Ярость

«Тебе понадобится удача», – мрачно подумал Шаса и спросил вслух:

– Я слышал, вы тоже отличный стрелок. Как насчет небольшого пари на количество добычи?

– Я не игрок в азартные игры, включая пари, – просто ответил Манфред. – Это все происки дьявола, но буду с интересом подсчитывать.

Эти слова напомнили Шасе, насколько пуританским был крайний кальвинизм, который исповедовал Манфред.

Шаса тщательно зарядил винтовку. Он всегда сам набивал патроны, потому что не доверял массовой фабричной продукции. Блестящие медные гильзы он наполнял бездымным черным порохом, который был способен придать пуле «нослер-партишн» скорость более трех тысяч футов в секунду. Особая конструкция этих пуль гарантировала, что они раскроются при ударе в цель.

Он взвел курок и поднял винтовку к плечу, через оптический прицел оглядывая равнину. Пикапы находились меньше чем в миле от них, они медленно катили взад-вперед, мешая стадам развернуться, заставляя их медленно двигаться к линии холмов и охотникам, скрытым под ними. Шаса несколько раз быстро моргнул, проясняя зрение, и смог рассмотреть уже каждое отдельное животное в стаде антилоп-прыгунов, скакавших перед грузовиками.

Они были легкими, как дым, и мелькали на равнине, словно облако теней. Элегантно подпрыгивая, высоко держа головы с изогнутыми рогами, похожими на безупречные маленькие лиры, эти животные были грациозны и неописуемо прекрасны.

Без стереоптического зрения Шасе было трудно оценить дистанцию, но он развил в себе умение определять относительные расстояния и добавлял к этому своего рода шестое чувство, благодаря которому мог вести самолет, точно бить по мячу при игре в поло или стрелять так же хорошо, как любой человек с двумя глазами.

Ближайшая из антилоп была уже почти на расстоянии выстрела, когда раздался треск винтовок дальше на линии охотников, и тут же стадо взлетело в воздух. Каждое маленькое существо танцевало и подскакивало на длинных ногах не толще мужского большого пальца. Они словно больше не подчинялись силам гравитации, каждый длинный прыжок делал их расплывчатыми на фоне обожженной земли, они кувыркались и снова взлетали в колеблющийся, как мираж, воздух, демонстрируя акробатическое искусство, давшее им имя, и серебристые гривы на их спинах встали дыбом от испуга.

Попасть в них было труднее, чем в стремительно взлетающую куропатку, невозможно было удержать в прицеле мечущиеся нереальные очертания, бессмысленно целиться прямо в мчащееся животное – скорее следовало метить в пустое пространство, где они очутятся через микросекунду, только так их могла достать сверхзвуковая пуля.

Чтобы стать хорошим стрелком, большинство нуждалось в долгой практике и сосредоточении. Шаса обладал таким талантом от рождения. Когда он слегка повернулся, ствол его винтовки направился точно туда, куда он смотрел, и перекрестье оптического прицела плавно переместилось в нужную точку, остановившись на подвижном теле бегущей антилопы, то и дело взлетавшей в воздух. Шаса не осознавал момента, когда он нажал на спуск, винтовка как будто выстрелила по собственному желанию, и отдача ударила его в плечо точно в нужный момент.

Самец умер прямо в воздухе, перевернутый пулей так, что его снежно-белый живот сверкнул на солнце, он перекувыркнулся от силы маленького кусочка металла, пронзившего его сердце, упал на землю, уронив рогатую голову на изящные копытца, и затих.

Шаса передернул затвор и выбрал другое бегущее существо, и винтовка снова выстрелила, а резкий запах вспыхнувшего пороха защекотал его ноздри. Шаса продолжал стрелять до тех пор, пока ствол винтовки не разогрелся настолько, что мог обжечь до пузырей, а его уши не заболели от треска выстрелов.

Потом последнее стадо промчалось мимо них за холмы позади, и грохот выстрелов затих. Шаса разрядил винтовку от оставшихся в ней патронов и посмотрел на Манфреда де ла Рея.

– Восемь, – сказал Манфред. – И две ранены.

Изумляло то, как эти крошечные существа могли умчаться с неудачно попавшей в них пулей. Теперь требовалось найти их. Недопустимо было позволять раненому животному бессмысленно страдать.

– Восемь – хороший счет, – заметил Шаса. – Вы должны быть довольны.

– А у вас? – спросил Манфред. – Сколько?

– Двенадцать, – бесстрастно ответил Шаса.

– А сколько ранено? – Манфред отлично скрыл свое разочарование.

– О! – Шаса наконец улыбнулся. – Я не раню животных – я стреляю туда, куда целюсь.

Этого было достаточно. Он не собирался втирать соль в рану.

Шаса оставил Манфреда и направился к ближайшей туше. Антилопа лежала на боку, глубокие складки кожи вдоль ее спины расслабились, и между ними появилась снежно-белая грива. Шаса опустился на одно колено и погладил ее. Из желез в коже потекла красновато-коричневая жидкость, и Шаса, раздвинув длинную шерсть гривы, коснулся ее пальцем, затем поднес палец к лицу и вдохнул сладкий аромат. Мускус пахнул скорее цветком, чем животным. А потом на Шасу напала охотничья меланхолия, он скорбел по маленькому прекрасному существу, убитому им.

– Спасибо, что умер ради меня.

Шаса прошептал древнюю молитву бушменов, которой Сантэн научила его давным-давно, и все же к его грусти примешивалось удовольствие, и в глубине души его атавистическая жажда охоты была на мгновение удовлетворена.

В вечерней прохладе мужчины собрались вокруг ям с тлеющими углями перед усадьбой. Запекание мяса – браавлейс — было ритуалом, который следовал за охотой; мясом занимались мужчины, а женщинам поручалось готовить салаты и пудинги у длинных столов на веранде. Дичь предстояло замариновать, залить свиным жиром или превратить в пряные колбаски, а печень, почки и рубец обрабатывали по тщательно сберегаемому рецепту, прежде чем уложить на угли в жаркую яму, в то время как превратившиеся на время в поваров мужчины удерживали жар на нужном уровне, поливая угли крепким персиковым бренди мампоэр.

Наспех собранный оркестр из цветных рабочих фермы наигрывал традиционные местные мелодии на банджо и концертино, и кое-кто из гостей танцевал на широкой передней террасе. Несколько молодых женщин выглядели очень интересными, и Шаса задумчиво поглядывал на них. Они были загорелыми, сияли здоровьем и неискушенной чувственностью, что выглядело и вовсе привлекательным при мысли об их строгом кальвинистском воспитании. Их неприкосновенность и, скорее всего, девственность делали их еще более соблазнительными для Шасы, который наслаждался подобными преследованиями так же, как охотой.

Однако на кону стояло слишком многое, чтобы рискнуть хотя бы в малейшей степени и, возможно, тем самым нанести хозяевам оскорбление. Шаса избегал застенчивых, но расчетливых взглядов, которые некоторые из девушек бросали в его сторону, и точно так же старательно избегал безумно крепкого персикового бренди, наполнив свой стакан имбирным пивом. Он знал, что ему понадобится вся сила его ума, прежде чем закончится эта ночь.

Когда их аппетит, обостренный охотой в вельде, притупился благодаря блюдам с исходящей паром жареной олениной, а остатки были унесены радостными слугами, Шаса оказался сидящим в конце длинного стола, самом дальнем от оркестра. Манфред де ла Рей сидел напротив, а еще два министра с довольным видом развалились в глубоких шезлонгах по обе стороны от него. Несмотря на их расслабленный вид, они осторожно наблюдали за Шасой краем глаза.

«Сейчас они перейдут к главному», – решил Шаса, и почти в то же мгновение Манфред пошевелился.

– Я говорил минхееру[5 - Господину (африкаанс).] Кортни, что во многих отношениях мы очень близки, – тихо начал он, и его коллеги глубокомысленно кивнули. – Мы все хотим защитить нашу страну и сохранить все прекрасное и ценное, что в ней есть. Господь избрал нас стражами, и наш долг – защищать ее народы и следить, чтобы индивидуальность каждой группы и каждой отдельной культуры оставалась нетронутой и не смешивалась с другими.

Такова была линия его партии, ее представление о божественном выборе, и Шаса уже слышал все это сотни раз; но, хотя он просто кивал и издавал неопределенные звуки, он начал ощущать беспокойство.

– Многое еще предстоит сделать, – сказал ему Манфред. – После следующих выборов нас ждет большая работа, мы каменщики, строящие величественное социальное здание, которое простоит тысячу лет. Образцовое общество, в котором каждая группа получит свое место и не будет вторгаться в чужое пространство, широкая и устойчивая пирамида, образующая уникальный социум.

Все немного помолчали, созерцая прекрасное видение, и хотя Шаса сохранял нейтральное выражение лица, он все же внутренне улыбнулся удачной метафоре пирамиды. Можно было не сомневаться, какая именно группа, по мнению присутствующих, была назначена Богом для того, чтобы занять вершину.

– Но ведь остаются и враги? – подал нужную реплику министр сельского хозяйства.

– Да, враги есть, внутри и снаружи. Они станут более крикливыми и опасными по мере продвижения нашего дела. Чем ближе мы подходим к успеху, тем настойчивее они станут мешать нам достигнуть цели.

– Они уже поднимают головы.

– Да, – согласился Манфред. – И даже наши старые, традиционные друзья предостерегают нас и угрожают нам. Даже Америка, которой следовало бы соображать получше, учитывая ее собственные расовые проблемы и то, что там возникает противоестественное волнение негров, привезенных из Африки в качестве рабов. Даже Британия, при ее-то проблемах в Кении с этим восстанием мау-мау и расколом индийской империи, намерена диктовать нам свои условия и помешать идти курсом, который мы считаем верным.

– Они уверены, что мы слабы и уязвимы.

– Они уже намекают на военное эмбарго, отказываются снабжать нас оружием для самозащиты от темного врага, затаившегося в тени.

– Они правы, – резко вмешался Манфред. – Мы слабы и дезорганизованы в военном отношении. Мы зависим от их милости…

– Мы должны это изменить, – жестко заговорил министр финансов. – Мы должны стать сильными.

– Следующий бюджет выделит на цели защиты пятьдесят миллионов фунтов, а к концу десятилетия сумма составит миллиард.

– Мы должны поставить себя выше их угроз санкциями, бойкотом и эмбарго.

– Сила в единстве, Ex Unitate Vires, – четко проговорил Манфред де ла Рей. – И все же по традиции и предпочтению народ африканеров всегда был фермерами и сельскими жителями. Из-за дискриминации, которую обрушивали на нас более ста лет, мы были изгнаны из торговли и промышленности, и у нас нет тех знаний и навыков, которые с такой легкостью получают наши англоязычные соотечественники. – Манфред сделал паузу, посмотрел на двух других министров, словно ожидая одобрения, и продолжил: – В чем отчаянно нуждается эта страна, так это в богатстве, которое превратит нашу мечту в реальность. Это именно то дело, с которым мы незнакомы. Нам нужен особенный человек.

Теперь все смотрели прямо на Шасу.

– Нам нужен человек, полный молодой энергии, но уже обладающий опытом зрелости, человек, доказавший свою гениальность в финансовых и организационных вопросах. Мы не смогли найти такого в рядах нашей партии.

Шаса уставился на них. То, что они предлагали, выглядело возмутительно. Он вырос в тени Яна Кристиана Смэтса и питал естественную и непоколебимую преданность партии, которую основал этот великий и добрый человек. Шаса открыл рот, чтобы дать гневный ответ, однако Манфред де ла Рей вскинул руку, останавливая его.

– Выслушайте меня, – сказал он. – Человек, избранный для этих патриотических трудов, немедленно получит высокую должность в кабинете министров, премьер-министр создаст ее специально для него. Он станет министром рудной промышленности.

Шаса медленно закрыл рот. Как тщательно они, должно быть, изучали его, как точно проанализировали и оценили. Сами основы его политических убеждений и принципов пошатнулись, и стены треснули. Они привели его на высоту и показали приз, который он мог получить.