Они были мелкие и золотокрылые

Артемий скривился.

– И что я буду делать с кочанами капусты? Менять на синтомясо с пивом? Хр-м… А что… Это идея.

Вскоре он ушёл, волоча в рюкзаке три кочана капусты, картошку, баклажаноредис и пучок сиреневой мяты.

Эдуард остался один. С златокрылом. Прожив месяц с экзотическим питомцем, никаких особенных эффектов он не заметил. Клиентов, как у Доры из «Утро-Булки», у него не прибавилось, во времени перемещаться не научился, третий глаз на лбу не прорезался… Разве что, не так одиноко было в доме.

А концу месяца пришло извещение из Межпланетного университета Земли. Его самостоятельный сын оказался на грани отчисления за непосещаемость, неуспеваемость и посещение лекций в нетрезвом виде, да ещё и набрался кредитов у всех вокруг, включая инопланетного преподавателя.

Поскольку сын упорно не отвечал на звонки и письма, Эдуард решил наведаться в Межпланетный университет сам. Учился отпрыск на строительном факультете по специальности «техник бот-строителей жилых комплексов с уклоном в изучение инопланетных мхов и слизей». Конечно, сын, как и многие, мечтал о «конструировании космических кораблей с уклоном в широкое изучение инопланетной флоры и фауны»… Однако, как и всякий трёхполосник, изначально выбирал между инженером-строителем с уклоном в «инсекты» или «моллюски», но в итоге пришлось смириться с техником со слизью.

Круглое здание университета стояло посреди парка-заповедника нулевой полосы, расположенной между второй полосой и их, третьей. В отдельно огороженной зоне здесь даже водилась горстка инопланетных птиц и мелкой живности. Но доступ туда имели даже не все студиозы, не говоря уже об их родителях.

Университет этот предназначался для удачливых детей с третьей полосы и не слишком удачливых – со второй. Впрочем, последние всё равно имели право на более престижные факультеты и специальности, чем первые. Сам Эдуард в своё время учился в Межзвёздном универе, стоящем между второй и первой полосами.

У входа на территорию Эдуард предъявил личную карту блестящему бот-секьюру, зарегистрировался, как родитель, подтвердил наличие блокиратора и получил чип-пропуск. После Эдуард изучил расписание занятий на светящемся табло в холле и поднялся по эскалатору на пятый этаж. Его чуть не снесла стайка студиозов, решивших пробежаться по этому же эскалатору вниз.

Эдуард прошёл по спиралевидному коридору к указанной аудитории. У входа предъявил личную карту и пропуск очередному бот-секьюру. Вошёл и потихоньку устроился в заднем ряду. Внизу, у стола и голографической доски, стояло существо, и правда, напоминающее большой, в человеческий рост, комок зелёного мха – с глазами, ртом и множеством коротких ручек-ножек. Мох завывал и тыкал указкой в голографическую доску, на которой изображалось что-то скользкое и булькающее. Рядом стоял бот-переводчик и излагал речь профессора языком человеческим. При более пристальном взгляде становилось понятно, что голографическая здесь не только доска, но и сам инопланетный преподаватель. Над его головой, на стене, висело табло с длинным списком всех студиозов, которые должны присутствовать на лекции. Похоже, здесь собрались несколько потоков. Эдуард облегчённо вздохнул, когда увидел зелёную «галочку» напротив имени сына. У прогульщиков стоял красный «минус».

Профессор, тем временем, замолчал, и тоже посмотрел на табло на стене. Привычные буквы на мгновение сменились витиеватыми узорами. Профессор Мох выбрал один и ткнул в него указкой. Экран мигнул, и на месте загогулин появилось имя: Эжен Славский, квантово-механический факультет, специальность «конструктор уборщиков-многоножек с уклоном в многообразие инопланетных инсектов».

В среднем ряду поднялся юноша с прямыми русыми волосами и твёрдым взглядом. Он вышел к профессору и принялся рассказывать, какие насекомые питаются изображённой на голо-доске слизью, а какие, напротив, от неё дохнут. Бот-переводчик старательно за ним подвывал. Когда юноша закончил, профессор Мох взвыл, повернулся к табло, нарисовал возле имени Эжена загогулину. Табло мигнуло, показывая число «восемнадцать». Неплохо. Максимальный балл, который студиоз может получить на лекции – двадцать один. Около других имён красовались числа: «шестнадцать», «четырнадцать», «одиннадцать» и даже «девять». Артемия, похоже, сегодня не вызывали.

Эдуард понял, что до сих пор не отыскал в рядах студиозов сына. А было это непросто, потому как все студиозы обязаны носить одинаковую коричневую униформу из простой ткани – для стирания различий между второ- и третьеполосниками. В их Межзвёздном форму носили синюю и разрешались разные оттенки. А вот временный блокиратор вкалывали всем студиозам, независимо от полосы и статуса. И обновляли каждый семестр. Дабы пресечь разговоры о жизни на разных полосах. Говорить можно было лишь на темы изучаемых предметов или на совсем уж общие, вроде погоды или симпатичной девчонки.

Эжен Славский между тем возвращался на место. Знакомая фамилия… Ах, да. Феодора Славская, любящая златокрылов и не любящая полных имён. Сестра?

Эдуард размышлял, скользя взглядом по коричневым рядам. Ага, наконец-то. Артемий обнаружился в крайнем ряду справа. Лохматый и помятый, но, кажется, трезвый. Отлично. По крайней мере, не придётся искать его непонятно где. Лишь бы после пары никакой «спонтанной игры» не объявили. Интересно, объявляют ли их ещё?

В годы его учёбы кураторы групп устраивали внезапные квесты – типа, срочно собирайтесь и бегите всей толпой чего-то искать, кого-то ловить, чего-то угадывать. Подобную дребедень рекомендовала Аколитус – её электронные извилины сочли, что это повышает внимательность, стрессоустойчивость и много чего ещё…

Эдуард ненавидел «спонтанные игры». Вместо того чтобы своими делами заниматься в свободное время, гоняйся непонятно за чем и мозги взрывай. Свои.

Между тем, пара закончилась. Квеста не объявили.

Эдуард перехватил сына на выходе из аудитории и предложил вместе перекусить. Благо, перерыв между парами большой. Сын скривился, опасливо заозирался – папа пришёл, как к маленькому – и наконец кивнул. Они вышли на балкон университета, шагнули на белоснежную ленту подвесного эскалатора и плавно перенеслись в здание столовой.

Артемий заказал салат из водорослей серебристого цвета, в ассортименте доставляемых с Жемчужной планеты, и тощий кусочек синтомяса. М-да, совсем дела плохи у тебя, сынок… Себе Эдуард взял чай с имбирным печеньем.

– Что-нибудь случилось? – вяло спросил сын, когда они уселись за стеклянный столик у окна на всю стену.

– Это я у тебя должен спросить, – ответил Эдуард. – Мне письмо пришло из деканата…

– А-а, настучали.

– Поставили в известность.

– Я сам со всем справлюсь.

– Извини, но я в этом не уверен…

– Тебе-то вообще какое дело?! – Артемий так рьяно ткнул в синтомясо вилкой, что оно чуть не улетело с тарелки.

Эдуард запустил пальцы в волосы. В свои. Хотя очень хотелось схватить за отросшие светлые патлы отпрыска и приложить башкой об стол. Честно говоря, ему всегда было трудно находить общий язык с сыном. Даже, когда Артемий был совсем ребёнком. Тереза – та справлялась на «ура». Когда мальчишка капризничал или упрямился, или ревел непонятно чего, она подходила, брала его за руку, говорила что-то тихим голосом, и сын успокаивался.

Помнится, в экзо-заповеднике захотелось ему в вольер с пёстрыми хрипоклювами с зелёной планеты Лиании. Тереза, как назло, отошла за кофе, а Эдуард сколько ни объяснял, что нельзя хрипоклюва за хвост, сынок его не так и не услышал. В итоге получил хриплым клювом в лоб!

Когда вернулась Тереза, их пятилетний наследник вопил не своим голосом, одновременно угрожая свернуть всем хрипоклювам шею и требуя немедленно увести его из «гадкого заповедника на качели». Эдуард просил определиться: так им уходить или сворачивать шеи? Объяснял сыну, что он – мужчина и реветь из-за того, что птичка клюнула, недостойно. Угрожал, что вообще никуда больше с ним не пойдёт, если отпрыск тотчас же не успокоится. Всё это приводило лишь к новым всплескам рёва и крика.

Вернулась Тереза, выслушала Эдуарда, присела на корточки перед Артемием и первым делом попросила его спокойно рассказать, что случилось. Артемий рассказал. Уж так спокойно, как смог.

– А представь, если бы кто-то подошёл к тебе и захотел вырвать у тебя клок волос. Что бы ты ему сказал?

– Я бы… – Артемий удивлённо заморгал и перестал плакать. – Я бы ему… сдачи дал. Врезал бы, вот!

– И это было бы правильно, как считаешь?

– Ну да. А чего он. Нельзя рвать волосы! Мои.

– А почему же ты удивляешься, что сдачи дали тебе? Или ты думаешь, что только тебя нельзя обижать?

Артемий пытался спорить и доказывать, что он-то ни в чём не виноват, но, во всяком случае, реветь прекратил. И на хвосты с крыльями больше не покушался.

Эдуард тряхнул головой, возвращаясь в настоящее.

– У меня своя жизнь, а у тебя своя, – говорил между тем Артемий. – Однажды ты уже сделал выбор за меня, ещё до моего рождения. До зачатия даже, спасибо. Дальше я сам!

– Отлично. Самостоятельно вылетишь из универа, потеряв возможность стать кем-то.

– Это. Не твоё. Дело! И не надо мне сейчас заливать про ответственность отца за сына. Я совершеннолетний. Я сам за себя в ответе.

– Дело не в ответственности. Понимаешь, сын, есть понятие «ты», есть понятие «я», а есть понятие «мы». И это «мы» – оно совсем другое, чем «ты» и «я». Это новое существо, неразделимое. И в нём не может проиграть один, а другой выиграть. Если выиграют, то оба. Если проиграют – тоже оба. Если одного исключат из университета… Если часть этого «мы» исключат из университета, вторая часть потеряет что-то важное, ослабнет. С другой стороны, если «мы» приложим все усилия, чтобы этого не случилось, нашему «мы» будет хорошо, оно станет сильнее. И отдельное «я» тоже…

– Что за чушь ты несёшь? – Артемий смотрел на него круглыми глазами.

Эдуард осёкся. Он и сам не вполне понял, что сейчас сказал и зачем.

– Я просто хотел объяснить тебе… – Эдуард лихорадочно подыскивал слова. Весь запал неожиданно иссяк.

– Хватит. Надоело. Ты уже достаточно испортил жизнь и мне, и матери. Не тебе разглагольствовать про какое-то «мы».

– Что ты говоришь такое? Как смеешь трогать мать? Мы были счастливы.

– А ты не думал, что останься ты на второй полосе и, возможно, даже перейди на первую – ты смог бы найти лекарство от её болезни? Там больше возможностей! Пусть бы вы не поженились, но она бы вылечилась!

– Ты думаешь, я не искал? Не доставал ей лекарства? Когда мы познакомились, ей давали года два от силы, а она прожила намного больше…

– Конечно. Ты великий спаситель! Ты всегда прав. Вот и живи сам со своей правдой, а меня не трогай! – Артемий вскочил со стула и выбежал прочь из столовой.