Цветущая вишня

Никита растерянно смотрел по сторонам, с ужасом замечая интерес прохожих. Вон кто-то стоял у фонаря и, показывая на них пальцем, обменивался какими-то фразами. Никто не смеялся, но люди не были равнодушны.

– Катя, прошу тебя, – он осторожно подкрадывался к ней, как лев охотится за трусливой зеброй, – успокойся, давай поговорим где-нибудь, прошу…

– Поговорим, – процедила она, глядя куда-то в сторону; затем она резко вонзилась в него взглядом. – О, я тебе все выскажу! Все выскажу!

И она набросилась на него с кулаками, которые действовали на него как детский резиновый молоточек. Она рычала, отбивалась от его рук, сходила с ума. А Никита все пытался ее успокоить всеми способами, которыми он только мог воспользоваться. В конце концов, он перекинул ее через плечо и понес в ту сторону, где находилась его машина.

– Пусти! – Кричала она, брыкаясь. – Зверь! Негодяй! Предатель! Мерзавец! Ненавижу! Ненавижу!

А Никита старался идти как можно быстрее, чтобы скорее скрыться от людей – еще больше заинтересованных.

– Только так и мог решать проблемы! – Продолжала она кричать.

Никита вдруг вспомнил их частые с Верой ссоры, когда, не в силах уже терпеть ее истерики, он забрасывал ее, как мешок, себе на плечо и нес, куда ему вздумалось. Это воспоминание, подкрепившееся словами, как он думал, Кати, заставило его остановиться и опустить девушку на ноги. Та продолжила его бить кулачками, пока не устала – не устала от самой себя.

Оба отдышались, и Никита спросил:

– Что ты сказала?

Вера, поправляя волосы и одежду, не смотрела на него.

– Кать, – окликнул он снова, – ты сказала… сказала там что-то про…

– Отстань.

Но Вера поняла, что его смутило.

Постепенно ее состояние пришло в норму: дыхание восстановилось, кровь отлила от лица, слюна снова стала выделяться.

«Чуть не выдала себя, дура».

Но к чему ей волноваться? Она никаким образом не может выдать себя, ведь у нее есть мощное оружие против всех Никитиных подозрений – ее облик.

– Прости, – выдохнул он, поворошив волосы, – прости меня… Ты поговоришь со мной?

– О чем? – Она смотрела на его кожаный ремень, опоясывающий джинсы.

– Как «о чем»? Обо всем.

– Надо было говорить об этом четы…

– …четырнадцать лет назад, – подхватил он, – знаю, Катя, знаю! Но дай мне объясниться, дай мне…

– Оправдать себя? – Вера, наконец, посмотрела ему в глаза. – Ты сам себя слышишь? Сам понимаешь?

Никита не выдержал тяжести ее взгляда и отвернулся. Вера внутренне восторжествовала, но негодование не отпускало ее.

– Просто интересно, – бормотала она, нервно стуча ногой, – что же можно было делать столько лет, чтобы не суметь найти хоть часок свободного времени для встречи с дочерью.

Это словно возмутило Никиту, потому что голос его повысился:

– Ты многого не знаешь.

– Да ну? Оно и понятно, ведь…

– Я писал твоей матери, когда ее телефон перестал быть доступен даже для звонков. – Отрезал он ровным тоном. Вера взглянула на него и поняла, что он рассержен, и это крайне ее удивило. На что он сердится, спрашивается? И какое право он имеет на это? Как только у него хватает совести себя защищать, отстаивать честь, высохшую слезами на ее щеках, которые она проливала ночами, когда его не было рядом?

– Да как ты смеешь? – Прошептала она, сжимая кулаки как для очередной атаки.

– Я звонил, вернее, пытался дозвониться, но твоя мама…

– Не звонил ты мне!

Никита оторопел.

– Я… я этого и не говорил. Я звонил маме.

Вера повернулась к нему спиной, чтобы не выдать себя прорвавшейся на лицо гримасой. «Проклятье!» – подумала она и чуть слышно стукнула себя по лбу.

Никита воспользовался моментом, чтобы незаметно сузить расстояние между ними. Когда Вера обернулась, он уже стоял на колене.

– Катя, – он тяжело сглотнул, – знаю, ты меня ненавидишь. И… и ты имеешь на это право. Прости. Я… прости. Мне так жаль, я…

Вера сама шагнула к нему, наклонилась так медленно, словно боялась спугнуть муху, за которой следила, и, глядя ему прямо в глаза, спросила вкрадчиво:

– Тебе жаль?

– Да.

– За что ты просишь прощения?

Он поколебался.

– За… всё.

– За что «за всё»?

– Катя…

Состояние ее достигло той стадии, когда тело перестает реагировать на негативные эмоции, кипящие внутри, но остается лишь что-то вроде зуда во всем теле – так зудят нервы уставшего от стресса организма.

Вера взяла лицо мужчины в ладони и, буравя его глазами, проговорила так же низко и ровно:

– Невозможно.

Никита все стоял на колене и смотрел ей в потемневшие глаза, сдавленно дыша. Эта девочка вселила в него то леденящее душу чувство, которое он раньше, казалось, не ведал. Ему стало не по себе.

Но поведение девочки и эта сцена навеяли ему какое-то далекое воспоминание, которое прежде не посещало его память, похожую на старый сундук, спрятанный на чердаке и покрытый пылью и паутиной – ибо его так давно не касалась человеческая рука.