Завтра будет вчера

Её все еще трясет, лихорадит, смотрит мне в глаза и дрожит вся. Испугалась. На руки поднял и понес на улицу, невольно щекой к волосам прижался…как же охренительно она пахнет. Юностью моей, беззаботностью, любовью чистой, первой, еще не изгаженной и не тронутой никем.

За шею меня обняла и прижалась доверчиво, а я челюсти стиснул сильнее, так, что скулы заболели.

Когда в машину занес, на сиденье устроил и ремень застегнул, снова в глаза ей посмотрел, на отражение свое.

– Не реви, мышка. Считай, что страшный сон приснился.

Сел за руль и рванул с места.

***

Вжалась в сиденье машины, всё еще не веря, что этот кошмар закончился. Мне казалось, это мой воспаленный мозг рисует такой сценарий. Своеобразная психологическая разгрузка. Показывает те картины, которые помогут не сойти с ума. А на самом деле я по-прежнему лежу на бетонном полу, меня колотит от ледяного ветра, дующего изо всех щелей, а запястья продолжают натирать крепко стянутые веревки. Попыталась поднять руку, и слёзы облегчения снова прыснули из глаз. Ладонью сжала его ладонь, лежащую на руле, и выдохнула, глядя, как стиснул челюсти и скользнул по мне взглядом. Но тут же отвернулся, и я вдруг почувствовала, будто снова холодом всё тело обдало.

– Снова ты…Ты помог. Снова.

Выдавила из себя, только чтобы разрушить тишину и отчуждение. Пусть они вернутся позже. Сейчас мне хотелось перестать чувствовать себя такой одинокой мне хотелось ощутить себя живой. Как раньше, когда я была с ним.

***

Нет…не помог. В этот раз это был я…как и в прошлый. Я больше не спасаю тебя, маленькая, я тебя душу. Ты пока этого не понимаешь, а я уже руку тебе на горло положил и медленно сжимаю. Ты знаешь, что самое страшное? Я её уже не разожму.

Накрыл её холодные пальцы, опустил вниз, сплетая со своими.

– Разве бывает иначе, Нари?

Провел большим пальцем по ладони, как когда-то. Выписывая круги, успокаивая её и себя вместе с ней.

– Включи музыку, маленькая. Там диски в бардачке. Выбери что-нибудь.

Там были только те диски, которые мы слушали с ней. Еще один штрих в сценарии. Наконец-то обернулся к ней и улыбнулся.

– Эй…забудь. Просто отморозки-нарики. Увидели хорошо одетую девочку и решили поживиться. Теперь на больничку собирать будут. Они тебя не тронули?

Знал, что не тронули, иначе урыл бы прямо там. Не выдержал и руку её к губам поднес, целуя запястья со следами от веревок, и снова вниз опустил, не разжимая пальцы.

***

Он всегда дарил мне это чувство надежности и защиты. Будучи ребенком, сделал так, что рядом с ним я чувствовала себя в абсолютной безопасности. В большей, чем рядом с родным братом. Когда-то я доверяла ему беспрекословно, больше, чем себе. Просто тогда я любила его именно так – больше, чем кого бы то ни было.

Моя бабушка всегда говорила, что нужно быть благодарным людям за всё, что они сделают в твоей жизни. И, возможно, мне следовало бы испытывать именно благодарность за то, что тогда он разрушил мое доверие, вырвал его с корнями и бросил в пламя абсолютного одиночества. Потому что самое первое разочарование в свое время помогло правильно расставить приоритеты. Даже если сейчас совершенно не хотелось думать об этом. Только сидеть вот так бесконечно долго, закрыв глаза и наслаждаясь звуками его голоса, тихого, бархатного, с легкой хрипотцой. Наверное, ни у кого из моих знакомых не было такого голоса, способного вызывать мурашки. И эта его улыбка…Как бы я хотела перестать видеть её по ночам.

Когда коснулся губами запястья, прикусила губу, чтобы сдержать стон, едва не сорвавшийся невольно.

Отрицательно покачала головой, отвечая на его вопрос, и потянулась к бардачку, вытащила диски и начала перебирать их, пока не достала Менсона.

«Personal Jesus".

Первая же композиция отбросила назад на несколько лет, заставив улыбнуться хрупким воспоминаниям, трепетно коснувшимся памяти.

«– Я, между прочим, твой личный Иисус, мышка.

– О, да, конечно.

– А ты что, сомневаешься, Нари?

Он подхватывает меня на руки и кружит прямо на улице. Я несильно бью его кулаками по груди, стараясь сдержать улыбку. Он утянул меня с физкультуры. Сказал, что вызвали в школьный музей, а сам потащил на задний двор.

– Капралов, не наглей и убавь плеер. Лариса Вадимовна выйдет и накажет тебя.

– А почему это только меня?

Не опуская вниз, дразнит, языком лаская шею, вынуждая обвить ногами его торс, а руками вцепиться в его широкие плечи.

– А я скажу, что ты пристаёшь ко мне, Капралов.

– Как пристаю? Вот так? – ласкает спину, опуская ладони вниз, сжимая бёдра, – или вот так? – ущипнул за грудь и, когда я вскрикнула, закрыл поцелуем рот.

– Наглец. Какой же ты наглец, Артёёём. – Смотрю на него затуманенным взглядом, понимая, что слишком рискованно вот так, на улице.

– Кто твой личный Иисус, мышка, м?

– Боже, да, ты! Ты! Сирумем кез хенти пес*5 – дождаться, пока слегка отстранится с этой свой триумфальной улыбкой на губах, и прильнуть к нему снова, шепча вместе с Менсоном «Услышь мои молитвы…Заботься обо мне…Мой личный Иисус. Всегда рядом».

Артём резко просигналил какому-то пешеходу, и я вздрогнула, выныривая из воспоминаний.

– Почему ты приехал туда? Один? Ты ведь рисковал? Почему не позвонил моим?

***

Бросил взгляд на нее, когда в салоне музыка заиграла. Выбрала – таки. От воспоминаний и самого током прошибло.

– Времени не было думать и звонить.

По руке её вверх прошелся ладонью, сильно сжимая, чувствуя гладкость кожи, взглядом на колени сжатые и порванные чулки, коленку счесанную.