблину, и тот положил на прилавок марку и две еловые шишки. Затем воблин с довольным видом вышел из магазина, путаясь ногами в подоле Эльвириного платья. Хета позвонила Эско, жившему на другой стороне улицы. Тот взял ружье и пристрелил воблина прямо во дворе магазина. Эльвиру нашли дома задушенной в собственной постели.

Сова улыбнулся, потому что хорошо знал эти истории.

– О таком давно уже не слыхивали, – сказал Сова. – Тарарамов лет десять как не видать. Полосатонога и того больше, да и воблинов поубавилось. Это потому, что теперь лето год от года теплее.

Сова был родом не из Вуопио. Он приехал в деревню с Юга еще до рождения Элины. Сначала Сова нанялся разнорабочим на лесопилку, потом какое-то время разносил почту. Наконец он устроился завхозом в поликлинику. С этой должности и ушел на пенсию шесть лет назад. Сову считали прибабахнутым, потому что он увлеченно рассказывал о птицах, но при этом даже не состоял в обществе охотников. Элина считала, что Сове лет семьдесят. Но точно сказать было невозможно. Жизнь здорово поработала над его внешностью, не оставив ни одного нетронутого места на теле, которое при этом являло собой резкий контраст с лицом не имеющего возраста старца. Сова был тощим, как ласка, а его движения отличались быстротой и точностью. Элина никогда не видела, чтобы Сова пользовался очками. Он мог показать на невидимую точку в кроне далеко стоящей сосны и определить, что это горихвостка, или по бирке в ухе оленя, пасущегося на расстоянии в сотню метров, назвать его владельца. С Совой можно было бы поспорить, если бы, глянув в бинокль, Элина всякий раз не убеждалась в его правоте.

Сова говорил на местном диалекте как на родном языке, а умел вообще все. Это лишний раз подтверждало, что он приезжий – коренные жители знали только свое дело. Оленеводы умели заниматься оленями, охотники – добычей лосей, и редкий житель деревни вообще когда-нибудь слышал о горихвостке. Лишь те, кто прибывал сюда, на север, на поезде, выучивались всему, поскольку не были уверены, что могут считать эту землю своей, и такая неуверенность сопровождала их до самой могилы.

Утихли гром и дождь. Сова отнес посуду в мойку. Сказал, что пойдет смотреть кино. В такой форме Сова сообщал, что отправляется спать.

– Рано утром собираюсь по птичьим делам, но вечером загляну. Будь осторожна.

– Угу.

– И не забывай поесть.

– Да-да.

– Спокойной ночи.

– Слушай.

– Ну что?

– Одолжишь мне часы?

Сова взглянул на свои часы, затем на Элину.

– Зачем?

– Мне нужно знать время. Важно.

– Вот как.

Сова снял с руки часы и протянул их Элине.

– Не потеряй только.

Часы были на истертом коричневом кожаном ремешке. Элина застегнула их у себя на запястье.

– Не потеряю. Спасибушки. Спокойной ночи. Сова проследовал в бывшую комнату Элининых родителей, где устроил себе спальню, и закрыл дверь. Элина решила сделать еще одно дело. Она взяла в котельной старый отцовский рюкзак. Сложила в него то, что нужно для разведения огня, походный топорик, тент для ночлега, дождевик и смену чистого белья. Упаковала консервы на трое суток. Отнесла рюкзак в прихожую, оставила в углу. Вот теперь она готова.

Потом Элина долго сидела за столом на кухне и смотрела на мокрый, истерзанный непогодой двор. Она подумала, что сегодняшний день еще ничего не значит.

Завтра она возьмется за дело всерьез.

День второй

5

Янатуйнен ремнем перетянула ногу Гуннарссону чтобы остановить кровотечение, и отвезла его в больницу. Перед приемным покоем она дождалась, пока санитары вытащат Гуннарссона и его сумку с заднего сиденья, попросила их захлопнуть дверь и сразу рванула с места, даже не взглянув в зеркало.

Поездка на машине из Оулу до погранзоны заняла два часа. Примерно через час пути Янатуйнен позавтракала на заправочной станции, наблюдая в окно за порывами ветра. Это успокаивало. Ветви березы беспомощно барабанили по стеклу, как будто хотели до кого-то достучаться.

Она добралась до пропускного пункта в девять утра. В будке пограничника зиял пустой оконный проем. Снятая рама стояла прислоненной к стене. Шлагбаум, сломанный пополам, лежал за будкой.

На месте шлагбаума, перегораживая дорогу, стоял зеленый внедорожник «сузуки». Парень в фуражке сидел в автомобиле на водительском месте и спал, положив голову на руль.

Янатуйнен опустила стекло в машине. Пограничнику в будке, судя по его виду, выдалась бессонная ночь. Он сказал, что не рекомендует продолжать путь в Лапландию, и уже завел было привычную шарманку про страховки, которые перестают действовать дальше, но Янатуйнен остановила его, сообщив, что она из полиции.

Протянула свое удостоверение.