Дежа вю

– Хотел бы я знать, почему этот поезд так трясется! За что деньги плочены?

– Вообще-то сейчас остановка.

– Да? У каждого столба тормозят! Где мое полотенце, а? И рубашки нет!

Тина, пряча улыбку, протянула ему все, что требовалось.

– А паста?

– Держи!

– А тапочки? – свел он брови.

– Белые? – уточнила она.

Олег обиженно прогудел, что никто в этой жизни его не понимает. Тогда Тина решила, что с нее хватит и надо его поцеловать. Он был колючий и капризный. И сопротивлялся!

Когда ему удалось вырваться, он молодецки шлепнул ее по заднице и пошел умываться.

В коридоре Морозов запел. Проснулся, улыбнулась Тина.

Ели они молча. Она – соскучившись за тринадцать лет по завтракам, он – обдумывая, есть ли шанс задержать поезд суток на несколько. Лучше, конечно, лет на пятьдесят, но это совсем из области фантастики.

– Пойдем покурим.

– Пойдем.

Сначала она шла сзади, лаская глазами тяжелый затылок. Но вот – не оборачиваясь, он выбросил назад руку, нашел ее пальцы, потянул и прижал, и так они засеменили по тесному коридору.

– Почему ты остался в Сибири?

– Не знаю. Так вышло. Мне было все равно. Он недоговаривал. Он ведь что-то хотел рассказать ей, вспомнила сейчас Тина.

– Олег…

– Не сейчас, хорошо?

Глупо тратить время на это. Вот что имелось в виду. И правда, глупо.

Сделав пару затяжек, он выкинул сигарету, взялся за ее плечи и спиной прижал к себе. Бессмысленным взглядом она уперлась в окно. В лицо ей смотрела зима, а затылок согревал жар его губ.

…C какого момента, с какой секунды время – так великодушно, так проницательно сдержанное, едва ворочающее ногами, едва вращающее глазами, – опомнилось и заспешило?

И пощады не было.

Поезд приближался к Москве.

День прижимался к ночи, а ночь летела к рассвету, как их тела – навстречу друг другу.

– Ну ты погляди, а! – рычала Тина, снимая с вешалки мятый костюм. – Как я в нем пойду? Ведь висел же на вешалке!

Ну да, ну да. Все дело в костюме.

– Что ты сидишь, Морозов?! Спроси у проводницы утюг! Это вагон СВ, или дерьмо на палочке?!

Жаль, она не знает других ругательств, очень жаль! Надо спросить у него, он же – писатель, он обязан иметь богатый словарный запас. В том числе, ненормативный.

– Сядь, – бросил Олег, глядя на нее исподлобья, – сядь, я говорю.

Вдоль позвоночника тяжело и неотвратимо лился пот. Разит от него, должно быть, как от козла!

– Тина, сядь!

Заладил, попугай чертов! Скажи что-нибудь умное, напрягись же! Ты – мужик или кто?!

Что конкретно его злило, Олег понятия не имел. Собственное бессилие, чертова покорность теленка, которого ведут на бойню?! Или ее неконтролируемая ярость, что расплескивалась в разные стороны, но только не туда, куда должна была.

На него! На него, идиота, привыкшего плыть по течению! На него, придумавшего, что можно жить одним днем, нимало не заботясь об утреннем похмелье следующего. Его она должна обвинять, на него должна орать и топать ногами, и тогда, возможно, обоим хоть немножко полегчает.

Ну хотя бы чуть-чуть!..

– Так ты пойдешь за утюгом или мне самой идти?

– Я прошу тебя, сядь и успокойся.

– Я спокойна.

– Ты боишься, что муж придет встречать? Вот глупость-то сказал!

– Он точно придет. Он – мой муж. Как будто Олег оспаривал это.

– Я буду в «России». Завтра презентация, часов до восьми я там должен быть, а потом…

– Ты назначаешь мне свидание? – перебила она с долей издевки.

– Тина, перестань! Иди сюда. У нас еще есть время…

– Пошел к черту! У нас нет ничего! Неправда. У них было и есть – все. Вот только не будет больше.

Как только поезд ткнется в платформу, с пера упадет последняя капля чернил – беззвучно, легко на бумагу ляжет беспробудная темень.

Точка.

ГЛАВА 30

Он взял у нее сумку, посмотрел вопросительно. Тина, набравшись сил, приблизилась. Губы, околдованные другим вкусом, потяжелевшие от поцелуев, исцарапанные щетиной, смазанно пробежались вдоль упругой, свежевыбритой щеки.

– Опять у тебя шуба нараспашку, – проворчал муж. – Простынешь, Валентина, что я с тобой делать буду?