Ярость

Сантэн вздрогнула и уставилась на него широко раскрытыми глазами, кровь отлила от ее щек, и Шаса не понял выражения ее лица.

– Что-то не так, мама?

Он начал встать, но она жестом остановила его.

– Почему ты спрашиваешь о нем? – спросила она, но Шаса не ответил прямо.

– Разве не странно, что наши пути пересекаются с его семьей? С тех самых пор, как его отец спас нас, когда я был еще младенцем и мы жили с бушменами в Калахари.

– Нам незачем снова перебирать все это, – резко перебила его Сантэн.

Шаса сообразил, что был бестактен. Отец Манфреда ограбил рудник Ха’ани, похитив алмазов почти на миллион фунтов в качестве мести за воображаемые обиды, которые, как он убедил себя, Сантэн причинила ему. За это преступление он был приговорен к пожизненному заключению и провел в тюрьме почти пятнадцать лет, но был помилован, когда в 1948 году к власти пришли националисты. В то же самое время националисты помиловали многих африканеров, отбывающих наказание за государственную измену, саботаж и вооруженное ограбление, осужденных правительством Смэтса за попытку помешать стране воевать с нацистской Германией. Однако украденные алмазы так и не были найдены, и это едва не уничтожило состояние, которое Сантэн Кортни создавала с таким трудом, жертвуя многим.

– Почему ты заговорил о Манфреде де ла Рее? – повторила она вопрос.

– Он пригласил меня на некую встречу. Тайную встречу – в стиле плащей и кинжалов.

– И ты пошел?

Шаса медленно кивнул:

– Мы собрались на одной ферме в Свободном государстве, и там присутствовали еще два министра.

– Ты говорил с Манфредом наедине? – спросила Сантэн.

Тон вопроса, как и тот факт, что она назвала де ла Рея просто по имени, насторожил Шасу. Потом он вспомнил неожиданный вопрос, который задал ему Манфред де ла Рей.

«Ваша мать говорила с вами обо мне?» – спросил он тогда, и теперь при реакции Сантэн на его имя вопрос приобретал новое значение.

– Да, мама, я разговаривал с ним наедине.

– Он упоминал обо мне? – резко произнесла Сантэн, и Шаса слегка озадаченно хихикнул:

– Он задал мне тот же самый вопрос – говорила ли ты со мной о нем. Почему вы оба так интересуетесь друг другом?

Лицо Сантэн помрачнело, Шаса увидел, как она замкнулась. Это была тайна, которую он не раскрыл бы, продолжая настаивать, поэтому следовало проявить осторожность.

– Они сделали мне некое предложение.

Он увидел, как в Сантэн снова пробудился интерес.

– Манфред? Предложение? Рассказывай.

– Они хотят, чтобы я перешел на другую сторону.

Она медленно кивнула, не выказывая особого удивления и не отвергая сразу эту идею. Шаса понимал, что, окажись здесь Блэйн, все было бы совсем иначе. Чувство чести Блэйна, его твердые принципы не оставили бы места для маневра. Блэйн был человеком Смэтса; и хотя старый фельдмаршал умер от разрыва сердца вскоре после того, как националисты лишили его парламентского мандата и отобрали бразды правления, Блэйн все равно оставался верным его памяти.

– Могу догадаться, зачем ты им нужен, – не спеша произнесла Сантэн. – Им нужен выдающийся финансовый аналитик, организатор и предприниматель. Это единственное, чего нет в их кабинете.

Шаса кивнул. Сантэн мгновенно все поняла, и его огромное уважение к ней в очередной раз подтвердилось.

– Какую цену они готовы заплатить? – требовательно спросила она.

– Назначение в кабинет министров – министром рудной промышленности.

Шаса увидел, как взгляд матери стал рассеянным, как у близорукой, когда она уставилась вдаль, на море. Он знал, что означает это выражение. Сантэн делала расчеты, оценивая будущее, и он терпеливо ждал, пока она не сосредоточилась снова.

– У тебя есть какие-то причины отказаться? – спросила она.

– А как насчет моих политических принципов?

– Чем они отличаются от их собственных?

– Я не африканер.

– Это может послужить к твоей выгоде. Ты станешь их символическим англичанином. Это придаст тебе особый статус. Ты получишь свободу действий. И если им понадобится кого-то уволить, то они скорее избавятся от кого-то из своих, чем от тебя.

– Но я не согласен с их национальной политикой, с этим их апартеидом, он просто ошибочен в финансовом отношении.

– Боже мой, Шаса! Ты ведь не веришь в равные политические права для чернокожих, не так ли? Даже Ян Смэтс этого не хотел! Ты же не хочешь, чтобы нами правил очередной вождь вроде Чаки, не хочешь черных судей и черных полицейских, защищающих черного диктатора? – Она содрогнулась. – Они бы с нами быстро расправились!

– Нет, мама, конечно не хочу. Но апартеид – это же просто уловка, средство захватить весь пирог целиком. Мы должны дать и им кусок, мы же не можем съесть все сами! Это уж точно отличный рецепт для кровавой революции.

– Отлично, chеri. Если ты войдешь в состав кабинета, ты сможешь присмотреть за тем, чтобы они получили пару крошек.

Шаса явно сомневался; он демонстративно достал сигарету из своего золотого портсигара и закурил.

– У тебя особый дар, Шаса, – убежденно продолжала Сантэн. – Твой долг – использовать его на благо всем.

Но он все еще колебался; ему хотелось, чтобы мать высказалась до конца. Ему нужно было знать, хочет ли она этого так же сильно, как он сам.

– Мы должны быть честны друг с другом, chеri. Это ведь именно то, ради чего мы трудились с самого твоего детства. Прими эту работу и делай ее хорошо. А потом… кто знает, что еще может произойти?

Воцарилось молчание; они знали, на что надеялись в будущем. Они ничего не могли с собой поделать, такова была их природа – всегда стремиться к высочайшей вершине.

– А как же Блэйн? – спросил наконец Шаса. – Как он это воспримет? Я не горю желанием объясняться с ним.

– Я сама это сделаю, – пообещала Сантэн. – Но тебе придется поговорить с Тарой.

– Тара, – вздохнул Шаса. – Да, тут может возникнуть проблема.

Они снова молчали, пока наконец Сантэн не спросила:

– Как ты это сделаешь? Если просто перейдешь на другую сторону, ты приобретешь дурную славу…

Итак, все уже было решено без лишних слов, осталось обсудить технические средства.

– На следующих всеобщих выборах я просто проведу кампанию под другими цветами, – ответил Шаса. – Они обеспечат мне надежное место.