Под кожей – только я

Но Тео явно стремился поскорее свернуть разговор с опасной колеи.

– Пойдем, уже, наверное, страшно поздно. Хотя, раз уж мы оказались в этой части дворца… Ты не против еще немного задержаться?

Лука только усмехнулся.

– Да я готов хоть дрова колоть, лишь бы за зубрежку кретинского трактата не садиться.

Тео с заговорщическим видом провел его в одну из дальних комнат в восточной части резиденции. Шторы из плотной синей ткани были приспущены. Неживой, застоявшийся воздух медленно колыхался. Свет хрустальных люстр мягко отражался в навощенном паркете. Вероятно, когда-то это была комната для музицирования, но теперь здесь царило печальное запустение. Из прежней обстановки сохранилась только банкетка и фортепиано. На его полированной крышке из красного дерева лежала небрежно брошенная стопка пожелтевших нот.

– Вольф рассказывал, что мама очень любила бывать здесь. Когда она ушла, отец велел убрать все, что напоминало о ней. Он порывался разрубить фортепиано в мелкую щепу. Но Вольфу удалось усмирить его. Инструмент старый, с уникальным звучанием. Но главное, конечно, не это. В детстве, когда мне было особенно грустно, я прибегал сюда и представлял, что мама вот-вот войдет. Сядет за фортепиано, наиграет что-то, рассмеется… Глупости, конечно. Но когда ты ребенок, важно верить во что-то, пусть даже этому никогда не суждено сбыться.

– А ты сам умеешь играть?

– Так, самую малость. Вольф в свое время настоял, чтобы я занимался музыкой, – ответил Тео, в задумчивости нажимая то одну клавишу, то другую. Разрозненные звуки мягко тонули в полумраке, притаившемся в углах музыкального зала.

– А сыграй что-нибудь?

Тео нерешительно коснулся клавиш, точно подбирая шифр к тайному замку. Инструмент встрепенулся. Лука, не отрывая взгляда, следил, как от прикосновения чутких пальцев Тео рождаются звуки музыки, и не мог избавиться от ощущения, что инструмент ластится к брату, как старый преданный пес.

– Здорово, – искренне восхитился он. – Миа… тоже любит музыку.

– Кто?.. – переспросил Тео, словно очнувшись.

– Слушай, а давай в саду прогуляемся? – внезапно предложил Лука.

– Что? Сейчас? Ночь же.

– Да ладно, сна все равно ни в одном глазу. Там ночью хорошо. Даже лучше, чем днем. Людей нет. Дышится свободно. И звезды. Ну так что?

– Вольф после похищения настрого запретил мне выходить без охраны, – неуверенно потянул Тео.

– Брось, ты же не один. Ты со мной. И это – не дремучий лес, а дворцовый парк, где каждая травинка – под прицелом тысяч камер.

– Хорошо. Только погоди минутку, я захвачу куртку. Мы же просто прогуляемся?

– Есть идея получше: проберемся на кухню за хлебом и ветчиной и устроим полуночный пикник.

В глазах Тео разгорелся огонек.

– Ты серьезно? Не шутишь? Настоящий пикник? С костром?

– Ну разумеется. Что за пикник – без костра?

Они по-шпионски проскользнули на кухню, набрали припасов и выбрались в ночной сад. В траве звонко пели цикады. Гроздья алмазных звезд царственно сияли на черном бархате неба. Ласковый ветер приносил запахи трав.

– Роскошная ночь, – выдохнул Тео.

– Идем, покажу один укромный уголок. Готов спорить, ты о нем и не знал, хотя прожил тут всю жизнь.

Они пробежали по росистой траве и нырнули под густые заросли акации.

– Даже и не скажешь, что мы – посреди города, да? – мечтательно прошептал Тео, щурясь на пламя костерка, который Лука развел под сенью раскидистой старой липы. – Так тихо.

Лука подбросил в огонь еще несколько сухих веточек.

– Знаешь, я всегда мечтал – вот так, с братом… Хорошо все-таки, что ты нашелся.

Лука усмехнулся.

– Ну ты… не слишком-то привыкай. Мы с Вольфом условились, что я останусь только до осени.

– До осени? Но почему? Но ведь это теперь и твой дом тоже. Разве здесь плохо?

Лука рассмеялся.

– В сравнении с нашей каморкой в Гамбурге тут и вправду неплохо. Но, видишь ли, у меня другие планы на жизнь.

– Планы?

– Ну да. Поступить в колледж, наняться матросом на трансатлантический лайнер…

– Ты – Вагнер. Твое место – здесь, – убежденно сказал Тео.

– Ой, да брось, хоть ты не начинай всю эту канитель про фамильное предназначение, – отмахнулся Лука. – Я знаю свое место.

– Вольф говорит, ты совсем не глуп и вообще показываешь поразительно высокую успеваемость, учитывая…

– Слушай, я не тупой, ясно? – вспылил Лука.

– Да я…

– Если хочешь знать, я учебу бросил вовсе не потому, что… Я даже выиграл грант на обучение в гимназии святого Веренфрида – это так, к слову, – Лука помолчал, сердито ломая ветки и бросая в костер. Тео замер, боясь даже повернуть голову, чтобы не спугнуть откровенность брата неосторожным словом или взглядом. – Йоана была так счастлива! «Ты вытянул счастливый лотерейный билет, мой мальчик», – твердила она. Помню, в первый день всех учеников гимназии собрали после уроков в актовом зале: в полутьме тихо жужжал проектор, и на огромном, во всю стену, экране мелькали волшебные картинки: благочинные мальчики в отутюженной форме с двумя рядами серебряных пуговиц изучали в колледже морское дело. О, я готов был отдать правую руку, чтобы хоть ненадолго оказаться на месте любого из них! Потом фильм закончился, вспыхнул яркий свет, и директор произнес прочувствованную речь: мол, учитесь прилежно, дети, —каждый год лучший ученик выпуска получает грант на обучение в колледже за счет пожертвований попечительского совета гимназии, имена лучших из лучших навсегда выбиты в зале славы. В тот вечер я твердо решил: мое имя тоже должно быть там. И, надо сказать, учеба давалась мне легко. Только вот друзей в новой школе я так и не завел. Зато у меня появился свой фан-клуб: громила Томас и его приятели каждый день подкарауливали меня после уроков, чтобы хорошенько поколотить. Иногда мне удавалось улизнуть – я прятался и выжидал, пока им надоест выслеживать меня. Однажды, когда я после очередной потасовки собирал высыпавшиеся из рюкзака учебники, вытирая разбитый в кровь нос, ко мне подошел парнишка. Худощавый, сутулый, невзрачный, старше меня на пару лет. Он помог мне подняться. Он не пытался как-то утешить меня. Он вообще был неразговорчив. Как и я. Зато промыл и залепил пластырем ссадины – в его рюкзаке нашлась целая аптечка. Он сказал: «Ты – новенький, и еще не знаешь правил. Нельзя выделяться. Нельзя отвечать на уроке – по крайней мере, не каждый раз. Нельзя получать слишком уж высокие отметки. Иначе они не отвяжутся». «Плевать я на них хотел! – прошипел я.– Я поступлю в колледж и всем утру нос!» Он поднял на меня огромные печальные глаза. «Колледж – не для таких, как мы. Это сказки для маленьких. И чем быстрее ты это поймешь, тем меньше тебя ждет разочарований». Петер Фольк – так его звали. У него был самый высокий средний балл в параллели, но в школьных коридорах его провожали только улюлюканье и тычки. Он преподал мне важный урок, и я запомнил его на всю жизнь: в моем мире быть умником – непростительная глупость.

Глава 13

В следующие дни Лука почти не видел отца, как и Вольфа, который всюду сопровождал мессера, как серая тень. Весь заведенный порядок в резиденции разом изменился, словно переписанный безумным птичьим профессором, и совершенно сбитый с толку Лука уже не мог сообразить, пора отправляться спать или переодеваться к очередному торжественному приему, которые следовали непрерывной тоскливой чередой. Иногда он сбегал в сад, надеясь встретить Мию и перекинуться хотя бы парой слов. Лука так и не решился завести с ней разговор о глухоте, но Миа как-то почувствовала, что он узнал о ее болезни, и это так и не проговоренное обоюдное знание сплотило их, как заговорщиков. Частенько Лука приносил какую-нибудь безделицу, найденную во дворце Вагнеров. Ему нравилось, как распахивались ее глаза, когда она завороженно разглядывала сломанную музыкальную шкатулку, истрепанный томик со стихами или перчатки из тончайшего, как паутинка, кружева – старые вещи особенно притягивали ее. А еще Миа ужасно любила шоколад: положив в рот конфету, она мечтательно закрывала глаза и замирала. И никогда не выбрасывала фантик – аккуратно разглаживала его, складывала крошечного журавлика и прятала в карман желтого дождевика. Луке нравилось болтать с Мией о всяких пустяках, в шутку подтрунивать над ней. Но еще больше ему нравилось просто сидеть рядом и слушать, как она увлеченно рассказывала о музыке или цветах, которые распустились в саду – каждый раз она восхищалась этим, как чудом.

Когда Лука обмолвился, что Вольф запретил любые попытки связи с миром за пределами дворцового парка, именно Миа подала идею, гениальную в своей простоте. Каждую неделю в резиденцию приходила фура с разным хозяйственным инвентарем, и водитель, рыжий толстяк Марк, выполнял разные мелкие поручения персонала. Так что, раз уж вся электронная переписка под запретом, единственный вариант – отправить записку по старинке: черкнуть пару строчек на листке бумаги. Благо разыскать муниципальную клинику в Гамбурге несложно.

Лука так и сделал. Правда, оказалось, что рассказать в двух словах обо всем, что произошло за последние несколько месяцев, просто нереально, поэтому после долгих мучений он ограничился лаконичным: «Ма, у меня все норм. Скажи Флику, что в сентябре мы выходим в море». В ответ Йоана прислала многословное, сумбурное, полное заботы и тревоги письмо, которое он перечитал несколько раз, прежде чем спрятать под стельку правого кроссовка.

После возвращения мессера торжественные приемы, званые ужины и светские рауты шли во дворце чуть ли не каждый день, сливаясь в сплошное мельтешение бледных лиц, вечерних туалетов, генеральских мундиров и фраков.

– Господин Лукас, советник Вагнер передал, чтобы вы заглянули в его апартаменты перед приемом.

Лука поморщился и неохотно оторвался от книги. Матиас провел его в западное крыло дворца, где Лука прежде не бывал, и оставил в респектабельном кабинете с большим рабочим столом и старой, еще довоенной, картой мира. За стеной раздавались отголоски спора, но слов было не разобрать.

Наконец боковая дверь приоткрылась.