Завтра будет вчера

– А ты и не верила никогда, – задыхаясь ей в губы, – вот так всегда и смотрела.

Откинулся на спинку кресла и запрокинул голову, тяжело дыша. Отымел бы прямо здесь. Жестко отымел. Насрать, если девственница. Хотелось взять наконец-то то, что так долго желал…но тогда месть была бы слишком скоротечной и невкусной. Мало просто оттрахать. Ничтожно мало. Даже если грубо и зверски.

Это слишком просто. Я же хотел этапы, круги, раунды. Я хотел её ломать и крошить. По кусочкам отдирать, разбирать её на осколки. Так, чтоб каждый глаза её семейке резал, вспарывал им нервы. Чтоб они её потом распяли и кровавыми слезами оплакивали. Как я оплакивал брата, как я оплакивал отца и мать.

Она дергает ручку двери, но та заблокирована, а я на ноги её смотрю под задранной юбкой, и в горле дерет от возбуждения. Представил их у себя на плечах и стиснул челюсти до хруста. Прекратила попытки выскочить из машины и как-то очень тихо сказала:

– Верила. Давным – давно. Глупая была. Маленькая. Это хотел услышать? А теперь выпусти меня! Выпусти прямо сейчас!

Снова ручку дернула. Наивная. А меня от её слов лживых то в жар, то в холод швыряет. Я как зверь, готовый оскалиться и рвать жертву на куски, и в то же время сам осаждаю его, глажу по загривку, затягивая ошейник. Рано. Слишком рано пока

– Выпущу, поговорим и выпущу, не бойся, насиловать не буду. Мне сами дают.

Медленно повернулся и посмотрел на нее – дрожит как в лихорадке. Испугалась, бл**ь. Это плохо. Мне нужно было другое от нее, и я это получу. Не сегодня. Немного позже. Я и не лгал ей. Я действительно приехал из-за нее. Только не думал, что, как увижу, опять все на бешеной скорости назад в пропасть укатится.

– Подачки отца твоего мне не нужны. Я не нищий, поняла? Работу и сам найти могу. И обязанным быть не собираюсь, ясно?

Засмеялась, и у меня внутри что-то щелкнуло. Мне опять захотелось ударить. Сильно ударить, так, чтоб на матовой коже кровь увидеть, боль её настоящую почувствовать, впитать.

– Так, найди.

Пожала плечами, снова обхватывая себя руками.

– Найди и исчезни навсегда. Я…я благодарна тебе за всё…в этот раз. Но я не хочу говорить. Понимаешь? Ты не нищий. Ты…я не знаю, ты другой. Или ты всё тот же, просто я теперь уже могу видеть это.

Смеется, а меня от ярости самого трясти начинает. «Так найди»…уверена, что её папа, царь и бог, осчастливить меня решил. Как и тогда, когда кормил с барского стола, а второй рукой душил всю мою семью, чтоб на коленях перед ним ползали.

– Исчезну. Не сомневайся. Отсвечивать не стану. Ты свою жизнь быстро без меня устроила. Папа пропасть не даст. Он тебе десять женихов с запасом отыщет и куда-то да пристроит. И да, я другой. Я больше не тот наивный и влюбленный идиот, которого можно было за нос водить, а за спиной искать выгодные партии среди своих.

– Откуда в тебе эта ненависть к нам, Артём? Я ее кожей чувствую. Когда я тебе замену искала? Когда все время с тобой проводила? Когда с братом из-за тебя ругалась? За что ты меня ненавидишь? За то, что перестала страдать по тебе? За то, что смирилась с тем, что ты уехал, даже не попрощавшись? Или за то, что мой мир, вот сюрприз, не замкнулся на тебе одном, после нескольких лет твоего молчания?

Теперь засмеялся я. Нет в чем-то она все же не изменилась. Та же наивность, та же искренняя вера в то, что ее семья святые.

– Ненависть? Нет, скорее ярость. Я и не сомневался, что перестанешь и что смиришься, и что твой мир на мне одном не замкнулся. Твой брат мне так и сказал перед тем, как я уехал. И ты знаешь, он был прав. Я лично в этом убедился.

Щелкнул замком на двери и, перегнувшись через неё распахнул дверцу машины.

– А теперь давай. Иди. В свой сказочный мир без меня. Считай, что тебе приснился дурной сон и забудь. У тебя это прекрасно получается. Ну! Что сидишь? Иди отсюда.

Она вдруг резко схватила меня за запястье, глядя прямо перед собой

– Что он сказал? – Повернулась ко мне, и в глазах промелькнула догадка, – что можно сказать, чтобы человек оставил…вот так…подло?

Что сказал? Когда-нибудь ты узнаешь. Сейчас я бы ему за эти слова сердце выдрал голыми руками и сожрать заставил, а тогда я испугался. Не за себя, конечно. За брата испугался. За мать. Что я мог сделать? Ни черта не мог, разве что сопли утереть и убраться с дороги. Только Артур дальше пошел, одними угрозами не ограничился.

Я на пальцы ее тонкие посмотрел, и что-то засаднило в груди. Вспомнил как целовал каждый из них, как она этими пальцами волосы мои ерошила и с моими сплетала. Отбросил её руку.

– У него и спроси. Уходи, Нари. Пошла вон!

Захлопнул за ней дверь и сорвался с места, даже не оборачиваясь. Номер одного из наших набрал.

– Бес, подберите сучку на перекрестке у площади. Одну там оставил. Сильно не прессовать. Попугайте, одежду слегка помните и закройте на стройке. Я часа через два подберу.

– А можно мы…

– Нельзя, бл**ь! Яйца оторву. Попугаете. Мешок на голову и в подвал. При ней с её телефона меня наберете. Это логично она мне последнему звонила. Денег попросите.

Я отключился и бросил сотовый на соседнее сидение, но тот снова зазвонил, и я ответил, включив громкую связь.

– Ну что там, Тём? Как дела наши продвигаются?

– Превосходно, дядя. Как я и планировал.

– Неужели? Если все так распрекрасно, почему девку решили умыкнуть?

– Потому что артачится. Нужно действовать иначе. Надавить немного.

– Да мне плевать, хоть придуши ее. Ты знаешь, чего я жду. Мне данные нужны. Информация. По каждой сделке.

– Я еще не вхож в дом.

– Так ускорь этот процесс.

– Не дави на меня, Тарас. Я сказал, что все будет, значит будет. Не нравятся мои методы – ищи кого-то другого. И тон смени, я не один из твоих шакалов дерганых.

– Ладно-ладно, тихо. Не нервничай. Не давлю. Но там новая сделка намечается, и мне нужно знать ее условия. Трахай уже свою сучку, пусть начинает тебе информацию сливать.

– Это тебе не шалава, Тарас. Все не так просто. Терпения наберись.

– Так сделай из нее свою шалаву. Я тоже тебя не об одолжении попросил, ты за крутые бабки на меня работаешь. Отрабатывай, племянник, отрабатывай. Не забывай, из какого дерьма я тебя подобрал.

Он отключился, а я вдавил педаль газа и понесся по окружной, ожидая звонка от Беса. Бросил взгляд на часы – уже должны быть по дороге за город.

Музыку сделал еще громче, вспоминая, как харкал кровью, стоя на коленях у ног её брата, держась за сломанные ребра, видя свое отражение в его начищенных туфлях. Каждое слово он подкреплял увесистым ударом по почкам и угрозами, что за определенную сумму Антона лет на десять упекут, если я не уберусь на хрен из этого города и из жизни Нари.

Для большей убедительности моего отца уволили с завода, того самого, на который Карен Сафарян взял его пару лет назад, а потом подожгли наш дом.

Конечно, все свернули на пьяного батю, но я-то точно знал, чьих рук это дело. Больше меня убеждать не нужно было. Я все понял. Мы уехали в столицу к Антону. Дядька Тарас нам помог жилье снять, но работу отец так и не нашел, а после смерти брата повесился на собственном ремне у нас на кухне. У матери первый срыв произошел, когда застала, как мы с соседом из петли его вытаскиваем. После похорон Антона тогда всего две недели прошло. Не выдержала она, сломалась. Больше её нормальной не видел никогда.

Потом я много раз ставил на колени таких вот, как Артур. Разбивал в месиво их лица, ломал кости бейсбольной битой, выдирал им ногти, тушил о них сигареты и заставлял мочиться под себя от боли и ужаса. Чтоб кровью своей писали твари: «Я – чурка. Я – грязный долбаный чурка. Я должен сдохнуть».

От зверя человека иногда отделяет всего лишь несколько слов, сказанных не в то время и не в том месте. Наверное, для меня этой отправной точкой стали слова: «Русская тварь, ты думал мы тебе позволим встречаться с ней? Ты, грязный, вонючий плебей, кончика ногтей её не стоишь. Еще раз рядом увижу, всю семью твою, как скот, вырежу».

А я не вырезал. Я любил их бить. Мять руками, ломать, корежить, выбивать им глаза. Меня называли Боксер, потому что я превращал их лица в кровавую кашу, ломал носы и выворачивал челюсти. Забивал до полусмерти. И каждый раз, когда под моими кулаками трещали их кости, я испытывал дичайшее удовольствие. Мне казалось, что именно этого хотел бы Антон, которого застрелили в одной из переделок. Пулю пустили четко между глаз. Потом я узнал, кто был там из них, и кто спустил курок.

Тарас определил меня в группировку сразу после убийства брата. Горяченьким взял. Еще перед армией. В организацию СНГ *3 входило более тридцати человек. Дядьку там называли Язычником. У нас была своя форма и полувоенные порядки.

Клятву на крови я произнес после первого личного «чурки», которого забил у выхода из городского парка. Меня приняли в группировку, но в списки официально не внесли. Тарас тогда еще все продумал. Не хотел меня светить. В то время он отвечал за кассу организации, еще не развернулся по полной программе, как сейчас. Когда я вернулся из армии, он предложил мне работу уже иного рода. Меня долго упрашивать не потребовалось.