Оценить:
 Рейтинг: 0

Вираж судьбы

Год написания книги
2020
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 ... 13 >>
На страницу:
4 из 13
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Провалившись в сон, Инна увидела яркий свет, бьющий из окна их с Борькой однушки. На руках у нее сидел белокурый годовалый малыш и улыбался, показывая пальчиком в небо. Они были вдвоем и были абсолютно счастливы.

В палату стремительно ворвалась строгая предпенсионная дама и уткнулась очками в бумажку с фамилиями.

– Кто тут у меня Коваленко?

– Она, – кивнув на соседку, тихо ответила Оля, быстро дожевывая бутерброд с селедкой и срочно запивая его апельсиновым соком.

– Скажи ей, чтоб зашла в ординаторскую. Надо решать вопрос. Ее там комиссия ждет.

Дама вышла с чувством выполненного долга, обдав вакуум палаты пряным потоком цветочного аромата, до тошноты сладкого и невероятно устойчивого.

Оля с трудом слезла с кровати, закутав большой живот с двойней в мягкий домашний халат. Она тихонько погладила Инну по плечу и сказала:

– Иннусь, да пошли они все. Ты главное верь! Я вот знаешь сколько лет не могла… Мы с мужем пять ЭКО делали и все впустую. И ведь все равно ж верили. Смотри, вот они, мои родненькие.

Оля спохватившись, суеверно поплевала три раза через левое плечо, постучала по пластиковому подоконнику и аккуратно сложила руки на живот, прислушиваясь к ощущениям.

Комиссия собралась в ординаторской. Главный врач, узист и лечащий врач Инны решали вопрос о дальнейшем пребывании пациентки в стационаре.

– Конечно, она платит за свое пребывание немалые деньги, но все же держать ее просто так, без всякой надежды на благополучный результат опасно для средней ежеквартальной вынашиваемости патологической беременности в отделении, – главный врач, стройная высоколобая брюнетка южных кровей Мариэтта Владимировна, строчила на листе с крупным черным заголовком "Заключение" одно длинное слово за другим , объясняя коллегам ситуацию.

Инна вошла и молча присела на краешек ожидавшего ее стула. В голове пронеслась мысль – вот он, Страшный суд, список грехов и приговор на вечные мытарства.

– Инна Викторовна, мы тут посоветовались с коллегами, – Мариэтта многозначительно глянула на Светлану Павловну – лечащего врача Инны, простоватую полную блондинку с задорным пионерским хвостиком на затылке, стянутым вычурно-розовой резинкой. Та перехватила инициативу…

– Да. Инна, мы посмотрели твои анализы, еще раз посмотрели все УЗИ, и решили, что дальше смысла нет… Понимаешь? – светлана, почти ровесница Инны, подошла и сочувствующим жестом погладила свою подопечную по холодной влажной руке, – Ничего не меняется, к сожалению. Отслойка плаценты все равно есть и она не уменьшается.

– А сердцебиение? – устало спросила ее Инна.

– Сердцебиение хорошее, Инночка, хорошее! – с радостью зацепившись за единственный хороший показатель в море удручающих, улыбнулась Светлана.

– Челеби Гасанович, сообщите нам ваши соображения? – намекая на завершение беседы, сказала Мариэтта Владимировна, умоляюще посмотрев на широкоплечего спортивного узиста с теми же южными нюансами в чертах лица.

– Шансы есть, – глухо процедил узист, уставившись в окно отсутствующим скучающим взглядом. Ему хотелось скорее дойти до своего кабинета и отпустить полсотни томящихся там пациенток. Половина из них пришли со стороны по записи за хорошие деньги.

– Итак, Инна Викторовна, – довольно жестко подвела черту Мариэтта, поправив для уверенности сложную прическу, сооруженную неизвестно когда и неизвестно кем, учитывая, что рабочий день начался в семь утра, – Мы сделали все зависящее от нас, мы прекратили кровотечение и снизили риск. Дальше вам нет смысла продолжать лечение в стационаре. Мы настоятельно предлагаем вам перейти на амбулаторный вариант сохранения вашей беременности.

Инна мысленно пыталась переводить  речь Мариэтты на нормальный человеческий язык.

– Вы меня выписываете?

– Не совсем так, – с легким раздражением пояснила главная, – мы вам рекомендуем уйти под подписку.

– Подписку? Не понимаю…

– Мы не имеем права выписать вас с такими анализами и такими результатами узи, деточка, – чуть повысив тон, и чуть больше раздражившись, нервно поглядывая на золотые наручные часики, сказала Мариэтта.

– Тогда, значит, я остаюсь? – прорываясь сквозь туман своего горя и проникая в смысл слов, не могла понять ничего Инна. Она чувствовала себя отупевшей и больной собакой, которой все время колют морфий, а потом не позволяют спать.

– Инна, тебе лучше побыть дома, понимаешь? Попьешь дюфастончику, ношпочки, родные стены, понимаешь? Авось, все обойдется. Ну чего тебе тут торчать столько? Тебе нужен покой, привычная обстановка, муж родной под боком. Напишешь нам расписку, что уходишь по собственному желанию под свою ответственность и все. Это просто формальность… – Светлана гладила ее по плечам, присев перед ней на корточки и ласково уговаривала, успокаивала, усыпляла надеждами. Инне показалось, что та вполне искренне желает ей чего-то хорошего, чего, к сожалению, не приходится ждать.

Инна, наконец, поняла, чего от нее хотят. Было уже все равно. Анестезия, купирующая душевную боль, а вместе с ней и любые иллюзии, и черные и белые, помогала ей держаться в рамках объективной реальности и не сходить с ума. Она спокойно подошла к столу и написала под диктовку Мариэтты все, что надо. Легким росчерком поставила автограф и ушла собирать вещи.

– Бедная девочка, – прошептала ей вслед Светлана.

– Выкинет и думать забудет, – констатировала Мариэтта, подкалывая расписку к карте.

– Ну, я пошел, – расслабив лицо, словно артист после спектакля, сообщил узист, уверенно двигаясь к выходу.

Оля спрыгнула с кровати от удивления, забыв про свою двойню.

– Выписывают? Они сбрендили что ли? Может, ты их не так поняла?

– Нет. Все верно, выписывают. Сказали, надо в родных стенах с мужем и все такое…

– Я бы не ушла, на твоем месте. Мало ли, что они там советуют. Это твоя беременность, твой ребенок, твоя жизнь! Поняла? – Оля была вне себя от негодования. Она нервно чистила очередной мандарин.

– Я устала, Оль. Домой хочу, – безжизненным голосом сказала Инна и улыбнулась, глядя на горку чищенных мандаринов, выросшую за несколько минут на Ольгиной тумбочке.

– Смотри, подруга. Эти твои интеллигентские нюансы им до одного места. Имей в виду. Если стукнешь по столу кулаком, никуда не рыпнутся. Будут сохранять, как миленькие. Мариэтта эта свое одно место твоими выписками прикрывает, вот и все.

– Мне все равно, Оль. Я просто не могу больше. Пусть будет, как Бог даст.

Инна достала из ящика тумбочки маленькую икону Божией Матери "Помощница в родах", поцеловала ее уголок и перекрестилась.

– Знаешь, бывают моменты, когда никто не поможет, кроме Него, – проникновенно и задумчиво сказала Инна, прижимая к себе икону и светлея лицом. Ей как будто открылась истина, на нее откуда-то снизошла уверенность.

Оля подошла к сидящей на кровати Инне, обняла и заплакала. А Инна прислушивалась к ее животу. И слезы ее впитывались в мягкий домашний Олин халатик.

– Кто за тобой приедет? Борька твой? – спросила Оля, проверяя Инкину тумбочку, чтобы ничего не забыла, – Так, еще раз: телефон я тебе свой дала, ты мне свой тоже, пиши, звони, не забывай, поняла?

– Поняла.

Последний раз взглянув на кровать, на тумбочку, на окно, в которое ни разу не захотелось посмотреть за целый месяц жизни, помахав Оле ладошкой, Инна вышла и спустилась на лифте в холл. Там ее уже ждал… Почему-то вовсе не Борька, а его старший брат Денис. Он путанно объяснил что-то про непредвиденную командировку и отвез ее к родителям.

А еще через месяц Инна узнала, что никакой командировки нет. Просто Борька ее бросил…

Не судьба

Холодный дождь старательно омывал глухой столичный двор. Слегка присыпала перекошенные в вечной судороге качели мелкая ледяная пудра – заунывная предвестница снега. Возле мусорных баков возились бомжи. Согбенная старушка в зеленом пальтишке с детского плеча и чрезмерно худая тетка в тяжелых мужских ботинках, подвязанных веревками. Тетка куталась в плащ, измазанный на спине ядовито-оранжевой краской, как будто забор, размалеванный граффити на тему "город в огне". Плащ продувался ноябрьским ветром насквозь и способен был защитить разве что соломенное чучело в огороде..

Территория мусорной охоты была четко обозначена заранее, любое нарушение невидимых границ грозило схваткой. Безжалостной и часто кровавой. Взаимопонимание между бомжами держалось лишь на прямом подчинении одного другому, как в стае волков. Тетка в плаще с первого взгляда производила впечатление жесткого лидера с садисткими наклонностями. Бабулька в пальто – убогого морщинистого ребенка с отклонениями в психике.

Окружающие дома смотрели на бездомных женщин холеными окнами, зашторивая их поскорее, боясь впустить в свой внутренний уют чужую безысходность. В мир яблочных пирогов, вымытых шампунем кошек, плоских телевизоров и раздутых от еды холодильников не вписывались чьи-то голодные желудки или грязные обмороженные пальцы.

Бездомные женщины, казалось, не замечали струек дождя, ползших змеями по их морщинистым лбам и пожелтевшим щекам. Они, словно акулы мусорного моря, выплеснувшего часть своих недр на асфальт, хищно хватали любую мало-мальски пригодную добычу – пакеты с остатками кефира,  консервные банки с размазанным по донышку жирком, плесневелые шматки хлеба, просроченные упаковки йогурта. Запасы тут же отправлялись в "закрома" – объемные пластиковые сумки. Особенно ценной добычей были пригодные в хозяйстве предметы. Сковородки, чайники, кастрюльки, тазики, тумбочки, табуретки. Причем, с увечьями любой тяжести – без ручек, крышек, носиков, пригоревшие, почерневшие, помятые, поломанные – какие угодно, лишь бы еще можно было ими воспользоваться. Однажды неслыханно повезло – попалась почти новая газовая плита. Теперь подруги сервировали ее к ужину не хуже ресторанного столика, накрыв толстой фанерой и разорванным пакетом вместо скатерти.

Покрутив в руках фирменный утюг с оторванной ручкой регулирования пара, тетка в плаще задумалась, представляя живую картинку:  жена кинула в неверного мужа этого "красавца", муж увернулся, и утюг, слегка боднув стену, улетел в батарею. Ручка громко шмякнулась в угол, а травмированный утюг замер в коме на полу, как живое воплощение абсурдности брачных уз. Женщина любовалась симметричным рисунком паровых дырочек на гладкой керамической поверхности утюга… Ведь совсем недавно, может вчера еще вечером, эта гладкость прикасалась к чистым рубашкам, шерстяным брюкам, шелковым пижамам и байковым пеленкам, наполненным запахом теплого молока.
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 ... 13 >>
На страницу:
4 из 13