Город, которого нет

По уму, бежать бы сейчас подальше, но раз такой фарт вышел, пойти посмотреть, что он в гавани забыл?

Главное, ему хоть бы что: каким был, таким и остался. Но кто б знал, что дивная метаморфоза произойдет с пианисткой, его тюкнувшей?

Людмила была трепетна и невинна. Безголовая Люда не боялась ни черта. Ум, честь и совесть – девиз настоящих боевых сосисок, хихикала она, подбираясь бурьянами ближе. То, что увидела, заставило притормозить.

Ее обидчик лежал, как неживой. Рядом валялись двое напарников. Мамадарагая, и зачем ее сюда принесло? Но голова соображала неплохо: пока они в отключке, обшарить карманы. Забрать, что есть, и ходу. Паровоз, автобус, межгород. Подальше отсюда, из этого морока, треугольника бермудского. В деревню. В Крым. Там тепло, там яблоки.

Бандиты не шевелились.

– Американ бой, уеду с тобой, – пел сладкий голос.

Ярый лежал у открытой двери машины. Эх, кирпичом бы тебя за долю девичью, загубленную. Бараньи глаза открыты, но пусты. Бумажник. Ключи в машине… так, хорошо. Неудобно шмонать карманы в костюме! Разогнулась, повернула голову и обомлела. Пара зеленых глаз смотрела на нее. Человеческих, на совершенно невозможном лице. Существо приложило перепончатый палец к губам: мол, тихо!

Людка так и застыла – ни жива, ни мертва…

– Отдайте, – сказал незнакомец.

Да что ж это делается, а? Вот просто так, на голубом глазу, дай? Холеная надменная сволочь. Стоит и ждет. Этот. Стервятник, приехал и считает, что всему хозяин.

– Выкуси! – ответил Ильич.

Ох, жадность человечья. Всех готовы сожрать, и как не подавятся цацками-то своими?

Буржуй достал пачку денег.

– Что ты мне тут доллАрами тычешь? «Рафик» они Кайрату вернут? А Людке пальцы? – Ильич разошелся так, что у самого уши заложило. На закусь от души добавил, куда этому его поганые деньги засунуть надо.

– Хочешь? Нааа! – размахнулся и бросил железку в грязную воду залива.

Нечего. Пусть поползает, гнида.

Все это время гость не сводил взгляд с вещицы. Без сомнений: она. Медная, с вязью координат, поделенная на число стихий: огонь, вода, воздух… чертово путешествие, подарившее лишних полсотни лет, началось отсюда. Он помнил, как шел ко дну, сжимая ее, раскаленную, как сковородка ада. Как и из вонючих вод отброшен был в жаркое пекло. Мексика, благословенные берега… не иначе, вещица, выменянная у матроса в Карантинной Гавани, по-русски знавшего только «водка», утянула на далекую родину.

Высоко поднимая ноги, он шагнул в воду.

Из глубины навстречу поднимался его билет в новый век. Знакомое переплетение орнаментов. В первую ночь оно было таким. На вторую узор переменился, словно подстраиваясь к новому хозяину, и подарил сны о неведомых берегах, где крепкие широкоскулые люди торили путь по часам и звездам. А потом вещица заговорила без слов, когда в ночной лодке сплетенные змеи с орнамента стали двумя волнами, а тихая мелодия на дельфиньем языке возникла в дрожании воздуха….

За астролябией показались руки: зеленые, с перепонками меж пальцев, и лицо, невероятное, нечеловечье, но отчего-то знакомое…

Пронзительный звук. Боль. Она не вмещалась в голове, сквозь барабанные перепонки лезла наружу. Превозмогая, он поймал в вое некую фразу, растянутую, чудовищно замедленную: бо-го-ро-ди-це-де-во-по-мииии…

Словно свет вспыхнул в памяти.

– Девочка, ты?

Существо вперило в него взгляд. Перепончатые пальцы тронули стрелку. Тонкий зеленый луч вырвался из прибора.

– Детка, – сказал он. – Софьюшка? Маша?.. – Как же тебя звали?

Пение стихло.

– Что с тобой стало. Я этого не хотел. Но могу все исправить! Я пришел за тобой.

Еще тише, осторожней:

– Клавушка? Сонечка? Нет, постой… Тая! Тебя звали Тая! – нежно, как маленькой умирающей птичке, – боже мой, сколько лет… девочка, как же так получилось?

Не смотреть в глаза. Не спугнуть.

– Отдай, Тая. Помнишь, как мы тут с тобой набедокурили? Давай исправим? Я долго к тебе шел…

Не соврал, из Америк в Россию не близко: континенты, моря, жизни. Молодой торопливый дурак. Потерять все так глупо…

– Я искал тебя, чтобы взять с собой. Ты станешь прежней. У тебя будет белая постель и лучшие кружева. Еще мороженое! Девочки любят мороженое… Отдай.

Тварь скорчилась на камне, лягушка-переросток, спокойнее, придется убить, ничего, не сблюем-с.

– Мы уйдем вместе, ты и я…

Не дрогнуть, коснувшись ледяной руки, вот так, тихонько.

Повернуть стрелку, увидеть, как ожила, заиграла медная вязь. А теперь тихо достать пистолет и избавить страдалицу от столетнего ада…

– Не слушай его, – заорал чертов старик, – беги!

Вот и пистолет пригодился.

Выстрел толкнул Ильича в грудь. На плаще расплылось пятно. Дед увидел, как существо ринулось навстречу буржую, выставив пальцы, словно собираясь вцепиться в глаза. Оно было слишком маленьким. Этот откинул ее, как котенка. Еще один выстрел.

Песок плыл под Ильичом. Казалось, вбок и вкривь уходят баржи и пирс. Он подумал, что земля сошла наконец-то с оси, время вышло из берегов и вот теперь выливается через край.

Извиваясь, захлебывалось воздухом существо. Выругался Ярый – не успел оценить диспозицию, сел, потянул пушку. Гость обернулся, выстрелил: раз, два, три.

– Твоя вишневая девятка, – пропела магнитола.

Из диска клятого прибора полились лучи.

Существо… Тая? Застонало, и стон ее, казалось, отзывался в дрожащих стрелках. Они пели в унисон.

Свет омыл долговязую фигуру. Незнакомец раскорячился, похожий на треугольник на длинных тощих ногах, обутых в армейские ботинки. Он расставил руки, словно обнимая всю гавань. Лучи пронизывали его, и казалось, он пьет их, глотает, как путник, приникший к источнику.

Море стало прозрачным, и на мгновение Ильичу показалось, что он видит всех рыб, когда-то плававших в гавани, всех гадов лесных, что жили, пока здесь стояло болото, всех сброшенных в клятое море людей.

Удар трехтонного джипа пришелся по спине незнакомца. Тот опрокинулся, как кукла.

Боевая сосиска, с вытаращенными от ужаса глазами, сидела, вцепившись в руль.

Гость поднялся. Не так-то просто его убить. Вытер ладонью залитое кровью лицо. Теперь, когда астролябия с ним, боги, какая глупость эти ваши автомобили. Захохотал.