Именно теперь, в наступившей сумеречной дремоте, стала очень ощутима непохожесть их местечка на весь окружающий мир. Действительно, этот странный островок почти настоящей деревни, прозванный в народе посёлок Отселу?ха, располагался практически рядом с центром города? – за железной дорогой.
Маленькие частные домишки со всех сторон теснили высотные дома, помпезные супермаркеты, но он не утонул в индустриальном море, а сохранял свою индивидуальность и сельский уклад. Многие отселухинские жители держали хозяйство: кур, уток, кроликов, коз, коров и даже свиней. Словно в подтверждение Олиных мыслей, в соседском хлеву обиженно замычала корова.
– Так, кажись, Чура?й на ночную смену выперся, – шёпотом сообщил Ермошка, легонько ткнув Олю локотком, очнись, мол.
– Кто? Чура?й? – встрепенулась она.
– Брательник двоюро?дный. Чура?й Калиткин. Местный дворово?й, поставлен на подворную службу под моим началом. Вредный, как анчутка, да ещё и пакостник известный. Любит ветряные вихри по двору гонять. Меня задирать побаивается, дык на мелкой животинке злобность вымещает, гадёныш. Глянь-глянь, во-он он как раз к собачонку направляется.
Оля прищурилась, вытянула шею, но так никого и не увидела, кроме лёгкого шевеления в траве рядом с будкой. Затем она рассмотрела, что около Куськи копошится некий лохматый комок неопределимого цвета, а сам щенок забеспокоился, стал отчаянно рваться с привязи, жалобно поскуливая.
– Ишь, каков охальник! – возмущённо топнул ногой домовёнок и сжал кулаки. – С боку у кутёнка шёрстку рвёт, изгаляицца. А ну, подь сюды!
С этими словами Ермошка щёлкнул пальцами, и в ту же секунду прямо перед ним, словно из воздуха, образовался серый несуразный человечек в потрёпанной кепке. Серыми были не только его мятые брюки, майка и рваный пиджачишко, но и реденькие волосы, и даже кожа. На вид, если бы тот дорос до нормального человеческого роста, ему можно было бы дать лет от тридцати до пятидесяти, а так он напоминал усохшего и состарившегося мальчишку. И хоть дворово?й был выше Ермошки на целых две головы, но так сильно сутулился и как-то трусливо приседал, что почему-то казался гораздо ниже домовёнка.
– Ну, что ты, Чурашка, безобразишь? А?! Невинную собачонку беззаконно кнокаешь? – с угрозой в голосе приступил Ермошка вместо приветствия.
После столь сердитого выговора дворовой ещё больше ссутулился и присел так, что казалось, будто он хочет ввернуться в землю, как сверло в стену. Он что-то неопределённо блеял и мычал, но Ермошка продолжал наседать на несчастного, требуя немедленного отчёта.
– А ну, отвечать! Негодник бесстыжий!
– Нет, годник и стыжий, – вдруг гнусаво заспорил серенький человечек.
– Ах, ты ещё и пререкаться вздумал? Ухорез несусветный!
– Сусветный, сусветный! – не унимался Чурашка, всё более сутулясь от сердитых слов, как от ударов.
– А ну не перечить, когда тебя старшо?й спрашивает! – сердился Ермошка.
«Надо же! – удивилась Оля. – Ну, какой же домовёнок – старшо?й? Этот помятый дядечка раз в пять по годам старше Ермошки, да и ростом значительно выше. Это ж всё равно, как бы первоклассник командовал физруком!» Но допрос с пристрастием продолжался, из чего явствовало, что главный в паре именно домовёнок. Чура?й пристыженно топтался на месте, жамкая в руках свою и без того измятую кепку, и казалось, чрезвычайно смущён, как вдруг неожиданно громко взвизгнул:
– А вот чё всё Чурашка да Чурашка?! Развели беляков цельный двор, плюнуть не в кого! Одних кур два десятка, дык ведь нет ? мало им энтого, оне исчо и пса завели! Белее снега, ни единого серого пятнышка! И вообще, не должон я тут перед вами отчитываться!
– Чево-о? – гневно протянул Ермошка.
Боевой пыл дворового тут же угас, он сник и скукожился. Но в оконфуженном состоянии продержался лишь несколько секунд, а затем снова
встрепенулся, словно драчливый петушок-подросток:
– А ничего! Я вам дворови?к, а не ком с горы! Я свою службу знаю туго! И не перед какими человеческими девчонками доклад держать не обязан! Я с человечьим родом отродясь не знался и дружб не заводил. Не запятнан. Чист перед нашенским обчеством! Не то что некоторые тут… начальнички.
После бурного протестного выступления Чура?й словно опомнился и, испугавшись неожиданного приступа собственной храбрости, приготовился пуститься в бега: согнулся, словно вор, укравший что-то и спрятавший за пазуху, заходили желваки по широким татарским скулам, глазёнки забегали. Опередив дворовика?, Ермошка повелительно и нарочито спокойно приказал:
– Остолбеней! Спрячь глаза свои простакишные. Сейчас тятя говорить будет.
Чура?й застыл прямо в воздухе в нелепой танцующей позе. Ермошка задумчиво расхаживал вокруг, заложив руки за спину. Он специально медлил с расправой, и это не предвещало ничего хорошего. Оле даже стало немного жаль нескладного вздорного человечка.
Наконец, насытившись властью над обездвиженным бунтовщиком, Ермошка подозрительно спросил:
– Так что, Чура?й Калиткин, говоришь, не запятнан перед обществом? Так ли? А слыхал ли ты про новый закон о защите зверья от злобных дворовико?в, ови?нников[1 - Ови?нник – в традиционных народных верованиях восточных славян дух, живущий в овине (на гумне), оберегающий его и хлеб от всякой напасти, беды и нечисти. Ови?н – хозяйственная постройка, в которой сушили снопы перед молотьбой.] да сара?ешников? А?! Отвечать!
– Слыхом не слыхивал, – пролепетал Чура?й и побледнел, став из грязно-серого светло-пепельным.
– А знаком ли ты, невежда, с соглашением о мирном сосуществовании ду?хов и человеков?
– Ну знамо дело… энто все завсегда…
– Громче!
– Знаком, – еле выдавил из себя дворови?к и с ненавистью в прищуре зыркнул на Олю.
– А кто кому должо?н подчиняться, ты, надеюсь, помнишь? Отчекань.
– Всякий дворовой прикреплён ко двору всякого дома, находясь в прямом подчинении у ответственного доможи?ла, и является его младшим помощником. Обязан слушаться того беспрекословно, выполнять всякки поручения и говорить почтительно, – словно молодой солдат оттарабанил зазубренный устав Чура?й Калиткин.
Оставив подчинённого в подвешенном состоянии, Ермошка повернулся к Оле и Ва?рюшке:
– Вот даже н-не зн-наю, что с етим олухом и делать? – тихонько зашептал домовёнок, опасливо оглядываясь, не прислушивается ли к разговору Чура?й.
– Ермоша, ты ж главный. Прикажи ему, пожалуйста, чтобы он моего пёсика не обижал. Ты ведь можешь.
– Приказать-то я ему прикажу. Да ведь ето ж такенный жук! Не знаю даже, хто из них зловреднее: Сви?рка, Кочебо?р или етот гражданин Калиткин? Он сделает вид, что послушался, возьмёт под козырёк, а втихаря потом, ещё чего доброго, только назло изделает, может мало?го щеня и вовсе со свету извести. Я ж их знаю, отродье подворное. Никакой управы на них нету, оне добра совсем не понимают!
– А вот то, что ты его при Оле так унизил, он никогда не простит, – неожиданно вмешалась в разговор Ва?рюшка. – Дворови?к, по-моему, вообще всех людей люто ненавидит.
– От одних ненавистников только-только отвязались, а тут – на тебе. Ещё один нарисовался, – расстроилась Оля.
– Так я, кажется, знаю, что предпринять. Приказывать бесполезно: ежели дворови?к обозлился ? ты его хоть убей, будет вредить исподтишка.
– И что же делать, – в голос спросили девочки.
– Будем договариваться.
Ермошка вернулся к висящему в воздухе Чура?ю и, щёлкнув пальцами, опустил того наземь:
– Ну что ж, уважаемый товарищ дворови?к. Претензию мы вашу услышали, обсудили. Понимаем вашу неприязнь к белым зверюшкам и даже частично… мм… разделяем. Но! Ведь и животинка-то ни в чём не виновата. Как вы рассуждаете, товарищ?
Чуя, что разговор пошёл в нужное русло и теперь можно гнуть свою линию, дворови?к приосанился, поставил руки в боки и принялся крикливо поучать:
– А я вам вовсе никакой и не товарищ. По мне так товарищи – пережиток прошлого. Я сам себе товарищ, мне и самого себя достаточно. Для чего вообще энти товарищи нужны? А я вот разумею, что товарищ нужо?н, штоб тока сэкономить поболе.
– На чём ето? – искренне удивился Ермошка.
– Да хоть на столовке, – продолжал наставлять Чурай, – придёшь так, бывало, к товарищу и подавай мне чаю с сухарями, али чего там у него в запасе имеется. На игровой приставке сколь можно сэкономить, идёшь, например, к домовёнку какому-нибудь и режешься с ним в танчики цельну неделю. Я уж не говорю про то, какую кучу деньжищ можно сэкономить на семейном психологе! Вываливаешь на товарища все свои горести, промблемы – и всё! Пущай он и разгребает, раз уж он – товарищ.
Из всего сказанного Олю удивило не столько невероятная наглость дворовика, сколько то, что ему знакомо понятие «семейный психолог». Однако она не стала вмешиваться в переговоры. Но Ермошка тут же озвучил Олины мысли почти дословно:
– Ето уже не товарищество и тем более не дружба, а какое-то использование другого в своих корыстных целях получается!