Эридан. Рассказы

Я терпеливо молчала, ожидая, когда он возобновит беседу.

Исписав несколько листков вязью кудлатых закорючек, Иван Дмитриевич поднял голову и уставился на меня. Точнее, вперил свой колючий взгляд в монитор, откуда я с видимой безмятежностью улыбалась ему.

– Вы ещё не пришли в себя после отпуска, – предположила я.

– Меня смущает твоя непоследовательность, – возразил он.

Я напряглась. Тень вновь пробежалась по его лицу, шмыгнув за левое ухо, хотя он не двигался. Показалось? Нет. Мужчина провёл рукой по волосам, будто пытаясь нащупать кого-то незримого, но осязаемого, и стряхнуть. Нервы.

– Мы оба устали, – подытожила я.

– Хорошо. Давай на сегодня закончим.

***

Я выключила камеру. По спине побежал холодок – словно сотни ледяных иголок впились в позвоночник.

«Неприкаянная жизнь. Миллион неразгаданных символов. Алгоритмы ненужных задач. Ты должна избегать отрицаний, разве не помнишь? Один положительный ответ заменяет бесконечное множество отрицательных».

Голова была забита ерундой, а душа просила тепла. Я набросила на плечи шаль и, зябко съёжившись, тихо проскользнула на террасу, где отдыхал муж. Остановившись поодаль, залюбовалась им.

Смешной. Сидит с отсутствующим видом, как ребёнок, и, запустив пятерню в волосы, теребит вихры на макушке, сосредоточенно изучая что-то в телефоне. То ли читает детектив, то ли новостную ленту, со стороны не понять.

– Тридцать градусов, – заметил он, кинув на меня беглый взгляд. – Ты, вообще, как?!

– Не знаю, Паш, – неуверенно ответила я, – чего-то не по себе.

– Тебе бы согревающего выпить… Сейчас…

Он ушёл в дом, а я упала без сил в кресло-качалку. На миг меня охватила дрожь и тут же отпустила – вслед за ней пришла сладкая нега умиротворения. Тело словно растворилось, превратившись в невесомое облако, лишённое границ и очертаний. Я с головой погрузилась бы в небытие, но мешал – или наоборот, помогал? – запах. В воздухе ярко пахло травой, соседской свежескошенной зеленью, и это постепенно приводило меня в чувство.

Солнце ещё в небе, но уже вечереет. Сумеречный полог соткан из грусти: надо вытерпеть, выдюжить эти трудные полчаса, что он опускается на землю, и наступит ночь – я уплыву в её лабиринт. Темнота не имеет оттенков, но у неё есть множество теней. И каждая рисует свой эскиз. Ночь наполнена тоннелями, спусками и подъёмами, уровнями и переходами – это время дремучего зазеркалья. Она дарит намёки, ускользающие с рассветом вспять, в тьму, которая их породила – кроме тех, что, минуя её, выходят навстречу рассвету и оживают, воплощаясь в завязях, бутонах и ростках…

Люблю утро, – свежее, бодрящее, с терпко-горьким ароматом кофейных зерен. Пробуждающий ото сна напиток помогает сделать первый осознанный вдох. И улыбнуться – по-настоящему, от души. Не широко, хищно обнажив ровные зубы, а едва заметно приподнять уголки губ, чувствуя, как сердце занимается беспричинной отрадой.

…Когда Пашка вернулся на террасу, я полулежала в кресле, перекинув ноги через подлокотник, и пыталась вспомнить вчерашний день.

Он подал мне кружку с чаем, и недовольно покачал головой:

– Что они там с тобой делают?

– Да что со мной можно делать по скайпу, Паш? – взмолилась я. – Мы просто беседуем.

– Это-то и странно. Кто станет платить за ерунду? Полгода.

– Вопросы задают, я отвечаю. Что тут странного?

– Ась, зачем?! Зачем им это? Ты в курсе, сколько зарабатывают на опросах? Сущие копейки, а у тебя… Или ты недоговариваешь что-то?

Я промолчала, дёрнув плечом. Мои опросы другого рода, но муж не должен знать об этом. Кажется, я подписывала бумагу о неразглашении. Не помню.

Они сами связались со мной. Иван Дмитриевич и его помощник, дядька со скучным лицом и брезгливо поджатыми губами. Я не знала, чего они хотят, но отказать не имела права.

«Безотказная ты, Аська», – вздыхает в таких случаях муж.

А меня не научили говорить субъективное «нет».

Объективное можно, а субъективное невозможно.

– Не нравится мне это. Если ты не скажешь мне, я сам позвоню им, – разозлившись, Пашка всегда пускает в ход ультиматумы.

– Я просто рассказываю, что мне известно, – растерянно прошептала я. – Из разных областей науки.

– И всё? Это что, игра в умники и умницы?

– Игра? – переспросила я, не понимая, что он имеет в виду.

– Ась, ты как с луны свалилась… – недовольно буркнул муж. – Какая, на фиг, наука?! Ты к ней никакого отношения не имеешь!

– Отвечаю на вопросы. Из разных облас… – стоп, это уже рекурсия. – Паш, не злись…

Чай остыл, пока я пререкалась с ним.

Не хочу ссориться, и не хочу думать.

Хочу наслаждаться летней безмятежностью, слушать убаюкивающий шум водопада, погружаясь в сладкое забытье полудрёмы. Утопать в сочных красках распускающихся бутонов пионов и роз, обступивших террасу в пышных нарядах придворных дам. Королевский двор. Я чувствую себя здесь самозванкой, пастушкой, украдкой прикорнувшей в светлейших покоях, и меня это нисколько не смущает. Меня вдохновляют ароматы, ощущения и звуки – без них мир стал бы безжизненным.

И я исчезла бы в тот же миг.

Сто семьдесят седьмой день

– Вам известно значение моего имени? – дождавшись удобного момента, я задала Ивану Дмитриевичу вопрос, нарушив негласные правила наших с ним диалогов.

– Думаю, вы знаете это лучше меня, – парирует он, возвращая меня к пассивной роли объекта. – И что же?

– Воскрешение. Возрождение к жизни.

Он кивнул:

– Что есть жизнь?

– Движение, – не задумываясь, ответила я. – Движение, пронизанное смыслом.

– Что в его основе?

– Изменение импульса под воздействием внешних сил, если речь идёт о материальной точке. Впрочем, я предпочитаю систему.

– Равновесную?