Хозяйка Шварцвальда

Она представляла себе Бога грозным, с голосом палача и тяжелым взглядом капеллана. У ног его корчатся всякая нечисть и грешники.

Вагнер взглянул на свои ногти, блестящие, как у девушки.

– Не думаю, что у Господа такой хороший поверенный, чтобы доказать, что церковь – лишь его дом и никто другой не имеет права туда входить. В конце концов, даже изгнанные из храма торговцы вернулись и опять разложили свои товары, стоило Спасителю скрыться за углом. Так какие «такие» люди не должны заглядывать туда на огонек?

От его слов Агате сделалось одновременно и страшно, и смешно. О Боге Кристоф Вагнер говорил так, будто они встречались только вчера.

После тюрьмы ей несколько раз снился сон, в котором она вместе с отцом, сестрой и матерью сидела на службе. Они заняли скамью в первом ряду. Хористы пели «Глорию», а окружающие – от прихожан до священника и мальчиков-министрантов – смотрели на них не отрываясь. Агата чувствовала, что сейчас произойдет что-то плохое. Она вскочила и побежала к воротам, но ее схватили и поволокли назад – к месту, где вместо алтаря уже складывали бушели соломы для костра.

– Скверные, – наконец ответил она.

– Если бы Бог не хотел, чтобы скверные люди приходили в церковь, она пустовала бы целыми днями. Мартин Лютер сравнивал римскую церковь с логовом воров и публичным домом, называл ее царством греха, смерти и ада. Не думаю, что после такого ты способна чем-то удивить ее хозяина.

Он наклонился вперед и подпер подбородок рукой.

– Вот что я скажу тебе, Агата Гвиннер. Мы с тобой живем в жестокое время. Каждому захочется тебя уничтожить: судье, отцу, священнику или Богу… Если ты не заходишь в церковь, потому что боишься, что тебя за это сожгут, значит, спали их первой и посмотри, как они горят. Ты ведь швырнула игрушки детей Фальков в печь. Почему?

Агата вспомнила деревянных собачек и кукол в нарядных платьях. Ей не хотелось, чтобы они исчезли насовсем, она жалела игрушки. Но это был единственный способ заставить мерзких детей плакать. Она глядела в лицо Кристофа в надежде угадать, что именно он желает от нее услышать.

– Почему? – повторил он с нажимом.

Потому что игрушки были самым ценным, что было у этих детей…

– Почему, Агата?

Потому что невозможно было поджечь их самих!

Но ничего из этого она не сказала вслух, и Вагнер встал, разочарованный.

– Я взял тебя под крыло, Гвиннер, – холодно произнес он. – Надеялся, что ты развеешь мою скуку. Я могу обрядить тебя в шелка и обучить грамоте. Стоит мне щелкнуть пальцами, как войско бесов кинется выполнять любую твою прихоть. Но все это не имеет никакого смысла, если ты – трусливое ничтожество, которое не решается ни соврать, ни ответить честно.

Когда он ушел, Агата нащупала в кармане передника иголку и вдавила острие в большой палец, держа руку на отлете, чтобы не запачкать платье.

Глава 7

В усадьбе Кристофа Вагнера многое казалось Урсуле чудным. Например, то, как ловко Берта управлялась с огромной вилкой, когда разделывала мясо. В родном доме Урсулы никто не пользовался «вилами дьявола». А еще тут можно было угоститься копченой селедкой не только по воскресеньям и даже не в полдень[3 - В те времена в Германии рыба появлялась на столе всего треть года, и ее всегда подавали в полдень. В основном это была соленая или копченая сельдь.].

Несмотря на по-прежнему кипевшую обиду на Ауэрхана, Урсула радовалась, что попала в усадьбу: работы немного, есть можно от пуза, знай только следи, чтобы девчонка Гвиннер не натворила бед и вела себя как положено. Но как обращаться с воспитанницей, Урсула часто не знала. Она никогда прежде не заботилась о чужих детях, только о сестрах. Пока они мелкие и ничего не соображают, с ними проще простого, но когда начинают бегать и говорить, тут уж хлопот не оберешься. Иногда Агата походила на них: в эти редкие мгновения в глазах девчонки мелькал лукавый блеск, будто она вот-вот начнет проказничать или засмеется во всю глотку. Но этого никогда не случалось. Агата не шалила, ничего не портила, даже не говорила громко, но именно этим доводила няньку до белого каления. А еще временами Гвиннер отпускала жутковатые шутки, и только тогда на ее лице появлялась улыбка.

Урсула очень старалась вести себя так, словно Агата – просто обычная девочка.

– Давай живее, чего ты как сонная муха? – прикрикнула она в тот вечер. – Целый день еле шевелишься, сколько можно! На ходу засыпаешь!

Гвиннер зевнула, прикрыв рот рукавом, но все равно никуда не торопилась. Как нарочно, она складывала вышивку в сундук медленно-медленно, а потом еще долго заправляла под чепец выбившиеся прядки. У Урсулы уже урчало в животе. Не вытерпев, она дернула девчонку за локоть, развернула к себе и зло поправила ей волосы.

– Больно, – сказала Агата. Не поморщилась, не захныкала, а лишь взглянула на Урсулу своими чернющими глазами, точно проверяя, что та ей сделает.

«Ну уж нет, малявка! Я тебя не боюсь!»

– Не зевала бы, больно бы не было!

Но все равно Урсула смягчилась и убрала руки, испугавшись собственных внезапных желаний. Аж пальцы засвербели, так захотелось ударить Гвиннер по губам, ущипнуть или потянуть за ухо – просто чтоб перестала строить из себя невесть что. Только чудом ее взяли в такой хороший дом! Сложись все иначе, сгорела бы вместе с мамашей!

…Ужин по вечерам накрывали в столовой. Урсуле там нравилось: большой деревянный стол, такой крепкий, что на нем можно было плясать, напоминал ей о доме. Харман говорил, что почти всю мебель в усадьбе сколотил его отец. Но Урсула никак не могла привыкнуть, что слуги здесь часто ужинают вместе с господином Вагнером и сидят с ним за одним столом, как равные. Ауэрхан объяснил, что так случается, когда господин не хочет оставаться в одиночестве. Урсула надеялась, что это будет происходить почаще.

Они вошли посреди разговора. Берта как раз что-то втолковывала господину, развернувшись к нему всем телом и держа кубок с вином на отлете. На ней не было чепца, и густые волосы блестели в свете свечей, как золотое кружево. Кристоф Вагнер благодушно кивал, развалившись на стуле, а когда заметил в дверях Урсулу и Агату, отсалютовал им бокалом:

– А вот и вы! Не люблю, когда опаздывают. В моей семье, если я не поспевал точно к ужину, мать отсылала меня столоваться со свиньями.

Урсула ощутила, как запылали кончики ушей. Агата же прошла к своему месту как ни в чем не бывало. Харман вскочил, чтобы отодвинуть дамам стулья. Он улыбнулся Урсуле тепло и слегка растерянно, будто хотел извиниться за все свои сальные шуточки. Она бы его простила, конечно. Не хватало еще ссориться со старыми слугами.

– Обязательно попробуйте сервелат, – посоветовала Берта, кивая на толстые ломтики колбасы, окрашенные шафраном. – Я его приправила имбирем, перцем и сыром.

– Еще мясной пирог. Очень рекомендую, – добавил Ауэрхан учтиво.

Не успела Урсула сесть, как ее кубок уже наполняли вином. Берта ловко накладывала ей колбасу, от которой пахло пряностями, а Агата, словно желая загладить свою вину, поставила перед ней тарелку с большим куском мясного пирога. На мгновение Урсула даже устыдилась, что была так строга с девчонкой Гвиннер. В конце концов, есть от природы нерасторопные люди, их не переделаешь…

Она тепло поблагодарила Агату и даже потрепала ее по щеке, стараясь сделать это ласково, по-матерински. Сервелат и впрямь получился что надо: чуть острее, чем готовили у нее дома, но очень вкусный. Урсула запила колбасу вином и, убедившись, что никто не смотрит с осуждением на то, какая она лакомка, откусила от пирога со свининой. Мясо таяло во рту, сочное и мягкое, как у поросенка, что едва появился на свет.

– Вкусно? – умилилась Берта.

Урсула закивала и, желая порадовать кухарку, откусила еще. Что-то кольнуло язык и хрустнуло на зубах… Она растерянно прикрыла рукой рот: что делать? Выплюнуть? Нет, лучше умереть, чем так опозориться за столом! Урсула скатала языком пережеванное мясо в плотный шар и проглотила, стараясь собрать как можно больше слюны. Только когда что-то гладкое и тонкое, с холодным металлическим привкусом, скользнуло в горло, она поняла, что это было.

Резко вскочив из-за стола, она, не веря собственной догадке, сжала шею. Как скоро игла пройдет по ее внутренностям и доберется до сердца? Она не сразу сообразила, что за столом стало тихо. Только Агата беззаботно облизывала перепачканные жиром пальцы. «Смотри, – как будто говорила она, – у меня ничего нет!» Кто бы еще так заботливо поставил перед Урсулой тарелку с куском пирога?

– С вами все в порядке? – спросил Кристоф Вагнер.

Все смотрели на нее с досадой и недоумением. О боже, именно это снилось ей в кошмарах! Урсула несколько раз глубоко вдохнула, чтобы убедиться, что дышать она пока может беспрепятственно.

– Кажется, я проглотила швейную иглу, – пробормотала она.

– Иглу? – удивился Вагнер. – В еде? Как она там оказалась? Берта!

– Да вы в своем уме? – возмутилась кухарка, совершенно неподобающе обращаясь к нанимателю.

Взгляд Кристофа медленно переместился на Агату. Та ела как ни в чем не бывало и улыбалась своим мыслям. Тело Урсулы сковало холодом от ужаса. Она прислонила ладонь к животу, словно надеялась сквозь ткань почувствовать, куда движется игла. Будет ли смерть мучительной? Из глаз ее потекли слезы. Сердце билось быстро-быстро, но внутри ничего не болело.

– Агата, милочка, это ты подсунула иглу в пирог своей няньки? – спросил Кристоф Вагнер мурлыкающим голосом, как будто собирался похвалить ее. Гвиннер просияла и не без гордости кивнула. Но в ответ Вагнер раздраженно швырнул на стол салфетку, встал, подошел к месту, где сидела Агата, и взялся обеими руками за спинку ее стула. Развернул к себе – только ножки заскрипели о пол – и угрожающе навис над девочкой. Агата, догадавшись, что опекун недоволен, втянула голову в плечи и перестала улыбаться.

– Я ненавижу, когда мне портят ужин! – крикнул Вагнер ей в лицо. Она не вздрогнула и даже не моргнула, как будто исчезла из собственного тела. – Никогда… Слышишь, маленькая дрянь? Никто никогда не трогает людей под моей крышей без моего согласия! ТЫ СЛЫШАЛА?

Он проорал это так громко, что даже Берта подскочила на стуле.

– Вы же сами называли меня трусливым ничтожеством, – ответила Агата дрожащим голосом.

– Для того, что ты сделала, смелость не нужна! Если твоя нянька умрет, я запру тебя с ее трупом на неделю. Поняла?

Лицо Агаты скрывала тень, и Урсула не видела, испугалась ли девчонка, но сама она окаменела от ужаса. «С ее трупом?» Это о ней?! Слез уже не осталось, только сухие судорожные рыдания.