Что скрывает снег

Голова Деникина по-прежнему кружилась.

– И как же я должен это сделать?

Темные глаза Ершова хоть и смотрели снизу на высокого Деникина, но делали это с насмешливым превосходством.

– А почем мне знать? Это же вы у нас – помощник полицмейстера. Вам виднее.

Это прозвучало в крайней степени ехидно и фамильярно. Ершов определенно вышел за все мыслимые рамки. Кроме того – Деникин больше не сомневался – околоточный на самом деле давеча посмел обругать его, своего начальника, свиньей…

Такое поведение было абсолютно недопустимым. Его требовалось немедленно пресечь. Дуэль… хотя какая там дуэль, если Деникин не попадал в бутылку с пяти шагов. Нет, куда лучше показательное наказание по канонам полицейского устава, который Ершов так свято чтил.

– Так… Это так, Ершов. Но я хочу знать – а что бы сделал ты?

Ершов продолжал раздражать Деникина своим неприятным взглядом.

– Для начала я бы предложил вновь обращаться ко мне на «вы», как и прежде. Ну а потом я бы первым делом взял Цзи и отправился в четвертый квартал, в веселый дом Фаня, на который как раз снова принесли жалобу.

Деникин расхохотался.

– Я спрашивал не о твоих планах на вечер…

– Во-первых, я вас, кажется, только что просил воздержаться от чрезмерного панибратства… А во-вторых, вам, как помощнику полицмейстера – стало быть, и его доверенному лицу – без сомнения, известно о небольшой привычке господина полицмейстера регулярно посещать сей дом.

Деникину не было об этом известно, но и ничего особенного он здесь не усмотрел.

– И что тут такого?

– Ну как сказать… Вы же, конечно, знаете, что навещает он не просто дом, а только одну женщину, и притом уже много лет. И эта беспутная, Дмитрий Николаевич, определенным образом может называться непосторонним человеком господину полицмейстеру.

Деникин начал понимать, к чему он клонит.

– А зачем тебе дядька Мишай?

– Мне – незачем. Кто я такой, чтобы возглавить поиски господина полицмейстера? И при этом не привлечь к ним особого внимания, да избегая огласки? А вот вам, то есть тебе, да, тебе, господин помощник, Цзи совершенно необходим! Вы, то есть ты, не можешь не знать…

Ершов оборвался на полуслове и прислушался. За дверью, из-за которой все время слышался равномерный рокот, похоже, грянул гром. Началась потасовка. И конечно же, Ершов не смог оставить ее без своего внимания. Выразительно посмотрев на испачканный пол управы, он пошел к двери. Деникин отправился следом.

***

Снег по-прежнему сыпал, не переставая, постепенно превращая город в ледяную равнину. Сугробы почти наполовину закрыли окна.

Ступив за порог, Деникин чудом не впечатался в спину толстяка Епифанова, облаченную не в форменный китель, а в богатую медвежью шубу. Своими мощными руками околоточный оттаскивал друг от друга двух сцепившихся женщин. Поодаль собралась небольшая толпа. Однако ее явно объединила не драка, а стойкое желание посетить управу.

– Охолонитесь! – рычал Епифанов.

Но, увидев Деникина, женщины сами стихли.

Та, что удерживалась правой рукой Епифанова, похоже, была каторжной прислугой. Неряшливо одетая, без шапки, с грязной короткой косой и тяжелым выжидающим взглядом.

От нее нестерпимо разило чесноком. Деникина снова накрыла тошнота.

– Вагнеры, – лаконично ответила она на взгляд Деникина.

Из толпы, вырвавшись из-под чьего-то присмотра, к каторжанке подбежала и прижалась к боку чистая полнощекая девочка. Женщина машинально придвинула ее к себе.

– Ты – нянька Вагнеров?

– Да, барын.

– И что с ними?

– Оба не вертались.

– Тю-тю, – радостно дополнила девочка.

Деникин слышал, что Вагнера – не слишком великую сошку – якобы вызвал на ковер сам государь император. Про то помнил даже он, не знакомый с инженером лично – а его бестолковая прислуга и в самом деле позабыла?

– Чего деретесь?

– Дак я первая, а эта лезет, – с достоинством пожала плечами нянька.

Кивнув, Деникин перешел к левой руке Епифанова, что, честно говоря, и собирался сделать, едва оказавшись за порогом. В ней была зажата плачущая крупными детскими слезами, лакомая французская гувернантка – единственная в городе настоящая француженка. Не слишком красивая, но притягательная, сладкая, душистая… И, поговаривали, очень уступчивая. Впрочем, сейчас она выглядела жалко – ничуть не лучше каторжанки, которая, похоже, все-таки успела расцарапать ей щеку. Растрепанные светлые волосы клоками свисали на лицо, голубое пальто выпачкано – в саже? Подол светлого платья грязен и оборван. Заплаканное лицо опухло, но маленькие нос и подбородок с ямочкой по-прежнему выглядели аппетитно.

Деникин вспомнил, что француженка приплыла сюда меньше года назад. Прошлой весной, на том же самом судне, которым две ее соотечественницы воспользовались, чтобы сбежать. Одна из них прихватила с собой три пары сережек своей хозяйки, средней Перовой, и ее фамильное кольцо с изумрудом.

– Кабы знать наперед – да неужто бы я отдала б на нее такую прорву денег? – сокрушалась тогда купчиха, придя в управу. – И проку-то от нее никакого, ни бе, ни ме – ничему дельному ребят не обучила. И вещи вот покрала. Да лучше бы я, как все, сразу каторжницу взяла: и денежки бы вовсе сохранила, а результат в любом разе одинаков…

– Так, а у тебя что? – Деникин старался говорить намеренно грубо.

– Памагить! Прашю! – всхлипнула барышня. – О, мон бэбэ… Мой мальшик, Андрэй…

Гувернантка в голос разрыдалась. Француженки чрезмерно эмоциональны.

– Что с ним? Она говорила? – спросил Деникин у Епифанова.

– Да. Ляпнула, что, мол, исчез при пожаре.

– Так снова был пожар?

– Ну, на каланче не били. Но говорит вот – был. Да и вся она измазана, да гарью как несет – разве не чуете, ваше благородие?

– Пропаль… – всхлипнула гувернантка.

– Так чья ты прислужница-то будешь? Кажется, Романова?

– Романова, – ответил Епифанов.

Ершов, тем временем, отошел в сторону и спрашивал, не желает ли кто заявить об убийстве или налете. С момента недавнего побега из тюремного замка минуло больше недели – банда уже могла добраться до города.