~ А. Часть 2. Найти тебя

– Я что тебе, вру? Перед тем, как смыться в метро, она мне сказала таким спокойным и ровным голосом, словно лекцию мне читает, что она от меня очень устала и что я могу больше с ней ни на что не рассчитывать, а еще лучше, найти себе другую. Она послала меня совсем, ты понимаешь меня?

«Я тебя умоляю!»

– Ну, это она врет.

– Нет, не врет. Таким тоном, братик, не врут. Она ушла. Она вправду ушла, понимаешь?

«Ну всё, приехали, – проносится в голосе, – мало того, что впереди беспонтовый конец еще одной беспонтовой недели, так ещё и финиш самой безумной и страстной любви, которую я только видел».

– Слушай, братик, мне плохо. Можно, я приеду к тебе? – спрашивает Андрей и, судя по звукам, судорожно затягивается сигаретой.

– Во сколько? – машинально смотрю на часы.

– Сейчас. Водку будешь?

– Нет… Так, стоп, а Алена где? – Я ищу для Литвина варианты примирения с Кариной, одновременно раздумывая, неужели Вероника не успела подсуетиться и выручить своего любимого внука?

– А Аленку Карина ещё вчера забрала. Приехала к Веронике, пока я торчал у метро в пробке, и соврала ей, что мы с ней разминулись. Забрала Алену и увезла домой.

– Ясно. Тогда точно хреново… Ладно, приезжай. Только имей в виду, мне еще надо клининговую компанию домой вызвать.

– Генеральная уборка? – грустно хмыкает в трубку Андрей.

– Типа того.

– Ладно, тогда я к тебе в час дня заскочу. Ты как, к часу управишься?

– Постараюсь.

– Тогда пока.

– Давай, – я вешаю трубку. Выключив чайник, насыпал в алюминиевую термокружку заварку, залил это дело кипятком, оставил настаиваться и пошел в ванную.

«Значит, Карина решила вправду уйти, – думаю я, забираясь в душевую кабинку. – Вот тебе и любовь до гроба, – размышляю я, подставляя спину под теплые струи воды. – Вот тебе и ночи при луне, и цветы, и ребенок, рожденный в этой любви… А вообще, интересно, сколько времени я бы мог любить женщину, если бы действительно полюбил?»

«Всю жизнь», – приходит из глубины подсознания, и эта мысль вызывает шок. Моргнув, уставился в стеклянную стену, по которой, плавясь, стекают вниз капли воды. Пытаюсь разобраться в собственных ощущениях. Откуда все эти мысли? Моментально вспоминается сон, который я видел. Кто эта женщина, что постоянно мне снится? Я её не знаю – я никогда в жизни не видел её – но она ухитрилась пусть на минуту, но сделать мой мир безопасным, точно я всё ещё тот маленький мальчик, которого требовалось защищать. Такие чувства вызывала у меня только приемная мать, да и то, лишь в те времена, когда я считал её своей настоящей матерью.

«А что, если это…» – осеняет меня. Но то, что пришло мне в голову, настолько нелепо, чуждо и нереально, что у меня дрожь по коже и даже леденеют конечности. Вздрогнув, увеличил температуру воды. Пытаясь отвлечься, принялся думать о Саше («Интересно, сколько ещё она собирается мариновать меня?»), о Карине, разбившей сердце Андрею, об Андрее, который ещё раньше разбил сердце Карине, о звонках в клининговую компанию, которые мне ещё предстоит сделать, о спортзале, куда тоже надо сходить, и буквально выдавливаю эту женщину из головы, выбрасываю все, кроме одной своей фразы.

«Прости, что я стал взрослым…»

«Да, я давно уже вырос, – с ожесточением, поразившим меня, думаю я, – но если ты та, о ком я подумал, то я бы никогда в жизни не бросил тебя. Это ты меня бросила!»

– Ого! – ровно в час дня грустно хмыкает Литвин, возникнув на пороге моей квартиры, пока две юных гражданки союзных братских азиатских стран (ничего личного, всего лишь представительницы клининговой компании), зажигательно поглядывая на меня из-под длинных черных ресниц, скромно просачиваются за дверь, сжимая в руках по крупной купюре (опять же ничего личного – всего лишь мое алаверды за даже не убранную, а вылизанную ими квартиру). – Умеешь ты устраиваться, как я погляжу.

– Опыт холостяка, родной, – пожимаю плечами и, стянув с носа очки, разглядываю Андрея. У Литвина на лице (и на лицо) вся какофония бессонной ночи, отягощенной злоупотреблением сигарет и, как мне кажется, крепких спиртных напитков.

«Что ж ты делаешь с собой, а? Ты же хирург и самый лучший детский врач, которого я только знаю. Тебе же спиртное в таком количестве категорически нельзя жрать – будут руки дрожать», – думаю я.

– Пойдем на кухню? Хотя, если честно, я бы лучше на улицу вышел, – говорю я вслух и даже морщу нос, пытаясь показать Литвину, что из квартиры ещё не выветрился запах моющих средств, а заодно и намекнуть ему, что надраться у меня у него не получится. – А ещё я бы поел, – добавляю я, намекая на то, что холодильник пуст, и виски в нем тоже нет.

– Можем совместить, – рассеянно отвечает Андрей, глядя куда-то сквозь меня.

«А ему ведь и вправду хреново…»

– На ком поедем? – продолжаю я, имея в виду, на чьей машине мы отправимся на поиски какого-нибудь мало-мальски приличного заведения в моем районе, потому что ехать в центр реально не хочется, а ехать в «Успенское» после вчерашнего – тем более.

– На мне, иначе я точно напьюсь, – мрачно произносит Андрей, продолжая смотреть сквозь меня.

– Ты вчера пил? – я прищуриваюсь.

– Нет. А что, по мне не заметно? – вяло огрызается он.

– Заметно. Уже. Ладно, погоди, я переоденусь, и мы сразу выходим.

Литвин рассеянно кивает и косится на мои домашние джинсы, футболку и мокасины на босу ногу (не в шлепанцах же перед девицами из клининговой компании ходить?) и, кажется, впервые замечает, во что я вообще одет.

– Хочешь, попей чайку, пока будешь ждать меня? – предлагаю я и киваю на кухню.

– Да ну, неохота ради этого ботинки снимать. Я лучше тут посижу. – Андрей плюхается на банкетку.

Когда я, натянув свитер и сменив джинсы, выхожу из спальни, то застаю Литвина в позе Роденовского мыслителя: согбенная спина, потухший взгляд, наморщенный лоб, подбородок с окладистой рыжеватой бородкой, упертый в чудовищных размеров кулак. Но эта поза вызывает не улыбку, а откровенную жалость, и мне уже жутко хочется взять Андрюху за шкирку и хорошенько встряхнуть его, а ещё лучше, набрать Карине и от души навалять ей за то, что она по своей дурости ломает Андрея. Вместо этого я говорю:

– Все, я готов, поехали.

– А, что? – Литвин вздрагивает и приподнимает голову. В голубых глазах – скорбь, печаль, вселенская тоска и что-то ещё, что до ужаса напоминает затравленный взгляд мужчины, загнанного любимой женщиной в угол.

– Я говорю, поехали, – жестко повторяю я.

– А, ну да. – Вынырнув из своих невеселых мыслей, Литвин поднимается. Я надеваю куртку. Мы выходим из дома, я запираю дверь, мы спускаемся вниз, садимся в машину и едем по Рублёвке в сторону заведения с занимательным названием «Fresco», которое я успел найти по Интернету и которое не обрадовало меня ничем, кроме относительно близкого расположения.

Разговор в машине не клеится. Не клеится он и в кафе, где я быстро закидываю в себя салат и кусок мяса, а Андрей вяло ковыряется в «Цезаре» и бросает унылые взгляды на пару, сидящую за соседним столом. Пара состоит из мужчины и девочки лет четырех-пяти. Поскольку девочка и мужчина похожи, я делаю несложный вывод, что это отец и дочь. К стулу девочки привязан воздушный шарик – по всей видимости, папаша с дочкой где-то гуляли, а теперь зашли сюда пообедать. Девочка, сидя на слишком высоком и широком для нее стуле, болтает ногами, жизнерадостно щебечет, разглядывает официантов, кафе и периодически озабоченно оглядывается на шарик, пока отец пытается скормить ей очередную ложку картофельного пюре, горкой лежащего в её тарелке.

Я смотрю на Литвина, который сейчас, кажется, готов всё отдать, лишь бы рядом с ним была его дочь Алена, на мужчину, который терпеливо подносит ложку ко рту своего ребенка и… и мне горько. Делаю попытку найти в этой сценке хоть какой-нибудь повод для юмора, но вместо этого ищу в себе чувство, хотя бы отдаленно похожее на то, что испытывает Андрей. Ищу – и не могу найти. Я не знаю этого чувства. Есть, правда, пара моментов из детства, когда мне было лет пять или шесть и мой «отец» вот также водил меня обедать в кафе, расположенное рядом с домом, пока моя «мать» убиралась в квартире и просила нас вернуться домой «не раньше пяти, а то я опять ничего не успею». Но я совершенно не помню, как мой «отец» тогда смотрел на меня – он просто смотрел, вот и все. А заодно и рассказывал, какое прекрасное и, главное, уже придуманное им будущее меня ждет: элитная школа, элитный ВУЗ и востребованная во все времена профессия.

«У нас была просто потрясающая семья», – с иронией думаю я и перевожу взгляд на широкое низкое окно, рядом с которым сижу. Там, за окном, завьюженный тротуар, снег, падающий рыхлыми хлопьями и прохожие – десятки людей, идущих мимо меня.

«Интересно, кем бы я стал, если бы Сечины не забрали меня из детдома?» – думаю я. Что бы ждало меня? В лучшем случае, успешное окончание школы, малобюджетная малогабаритная квартира, выделенная государством, год первых пьянок (свобода!), учеба в профтехучилище или если совсем повезет, то в каком-нибудь более-менее приличном ВУЗе. Работа, которую ты будешь выбирать исходя не из собственных предпочтений и склонностей, а исключительно из зарплатной вилки. Скоропалительный брак с какой-нибудь девочкой, которой ты предложишь замуж не потому что у вас случилась любовь, а потому, что ты боишься одиночества. Некое подобие молодой семьи, которая все равно распадется, когда ты и эта девочка повзрослеете и наконец поймете, что вас никогда ничего не связывало. Алименты, выходные с ребенком, который давно называет отцом не тебя. Поиск себя, еще один брак, попытка самореализоваться, новый развод, прощание с иллюзиями, медленное угасание и – всё. Пустота…

Но это так, средний, я бы сказал, проходной вариант, потому что в худшем случае тебя ждет неблестящее окончание средней школы, подворотни, крыши, дурная компания. Как следствие, алкоголь и наркотики. Медленно приходящая, но от того еще более страшные тоска и озлобленность на людей (вы не такие, как я). И криминал, потому что я по натуре азартен, в юности предпочитал решать проблемы не башкой, а кулаками и, по большому счету, всегда боялся только одного страха. И наконец, в самом худшем случае, тебя ожидает самоубийство, потому что так по статистике заканчивают примерно десять процентов детдомовцев.

«Хотя нет, я бы на это не пошел: не тот характер. Да и конец унизительный…»

Впрочем, о том, чтобы было с тобой, очень легко рассуждать, если ты имеешь перед глазами живой пример: мать и отца, связанных с тобой генетически и той частью души и крови, которая переходит к тебе от родителей. Не зная, кем был твой отец, и, главное, кем была твоя мать (а ведь она была и, может быть, до сих пор даже живет где-то рядом), ты никогда не узнаешь о том, что ты обрел и потерял, и ты обречен быть один. Навсегда. На всю жизнь.

«Как и я…»

– Что ты там увидел?