Нескучная книжица про… (сборник)

Издевательски ухала безымянная птица. А может, леший хохотал, за щеки держался. Все одно – без ответа. Хоть заорись. Куда дед сгинул?

К вечеру ближе чуть не до смерти перепугали одного. Огонек увидали и понеслись. Может, дед сигнал дает? Рванули на свет.

А там идиллия. Костерок в черной глади отражается. Озерцо, воронка от снаряда, у воды – грибничок, тушенку из банки трескает.

Только фляжку поднял за удачный поход, подлетел в клубах пыли замызганный джип, вывались из него с матюгами пятеро здоровенных заросших мужиков.

Бедолага струхнул. Так и застыл с фляжкой. А гоблины трусцой вокруг костра обежали, грибника со всех сторон осмотрели:

– Не он?

– Не он.

– Мужик, ты никого тут не видел? – спросили.

На морду его поглядели, стало ясно – не будет ответа. Плюнули, выматерились, обратно в машину прыгнули и были таковы.

Долго еще в ступоре сидел бедняга. Не исключено, что после этого и пить зарекся. Усталость. Матюги. Безнадега. К вечеру и вовсе кажется, нет ничего бессмысленней, чем вот так метаться по лесу и драть осипшие глотки.

– Ну, что, на сегодня хватит?

– Давай домой, темнеет уже, все равно не увидим ни черта.

Вломились в холодную избу, и опять – не первый день уже – обнаружили, что жрать нечего. Генка за занавеску заглянул:

– Мама, ты как?

– Плохо, сыночек. Совсем плохо.

Вскрыли тушенку, нагрели чай. Проглотили, не заметив, и попадали на матрасы, засыпая в полете.

Один Генка ворочался, маялся. Мать в лежку, горем подкошена. Слава богу, соседка к ней ходит. Ему некогда – отца искать надо.

Наталья должна бы уже приехать. И не позвонить, как она там, скоро ли доберется. Барахлит сеть, плутают радиоволны над лесами.

Когда пропал отец, понятно стало: кому-то к матери ехать надо. Генка тут же представил – кроме этой беды, он еще сюда с Маринкой заявится. Нет, она, конечно, может, маме и понравится, только куда ее тут? Мать еле живая, а тут – новый стресс. Сын семью поломал, с сожительницей приехал.

Если честно, не очень-то он представлял Маринку тут, в деревне. В городе другое дело.

Слушает его, в рот смотрит, хлопает глазами-блюдцами. Плохо ей одной было, у нее же совсем никого. Родители далеко, детей нет, мужа и подавно. Генка для нее – свет в окошке.

Хотя, если по-честному, встреться ему Маринка случайно, он бы, может, и внимания не обратил.

Но по работе все время пересекались. Она секретарем работала, он – водителем. Подвозил ее пару раз. Заметил, что бойкая лиска с ним наедине вдруг становилась смущенной и тихой. Нравился он ей, Генка чувствовал. Невинная игра грела душу. А потом…

Заигрались. Пожалуй, так. Она хорошая, ласковая. Ценит.

А Наташка привыкла, разбаловалась. Есть муж рядом. Как в анекдоте: «Рядом, я сказала!». И никуда он вроде не денется.

Конечно, не испытывал Гена злорадства – не чужой она человек, не хотелось делать ей больно. Жаль, что так вышло. Но она сама должна была понимать? Ясно, что к хорошему привыкаешь быстро. Между прочим, таких, как он, еще поискать…

Вспомнил напарников. Один спивается, у другого пузо до земли в неполный тридцатник, третий на глазах сыплется: язва, сердце. А послушаешь, что про семью говорят… Жена – убил бы сволочь, задолбала, дети – тупицы, теща с тестем – людоеды-мутанты…

Наталья привыкла. Есть он, Генка, и не денется никуда. Встаешь зимой в пять, машину ей прогреть, почистить, чтоб на работу села и поехала. В ответ – спасибо, вскользь. Будто так и положено. Угу, поплясала бы сама на морозе с утра…

Да нет, вроде и ценила она его, и сама заботилась. Он без претензий. Но как-то это… обыденно все было, что ли.

Вспомнил распахнутые Маринкины глаза, когда заявился к ней вечером с охапкой роз. Как она расплакалась: мне никто такой красоты не дарил! Блин. Приятно быть первым. Волшебником стать из-за пустячного, в общем, подарка.

Глазищи влажно сияли, руки обвивали Генкину шею, и чувствовал он себя настоящим мужиком. А не мужем, семейной шлейкой к жене пристегнутым. Распрямлялись плечи, и рядом с миниатюрной Маринкой чувствовал он себя высоченным и мускулистым.

А на Наташкином фоне вечно терялся – бывшая жена проходила, хм, по другой весовой категории. Хотя лет пятнадцать назад, до Андрюхиного рождения, была такой же хрупкой и невесомой, как его Маринка сейчас…

Баюкая, калейдоскопом менялись перед глазами картинки: Маринка с охапкой роз, мельтешение елок над лобовым, зареванная Наташка…

Только б не заблудилась по дороге. Только бы мать в себя пришла. Только б отец нашелся. Только б…

Так и заснул.

Анна Степановна проснулась в восемь, мужиков уже и след простыл.

Помирала она четвертый день. Как пришла страшная весть, так и легла. Только сперва стаканчик хлопнула, для храбрости.

А куда деваться? Раз прибрал бог милого друга, и ей следом пора. Ну, скажите на милость, что теперь? Старая, одинокая. Никому не нужна. Дети взрослые, у них своя жизнь.

Только пока что-то не помирается. Может, сегодня? В домишке сыростью тянет – протопить бы. Хотя зачем? Не вернется Семен. Предчувствие у нее. И ей за ним, на тот свет, пора отправляться. Нечего тут рассиживаться. Надо бы за дела приниматься, а нету сил. Одна она теперь.

Разве что соседка заглянет, бульончиком попоит, да в ночи мужики примчатся, голодные. И снова с пустыми руками. Пожуют всухмятку консервов да огурцов, и рухнут, чтоб вскочить в полпятого и опять унестись.

Хороша деревенька у них. Пятнадцать домов. Старики, и молодежь тоже есть. Не первое лето уже они с Семеном тут проводили. Полгода в городе жили, потом здесь.

В деревне их знают: они с Семеном из этих мест. В лес всегда ходили, огородик сажали – как все.

Три дня назад, как обычно, Семен и пошел за грибами. И пропал.

Сын приехал, невестка в пути, племянники. А толку? Старый, он, больной. Ладно, собака с ним. А может, их уже волки съели. Или дед ногу сломал. Или сердце ему схватило. Лежит где-то в чаще.

Может, еще живой. А все равно не найдут. Носятся без толку. Надо бы приготовить поесть им чего? Сил нет.

Анна Степановна поставила чайник, выглянула в окошко. По тропинке вдоль леса кто-то шагал. Женщина, с сумкой через плечо. Бодро идет, как молодая. Людмила, что ли? Обещала помочь. Только будет ли толк?

С проселка Людмила свернула на тропинку, в лес. И сразу почувствовала, как изменилось вокруг пространство. Запахом, шелестом, густотой воздуха обозначилась территория, на которой людские правила значили мало. Поздоровалась про себя, позерство неуместным тут было. Шла по тропе, вспоминая-освежая старые приметы – сломанное дерево, гигантский муравейник. Усмехнулась – на самой верхушке залихватски торчал колокольчик.

Ощущала, как он приглядывается. Слушает. Не боялась – своих не тронет. Что чужих он не одобряет, в том Людмила убеждалась неоднократно. Наблюдала, как уходили незваные гости: промокшие, исхлестанные ветками, обглоданные комарами. С пустыми корзинками шли и сетовали, какими бесплодными и негостеприимными оказались здешние места. А он ругался вслед птичьим криком, бросался шишками, застил глаза липкой паутиной.

Жадность и фамильярность – две вещи, которые не выносил. В этом Людмила была с ним солидарна. Неуважение возвращал сторицей. Но к своим был снисходителен. Не давал пропасть, выводил на нужную дорогу. И, даже если оставлял грибника с пустыми руками, на выходе обязательно подсовывал подарок – горсть пахучей земляники, выводок опят на березе или просто красивую картинку – ну, хоть как этот муравьиный колокольчик – не серчай, дружище, так получилось.

Холщовая сумка зацепилась за ветку. Аккуратно распутать, чтобы не сломать. Не пролилось бы молоко. Молоко и хлеб – простая, веками проверенная трапеза.