Клинки и крылья

А может, и плохо: может, насмешки Тейора образумили бы его. Ибо сейчас не время и не место сходить с ума. Нитлот слишком хорошо знал и себя, и Индрис. У зеркального народа, конечно, весьма своеобразные представления о времени – и всё же по любым меркам они знакомы очень давно. Не одно поколение учеников они выпустили вместе, не один зимний праздник в честь Госпожи Смерти встретили, бок о бок сидя за столом. На его глазах Индрис стала женщиной и воспитала двух сыновей от сохранивших неизвестность отцов; такая свобода нравов, впрочем, была нормой для женщин Долины. Оба сына унаследовали и материнскую безуминку в глазах, и талант мастерить витражи. Оба очень скоро исчезли, чтобы быть, как это иногда называют, профессиональными волшебниками на службе у беззеркальных – проще говоря, чтобы почаще попадать в передряги и, не скучая, продавать свой Дар.

Индрис отлично видела, что сотворила с Нитлотом вся эта история с Альеном, Фиенни и Ниамор. Видела, но со свойственным ей тактом не лезла ему в душу, предпочитая держаться на расстоянии. До Нитлота лишь недавно дошло, сколько сил ей, должно быть, потребовалось, чтобы сохранить свою невозмутимую весёлость и любовь к каждому сделанному вдоху в эти странные времена… Почти восемь лет прошло с тех пор, но у зеркального народа отличная память. «Пусть гном выучит для тебя горную дорогу, а Отражение напомнит маршрут твоим детям», – так, кажется, говорят в Ти’арге и Дорелии. Говорят, всё реже вдумываясь в жутковатый смысл.

Сейчас Нитлоту казалось – хотя в нынешнем состоянии это, вполне возможно, было самоубеждением, – что именно Индрис подарила ему прозвище «Зануда», которое так прочно успело прирасти. Вероятно, в её расцвеченную магией голову оно пришло раньше, чем под строгий пробор Ниамор…

Индрис всегда была подругой Ниамор – но никак не её обделённого судьбой, рано полысевшего, ворчливого брата. Индрис и в Дорелию поехала, чтобы помочь Альену. Альену, а не ему. Надо не просто понимать это, но и ежечасно помнить – а то он вконец распустил себя, заигрался в детство. Пора прекращать.

Что с того, что под тенью призрачного дракона, чьи когти опускались всё ниже, Нитлот только об Индрис и думал? Никого это не интересует – и никогда не будет интересовать. Он обязан выходить её, как выхаживают боевого товарища. В качестве которого она, кстати, отлично себя проявила.

Ложка снова погрузилась в зелье, но продвигалась всё труднее, как в жидком тесте. Нитлот смотрел в хвойную чащу, тщетно пытаясь уловить хоть какие-то звуки их крошечного, потрёпанного лагеря. Он ушёл довольно далеко за деревья, чтобы никому не мешать (а если начистоту – чтобы ему не мешали), но чуткий ветер иногда доносил запах лекарств и кислого пота. Запах усталости, голода, дюжины лежачих больных… Нитлот поморщился; взял ложку в зубы и, покряхтывая, снял котелок с огня. Их стоянка тревожила весеннюю свежесть леса, рушила его хрупкую красоту, а взамен обдавала вонью неустроенной, уродливой жизни. Кажется, он скоро совсем поймёт Альена и его выбор убежища: вряд ли что-то могло превзойти Домик-на-Дубе…

Что ж, пора отнести Индрис новую порцию зелья. А заодно – поговорить с лордом Толмэ, чтобы предложить ему наконец-то свой сумасшедший план. В его сумасшествии Нитлот не сомневался, но не видел иных путей. Какие времена, такие и планы.

К тому же Индрис время от времени уже приходит в себя – а в его идее ровно столько безумного, чтобы ей понравилось.

***

Отведя в сторону засаленный полог палатки, Нитлот чуть не опрокинул котёл; весело было бы вдобавок к лицу ошпарить колени… Целительство требует жертв.

Рядом с лежанкой Индрис – они с Тейором набили её тюфяк свежим сеном, которое осталось в запасах для не переживших битву лошадей, – рядом с этой лежанкой, стоившей ему стольких хлопот, стоял посторонний. Толстый парень-мечник из десятка рыцаря по имени Гоннат; Нитлот забыл, как его зовут. Квадратная челюсть, маленькие голубые глазки и пальцы толщиной с сосиски – такого хоть сейчас разведчиком в армию Альсунга: примут за своего. Грязные светлые пряди торчали из-под повязки у парня на голове; Нитлот вспомнил, что он ещё не оправился от серьёзной раны.

Тем не менее, рана его совершенно не оправдывает. Индрис нужен абсолютный покой; никаких мыслей, кроме этой, у Нитлота не осталось. К Индрис сейчас нельзя – никому нельзя к ней, за исключением его, ну и (так уж и быть) Тейора. А этот увалень стоит тут, как у себя дома или в трактире!.. Нитлот задохнулся от возмущения.

– Ты что здесь делаешь? – сердито-громким шёпотом спросил он, поставив котелок в центр палатки. Парень испуганно таращился на него, по-рыбьи приоткрыв рот. – Не знаешь, что госпожа волшебница больна? А ну-ка проваливай!

– Меня зовут Вилтор, господин волшебник, – проблеял парень, безуспешно стараясь говорить тихо. – Вилтор аи Мейго. Я сын пекаря, лучшего пекаря в Энторе.

Может, рана на голове была опаснее, чем ему показалось?..

– Я не просил тебя представиться, Вилтор аи Мейго, – медленно, с большими паузами, уточнил Нитлот. – Я просил тебя убраться, причём сейчас. Выход вон там.

– Не прогоняйте меня, господин волшебник, – парень подпустил в голос жалкой мольбы, чем только сильнее разозлил Нитлота. – Госпожа Индрис была рада, что я пришёл. Ей так скучно одной…

– Что ты несёшь? – прошипел Нитлот, практически уверившись, что толстяк тронулся умом. Только ненормальных им здесь не хватало – посреди леса, в окружении, почти без еды…

Но тут случилось невероятное: Индрис слабо пошевелилась. Позабыв о сыне пекаря, Нитлот бросился к ней, осторожно убрал со впалой щеки густую волнистую прядь; после заклятия «огненного колеса» волосы Индрис невесть почему стали просто тёмно-каштановыми. Её зеркало треснуло, Дар истощился; нащупывая сознание Индрис на изнанке реальности, пытаясь вернуть её из Мира-за-стеклом, Нитлот видел нечто тусклое и растерянное на месте разноцветного, полного юной свежести, – того, что было ею прежде. Он знал, что восстановиться полностью Индрис сможет только в Долине. И неизвестно, когда она теперь там окажется…

Утренний жар спал; кожа Индрис была холодной и чуть-чуть влажноватой от пота. Вчера она дважды очнулась, но лишь на несколько мгновений, и сил на связные разговоры у неё не хватало. С чего же этот белобрысый мечник взял, что Индрис рада подобным гостям?.. Нитлот ощутил покусывания ревности – злорадные, будто укусы чёрных одноглазых крыс на равнине Ра’илг.

Тех самых, что одарили сына пекаря следами от чёрных болячек по всему телу… Нитлот вспомнил, как обрабатывал его раны. Ничего смертельного не было, парню, можно сказать, повезло; но из-за отметин зрелище казалось вдвойне жутким.

Дрогнули густые, слегка подпалённые магией ресницы Индрис; от улыбки на щеках проступили знакомые ямочки. Нитлот бережно приобнял её за плечи, поддерживая запрокинувшуюся голову; мышцы шеи особенно слабы после долгой неподвижности… Вот только откуда он, никогда не занимавшийся целительством, знает это? Неужели запомнил – из того времени, когда лежал в беспамятстве, из рук Соуша, грязных в ту пору ещё не от чернил?..

– Зануда, – хрипло сказала Индрис, и что-то томяще перевернулось у Нитлота в животе. – Не прогоняй Вилтора. Мы подружились ещё в столице, я за… – она сделала резкий вдох, попытавшись кашлянуть, но вышел снова хрип. – Зачаровывала его меч. Ты должен помнить.

– Тшш, тихо… Всё хорошо, – протяжно, будто ребёнку, прошептал Нитлот. Зубы у него стучали, и стоило немалых усилий заставить руки не трястись; Индрис пришла в себя, а он – фактически – обнимает Индрис… Живую, тяжёлую, тёплую. Он сердито мотнул головой в сторону Вилтора, а потом кивнул на тюфяк; у дорелийца хватило ума поправить подстилку и взбить слежавшееся сено. – Он останется, если хочешь. Как ты?

Последнюю фразу – очень банальную, но очень нужную сейчас, – он произнёс на языке Долины. И Индрис, хвала Порядку, отнеслась к ней вполне серьёзно.

– Кажется, лучше. Правда.

Она нахмурилась; взгляд широко расставленных, по-кошачьи округло-раскосых глаз постепенно фокусировался, и Нитлот, замерев, наблюдал, как то растёт, то уменьшается чернота зрачков. Глаза Индрис жадно вбирали полог палатки, балахон Нитлота, котелок, мешки с бинтами и припасами; её рот по-детски приоткрылся, казалось, она пьёт и никак не может напиться…

Напиться – ну конечно! Почему же он такой беспамятный чурбан?

– Я сварил тебе новую порцию зелья, – засуетился он, укладывая Индрис поудобнее. – Сейчас налью… Хочешь на другой бок? Или, может, сесть?

– Я могу помочь, – влез Вилтор. Он ни слова не понял, но, видимо, догадался, о чём идёт речь. Нитлот отмахнулся; Индрис улыбнулась – гораздо шире и осмысленнее.

– Пока полежу так, ничего со мной не случится… Уже ничего, – с бархатистой скорбью прибавила она – так, чтобы Нитлот понял: это «уже» ценнее всех многословных благодарностей. Он поскорее кинулся к котелку, чтобы не пялиться на Индрис с идиотски-ликующим видом.

Вновь помешивая загустевшее зелье, Нитлот заметил, что руки слегка дрожат, и мысленно выругался. То, что Индрис вернулась оттуда, что она жива и говорит с ним, казалось чем-то нереальным, настолько прекрасным, что Обетованному просто не вместить такую красоту, – разве что Лэфлиенну за морем или другим, более совершенным мирам… Нитлот отошёл к своему мешку, пальцами обтёр пыль с мерного флакончика и горестно вздохнул. Сколько можно, в самом деле, этой дурацкой поэзии? Где прежний, разумный Зануда, который всегда знал, что он обязан делать, а что непозволительно?..

Толстый Вилтор, который всё это время мялся возле выхода из палатки, опять осмелился заговорить.

– Госпожа, я очень… Очень… – издав несуразный хрип, парень примолк. Нитлот боковым зрением наблюдал за Индрис; та улыбалась, приподнявшись на локтях, и всем своим видом доброжелательно поощряла – по его мнению, слишком доброжелательно. – Я так рад, что Вы пришли в себя. Вы… Ваша магия всех нас спасла на равнине.

– Думаю, явно не всех, – тихо и серьёзно сказала Индрис.

Я жду подробностей, – прозвенело её требование у Нитлота в голове. От неожиданности он чуть не выронил кружку, где смешивал зелье (ровно треть флакончика: «Дели на три части и не ошибёшься», – как учила мастеров старая Кетлабат, когда ещё не окончательно выжила из ума) с капелькой мёда, чтобы смягчить горечь. Мёд они с Тейором благополучно стащили (Тейор, правда, называл это «позаимствовали») из тех же обозных тележек, бессовестно обделив солдат.

Какая же прорва сил в Индрис, если и сейчас её хватает на телепатическую связь… Кошачья живучесть, иначе и не скажешь.

– Очень многих! – яро запротестовал Вилтор. – Мы не отогнали бы их от леса без вашей помощи. Даже те, кто сейчас здесь, наверняка бы не выжили. Гонната, к примеру, Ваша стена огня на моих глазах закрыла от двух… Гоннат – мой десятник, Вы ещё зачаровали его ножны.

– Конечно, я помню его, – сказала Индрис; Нитлот видел, что ей не терпится узнать что-то ещё. – Что произошло после «огненного колеса»? Королева Хелт призвала ещё кого-нибудь?

Шумно выдохнув, Вилтор посерел. Видно было, что при одном воспоминании его мутит. Нужно было срочно вмешаться.

– Я сам всё тебе расскажу, только чуть позже, – пообещал он. – Зрелище было впечатляющее… Древние и тёмные заклятия. Тысячи трупов.

– Об этом, как ни странно, я уже догадалась, – фыркнула Индрис – как делала всегда, когда дело, как ей казалось, затрагивало принципиальный вопрос женской сообразительности.

– Дракон, – выдавил Вилтор, глядя в угол – наверное, вспомнил, как сам ничком бросился в снег, увидев над собой ртутно сверкающее брюхо и крылья, по-дурному бесконечные, словно ночной кошмар. – Там был дракон. И недокрысы. И оборотни.

– Иллюзии, – кивнула Индрис, точно нисколько не удивившись. – Просто призраки, Вилтор. Колдунья сотворила их, чтобы смутить тебя и твоих товарищей, чтобы разбудить ваши самые глубокие, спрятанные страхи… Особенно те, что порождены Чёрной Немочью.

Вилтор кивнул. Кажется, слова Индрис немного успокоили его, хотя не согнали морщины с мясистого лба. После битвы на равнине Ра’илг вряд ли кто-то сумеет согнать эти морщины…

Нитлот взболтал зелье и шагнул к Индрис, с тревогой подмечая, как она похудела за прошедшие дни: эти косточки на руках так не торчали, и кожа не так плотно, не до прозрачности, обтягивала ключицы… Теперь ей придётся есть за двоих, чтобы уберечь себя и ребёнка. Причём долго: женщины из зеркального народа вынашивают плод по несколько лет.

И воинская стоянка в Заповедном Лесу – точно не самое подходящее для неё место… Но выбора, к сожалению, нет. Как, собственно, и всегда среди беззеркальных.

– Зелье, Индрис, – сказал Нитлот, усаживаясь на тюфяк с ней рядом. При этом он по-старчески покряхтывал от боли в ушибах и старых шрамах. Хорошо, что Тейора тут нет – уж очень не в его пользу вышло бы сравнение… – Трижды в день, натощак. А потом я принесу тебе бульон. И не спорь, – добавил он, заметив её недовольную гримасу. – Да, это именно «та самая горькая гадость» – и да, ты будешь её принимать.

Индрис, до подбородка натянув одеяло, хитро прищурилась и жестом королевы приняла кружку.

– А Зануда стал смелым, – со знакомыми гортанными нотками протянула она на языке Долины. – Это война так на тебя повлияла? Или отсутствие душки Соуша?..