Девятый круг. Ада

Столбик термометра не поднимался выше минус 30 градусов вот уже полтора месяца, но Сергей, как и все, не мог привыкнуть к холоду, который не пронизывал – мгновенно вцеплялся в человека, едва тот высовывал нос на улицу, как бы сначала напуская страха перед морозом, который заберётся во все вены и артерии минуты через три – не больше. Но когда Сергей увидел белые сосны, которые высились вокруг, все остатки смутной романтики, которая кружилась в нём по дороге, выветрились вместе с мерзким ветерком.

– Где мы?

– Я завяжу тебе глаза.

Его «ЧТО???» утонуло в её варежке. На глаза лёг шерстяной шарф.

– Так даже теплее, – шепнула Ада.

И тут Сергея перестало волновать всё. Даже если нашлись идиоты, которым требуется его скромная заначка и ноутбук и они поджидают его с финками в лесу, даже если через минуту он окажется у оголтелых сатанистов, даже если ей просто нравится приводить людей в лес и оставлять их замерзать под ёлочкой – он будет идти с ней, сжимая крошечную ладошку.

Снег отчаянно скрипел под ногами, будто он шёл по попкорну. Холодно было жутко, и он подумал о противной птице в их дворе – неужели она это переживёт? У неё же, кроме перьев, и нет ничего… И может, стоит купить тот безумно дорогой финский пуховик – вдруг это хоть немного поможет? В Африке, говорят, тоже минус 30… Интересно, постирает ли Лерка его тёплый свитер? Конечно, нет… Ох, чёрт, завтра же ещё на работу… Как же холодно! Но нет, это не конец света. Выжили же древние в XVII веке, когда зима наступила в августе… И сейчас выживем… На месте Земли он, Сергей, наверное, выкидывал бы такие же фокусы – испытывают же люди её на выживание… Чтоб жизнь мёдом не казалась – освежитесь, дорогие мои жители… Вот вам и глобальное потепление… Чёрт, ноги окоченели. Сергей вспомнил какую-то старую книжку, где главный герой, поступив как последняя свинья, умирает в лесу: его засыпает снег, а он играет на флейте, и слёзы текут по его щекам и тут же замерзают…

Шарф мягко упал с его глаз. Вокруг был лес, а прямо перед ним – деревянная часовня.

– Моя прабабка была сумасшедшей. Да и всю семью ещё за несколько поколений до неё трудно назвать нормальной: как по-твоему, это же не совсем в порядке вещей, если перед сном ей рассказывали не сказки, а предание о том, как её собственную бабку забили камнями односельчане за то, что она была ведьмой? Эта история почти культивировалась, вести себя нормально у моих родичей было не в чести. Как их не коснулась советская власть, понятия не имею – может, потому, что они были беднее крыс… Жили они на отшибе, в ветхом домишке, в котором самым невинным зрелищем были сушёные ужи на бельевых верёвках… Но в психушку их тоже не отправили – наверное, решили, что до такого состояния их довёл ужасный царский режим… Так что из поколения в поколение мои ненормальные прапрабабки устраивали шабаши – не в лесу, как полагается по всем литературным канонам, а во дворе, за сараем. Им и в голову не приходило прятаться! Поэтому долго они и не жили. Правда, ещё быстрее умирали их мужья – бабки ухитрялись находить себе мужиков преданных, уж не знаю, может, они опаивали их чем-нибудь, но только те первые взваливали на себя проблемы жёнушек и пытались за них вступиться… и чаще всего расплачивались за это: кого-то убили в пьяной драке, кого-то молнией пришибло… В общем, в этой деревне – а до неё здесь недалеко, ты, правда, отсюда не увидишь, но всего пара километров, – дом на отшибе был классическим, с ведьмами и проклятиями. Но моя прабабка переплюнула всех. Сперва её выгнали из школы за то, что она упрямо не заплетала кос и порывалась красить глаза, – стоит ли говорить, все пацаны её обожали. Её мать, моя прапрабабка, ляпнула директрисе, что не ей учить её дочь, как себя вести, – и в девятом классе прабабка гордо покончила с образованием. Знаешь, как она это сделала? В свой последний учебный день облила директрису керосином и бросила зажжённую спичку… И ту не спасли – прабабка заперла кабинет изнутри и вылезла через окно, а потом подожгла всю школу… Её официально признали ненормальной и отправили лечиться. В больнице она влюбилась во врача. Этому идиоту надо было сразу уволиться. Но он попытался вежливо объяснить моей прабабке, что она его не интересует. Прабабка задушила его, когда он задремал на ночном дежурстве. Не веришь? У моей прабабки ещё и не на то хватило бы сил… Шума было! Тем более что в ту же ночь она сбежала из больницы. Как – никто не знает… Всё-таки потомственная ведьма. Она вернулась в деревню. И подожгла каждый дом. Каждый! И опять-таки неясно, как именно она это сделала: дома вспыхнули одновременно… Представляешь, что началось? Что-то потушили быстро, но некоторые избы до сих пор обгорелые, а других нет и в помине – сгорели дотла. А прабабку видели, когда она смотрела на пожары с холма. Наутро её проклинала вся деревня – это естественно, правда ведь? Но священник местной церкви наутро пришёл сюда и начал строить часовню. Сам, своими руками. Зачем – он сперва никому не сказал. А деревенские знаешь что сделали? Ну подумай… Конечно, они пошли к покосившемуся домику на отшибе. Конечно, они хотели сжечь и его – и я их не виню… Но когда они пришли, дом уже был сожжён… Прабабка сама себя подожгла, вместе с избой. Понятное дело, по ней в селе никто не горевал: её мать к тому времени умерла, а другие родственники уехали из села сразу после того, как прабабку забрали в психушку, – кажется, они купили дом где-то в районе. А священник всё строил часовню… В деревне не понимали, зачем она здесь, посреди леса. Он молча строил. И когда был вбит последний гвоздь и отполировано последнее бревно, он объявил, что построил эту часовню за упокой души моей прабабки. Дурак… Через два дня за ним приехали – шёл пресловутый тридцать седьмой год… Часовню хотели сжечь, но дул страшный ветер, который гнал огонь в лицо людям, но не поджёг ни единого венца. Пытались разобрать на брёвна – но при первой же попытке этими же брёвнами убило двух человек… И люди решили, что часовня проклята, – хотя как может быть проклято Божье место? Сюда никто не ходит. А часовня медленно гниёт, разрушается… Но посмотри на неё внимательно – это редкая достопримечательность. Возможно, это единственная в мире часовня, которую возвели ради ведьмы…

Луна одиноко светила в чёрном небе, и протяжно, почти с лязгом скрипели сосны. Тёмный шпиль часовни врезался в звёзды, и Сергей бы не удивился, если бы в эту минуту вдали мелькнул силуэт ведьмы на помеле – кто-то вроде несравненной Солохи из «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Он пытался понять и не мог – святое это место или ведьмино? Как это отрегулировали в райских кущах?

Если брёвна часовни и правда гнили (а как иначе за столько лет?), сейчас это не было заметно. Чёрное дерево сверкало серебром, льдинки мерцали в свете луны, и Сергей потерял чувство реальности – он начал понимать, что чувствовал Кай, когда замерзал у Снежной Королевы. Его зубы мелко стучали от холода, но он бы ни за что не сдвинулся с места – красота ошеломляла, часовня возвышалась над ним, колдовство места, как гвоздь, прибивало к земле, а за руку его держала девушка с чёрными глазами и сумасшедшей кровью, которую ей передали беспокойные предки…

– Погоди… У неё же был ребёнок? Как же иначе ты…

– Был. От священника, который построил эту часовню.

Её маленькое личико было безмятежно.

– Он был всё-таки не совсем дурак: отвёз ребёнка – это была девочка, моя бабушка, – к тем самым родственникам, которые переехали в другое село. Они её и вырастили по всем строгим советским правилам в духе времени, так что она мракобесием не занималась: благополучно окончила институт и стала работать учительницей в школе.

Тут она потянула его вперёд.

– Зайдём?

Ноги Сергея сопротивлялись не только от мороза: от одного вида часовни по нему пробегали мурашки. Эти стены воздвиг человек в рясе, который любил умалишённую… «Психи», – решил Сергей и всё-таки пошёл с Адой.

Сделав первый шаг на обледенелые доски, он ахнул восхищённо, хотя внутри не было ничего особенного: вся обстановка, если она вообще когда-то существовала, давно разрушилась. Но всё было покрыто паутиной инея. Узорчатые сети покрывали брёвна, спускались с потолка, оплетали, казалось, сам воздух… И в этом кружевном великолепии переливался тёмный металлический крест, прибитый к стене…

– Знаешь, – всё тем же беспечным голосом сказала Ада, когда они наконец пошли обратно к дороге, – если зима не прекратится и люди начнут умирать от мороза и этого снега, я приду сюда. Даже если будет очень холодно, даже если не будет ходить ни один автобус… Если, конечно, смогу дойти… Я приду сюда и буду читать Псалтирь. Потом покурю… И подожгу часовню, а сама останусь внутри. Я слышала, умирать в огне не так уж мучительно: говорят, люди задыхаются быстрее, чем начинают гореть. Правда, те, кто это рассказывает, сами не пробовали… Но мне кажется, это символично. Правда?

– Что ты… Зима закончится, – еле шевеля губами от холода, возмутился Сергей: теперь его уже вновь волновали только насущные проблемы, например, остановить доброго человека, который отвезёт их в город. Но машин даже слышно не было.

Ада молчала некоторое время, как бы тоже прислушиваясь к этой тишине, невероятной в пригороде, и тихо сказала:

– Кто знает…

…Наконец на дороге показался старенький «жигулёнок». Хотя старик-водитель с полминуты подозрительно рассматривал молодёжь, оказавшуюся в лесу в тридцатиградусный мороз, кошелёк Сергея убедил его, и он, кряхтя, открыл им заднюю дверцу.

Часть вторая. Птица не кричит

1

Когда Сергей, перевернув страницу, дошёл до описания грешников, обречённых на вечный холод, – тех, которые замерли в разных позах, схваченные льдом, – то содрогнулся. Он перечитывал Данте раз в год обязательно, давно выделив для себя круг книг, проверенных временем, и регулярно возвращаясь к ним; зато, чтобы открыть незнакомую книгу или посмотреть не виденный им фильм, Сергею всегда требовалось усилие над собой. Если же он это усилие делал и ему что-то нравилось, то ни единого нюанса сюжета и даже имён героев он уже не выпускал из памяти.

Но сейчас девятый круг ада неприятно поразил его. Не то чтобы Сергей сочувствовал тем, кто предал благодетелей. Он сидел в пуховике, закутавшись в ватное одеяло, в кресле у газовой плиты: работали все конфорки. Кончик носа и подушечки пальцев были навязчиво холодными; прикоснувшись нечаянно к лицу, Сергей поморщился, и от затылка по спине пробежали мурашки. Не вставая, он поставил на огонь турку с водой – чтобы снова заварить чай.

Отопление дали неделю назад. А тремя днями ранее ударил мороз. Лопнул градусник – и трубы.

То же самое произошло в десятках тысяч квартир их города.

Власти давно объявили чрезвычайную ситуацию, но толку от этого было, естественно, мало. Не то чтобы никто не старался (хотя и это тоже) … Но проявлять излишнее рвение теперь почти не имело смысла: случай беспрецедентный, к нему не готовились, и чиновники выбрали отстранённо-философскую позицию: хотите – ругайте, если от этого теплее станет… И журналисты, естественно, ругали. Каждую неделю по НТВ выходили сенсационные репортажи о чудовищных растратах, о приспособлениях, которыми оснащают свои жилища сильные миры сего, о бункерах и о смертях от холода в больницах. Даже на центральные каналы в огромном количестве пробились народные целители, предлагающие фантасмагорические способы уберечь себя от мороза – от обтирания медвежьим жиром до пробежек босиком по полнолуниям. А ТНТ выпустил щедро сдобренный шутками самого похабного свойства сериал о пятерых студентах, выживающих в погребённом под снегом здании факультета (предполагалось, что остальные жители города погибли, что не вязалось со взрывами истеричного смеха за кадром). Что касается всевозможных пророчеств, то они лились с экранов в таких количествах, что Сергей едва ли не с ностальгией вспоминал Машу. Призывы покаяться, поиск упоминаний о конце света от небывалого холода в предсказаниях Нострадамуса и Ванги, агитация за переселение на какую-то гору в Африке, которую, мол, единственную не затронет кара небесная…

Основные силы местной администрации кидались на то, чтобы худо-бедно расчищать хотя бы главные дороги. Месяц назад, в октябре, все городские власти озаботились переправкой семей (а заодно и себя) в тёплые страны. Это было затруднительно: многие южные государства вроде Египта или Греции давно запретили въезд иностранцев на свою территорию. Кто не успел – или не имел финансов – выехать туда раньше, пытались выбраться хотя бы в Крым: там теперь было всего-то минус двадцать. Но увы, с жарким зарубежьем многие просчитались: в новостях говорили, что Ямайка совсем обледенела…

Китайские учёные придумали новейшее устройство для растапливания снега и льда; больше того, установленные на улице, эти аппараты согревали воздух на 15—20 градусов! США немедленно бросили огромнейшие средства на их закупку. Россия те же средства кинула на то, чтобы видные политики, чиновники и военные переехали в Америку… Оставшиеся бодро вещали об экологической катастрофе, о том, что они делают всё возможное и мучаются так же, как и многоуважаемые Простые Граждане. Это только жена с детьми отдыхает… или с рабочим визитом… за границей, где, заметьте, так же холодно, как у нас…

В кухню зашла мрачная Лерка с двумя огромными пакетами – только из магазина, в который они бегали по очереди. Цены подскочили так, что вслед за ними один за другим в городе возникали суициды: жить и так было тяжело, но когда не стало на это денег… Старушки, которым пенсии теперь могло хватить разве что на три-четыре скромные закупки продуктов – учитывая, что они давно перестали платить за газ, свет и телефон и пытались продержаться без этого, – выходили на улицу и тихо замерзали… Которые поотчаяннее – бросались с обледенелых крыш. А тут Лерка хмуро сообщила, что высокий старик со слезящимися глазами, который качал детей с их двора на ноге и рассказывал, как спас друга на войне, бросился под товарный поезд.

Сергей ничего не ответил. Конечно, он помнил этого деда, даже как-то под 9 Мая написал про его военное прошлое. Старик тогда радовался, тысяча извинений за штамп, как ребёнок: больные глаза, прояснившись, лучились голубым, он специально для снимка погладил парадную байковую рубашку, но передумал и надел форму. Всё время называл Сергея «сынком» и то и дело пододвигал к нему баранки и вазочку с вареньем, когда тот брал интервью в его нищей стариковской кухне.

Сергей поднялся. За окном мелкими хрусталиками падал снег – как будто в замедленной съёмке. Кажется, это называется рапид… Было в этих снежинках, зеленоватые грани которых Сергей успевал разглядеть через оконное стекло, что-то неестественное. Или так только казалось?..

Холод пробирался под кожу и разъедал остальные мысли. Сергей поднёс руки к старенькому обогревателю. Кончики пальцев обожгло, и каждая их клеточка приятно защипала. Застывшая кровь как будто шевельнулась под кожей, и по ней в промёрзший мозг ударило воспоминание о другой ночи – холодной ночи, но тогда он ещё мог забыть о морозе.

2

Он и Ада шли от дороги, где их высадил сердобольный водитель. Снег падал, но не так, как сейчас, медленно и колюче, а огромными мягкими хлопьями, которые ледяным полотенцем обволакивали лицо, таяли на волосах, стекали за шиворот. Но это было вовсе не так мерзко, как казалось теперь. На улицах не попадалось ни единого человека – в городе снова жили только он и эта странная крошечная девушка с блестящими глазами. И когда она на него смотрела… Женщина с безумной кровью и непонятным, запутанным мышлением, которая повела незнакомого человека ночью в лес, чтобы показать самое странное, самое оксюморонное строение в мире – часовню ведьмы…

– Как ты думаешь, кому она принадлежит – Богу или демону? – тихо и серьёзно спросила Ада, пряча нос в мохнатую варежку.

Сергея тогда волновало это меньше всего: она смотрела на него так, что желание у него было только одно – самое древнее. Но сейчас он подумал, что Ада состоит из этих вопросов: Бог и демон, светлое и тёмное, разум и безумие, и граней меж ними в ней нет.

– По-христиански – Богу. Всё-таки часовня построена для спасения души… – Он попытался вернуть себе способность мыслить здраво.

– Чьей души? Не забывай…

И больше полемики быть не могло. Она целовала его. Сергей будто залпом выпил бутылку шампанского. Лёгкий луч протрезвления мелькнул перед дверью её квартиры.

– Муж?..

– Узнает – убьёт. Тебя, – хрипло пообещала Ада.

И Сергея это устроило бы.

Грея руки над обогревателем, он невольно закусил губу. Кому бы только не продал он душу за то буйное помешательство. Он в жизни не чувствовал себя большим животным, чем тогда, – и большим, чем тогда, мужчиной. Он помнил, что было темно… И никакой музыки… И вообще ни единой красивости из тех, какими принято окультуривать любовь. Но вспоминая об Аде, Сергей нервно обкусывал костяшки пальцев. До тошноты, до рези в висках хотелось снова сжать её – маленькую, тонкую, непонятную…

Он не видел Аду три месяца. Она не объявлялась, а идти к ней домой и беседовать с мужем как-то не хотелось. Хотя Сергей готов был, как мальчик в запальчивости, драться, просить её выйти за него… Нет, дело было не в муже. Сергей знал, что ей это не нужно. И это бесило его больше всего.

Он достал бутылку пива и открыл её, прижав к ребру стола. Но ударил по ней неправильно – острый край пробки проткнул кожу. Выступила яркая красная капля. Сергей залпом выпил полбутылки. Вот что было хуже всего: представить, как она насмешливо посмотрит на него – нет, как расхохочется, она же ненормальная. Ей ничего не надо, она в своём мире, не в этом, и Сергей туда попал случайно. «Убил бы», – процедил он сквозь зубы и допил пиво. К горлу подступила тошнота, во рту было омерзительно-горько. С трудом удержавшись от того, чтобы разбить бутылку, он со всех сил ударил кулаком по стене. Зажмурившись от боли, Сергей услышал, как упала с гвоздика дешёвая картина.