Хозяйка Шварцвальда

Кристоф Вагнер раздосадованно цыкнул языком и повернулся к Ауэрхану:

– Проверь, как у нее дела! Видишь иглу?

– Ну, ну, Урсула, не стоит так бояться, – мягко обратился к ней Ауэрхан и встал. Он даже коснулся холодными пальцами ее лица, отчего Урсула вмиг перестала рыдать и замолчала. Сил хватало только на то, чтобы смотреть на него снизу вверх. Его взгляд стал медленно опускаться: по шее, к вырезу платья… Ей захотелось закрыться, но руки словно прилипли к животу. Все вокруг замерли. Ауэрхан осмотрел ее всю – с ног до головы – и успокоительно сжал ее плечи.

– Все будет хорошо. Игла идет острым концом вверх. Берта, не могла бы ты накормить Урсулу двумя плошками каши и проводить в комнату, чтобы она прилегла? Не нужно резких движений. Постарайтесь не вертеться в кровати.

Во рту пересохло. Урсула сглотнула.

– Откуда вы знаете, где игла?

– Ауэрхан видит сквозь одежду, – ответил вместо него Кристоф Вагнер, – а если захочет, то и сквозь кожу.

– Как так?!

– Врожденная особенность, – сдержанно улыбнулся управляющий.

– Если ты закончил, – обратился к нему Вагнер, – отведи нашу дорогую Агату в печь и запри ее там. Если я услышу от тебя хоть звук, паршивка, – добавил он, повернувшись к девочке, – то велю Берте растопить печь прямо с тобой внутри.

* * *

Урсула не сомкнула глаз всю ночь. Когда Ауэрхан увел онемевшую Агату, Берта позвала ее на кухню и там накормила кашей на свином сале. Кусок в горло не лез, но кухарка приговаривала, что так надо, и Урсула, борясь с тошнотой, все же съела две плошки жирного плотного варева. Желудок распирало, отрыжка просилась наружу. Но спокойствие Берты оказалось так заразительно, что после обильной трапезы Урсула покорно прошла в их с Агатой комнату, легла в постель и снова положила руки на живот.

Никаких признаков болезни у нее и в помине не было: после сытного ужина тело казалось тяжелым, но в целом Урсула чувствовала себя прекрасно. Разглядывая тонкий золотистый узор на балдахине, она вспоминала лицо Агаты при словах: «А у меня ничего нет. Смотри! Нет иголки. Упала, должно быть. Осторожно, не наступи!» Значит, это была угроза? Придумала ли девчонка Гвиннер все уже тогда? Она ведь точно знала, кто казнил ее мать, но все равно спрашивала, выпытывала, проверяла…

Все меньше Урсула видела в Агате ребенка и все больше – жуткое ведьмино отродье. Может быть, не зря Эльзу Гвиннер отправили на костер? Как знать, вдруг она и правда связана с нечистым и передала свои знания дочери? Холодок пробежал по спине. Урсула закрыла лицо руками и сразу испугалась, что пошевелилась слишком резко.

Господин Вагнер посадил девчонку в печь… Но что дальше? Он оставит ее там, пока демон сам не вырвется и не вылетит в трубу? А вдруг он о чем-то догадался и хочет спасти душу девочки?

Ее так захватили эти мысли, что она подскочила на кровати, когда в дверь постучали. В проеме показалась лохматая голова Хармана:

– Берта отправила меня проверить, как ты. Я принес воды. Не вставай!

Урсула вздохнула с облегчением. От воды она и правда не отказалась бы. Но подносить кружку ко рту, лежа на спине, оказалось сложной задачей. Харман протянул к ней руку, однако Урсула отодвинулась. Он закатил глаза:

– Ох, да брось, Зауэр, не пристаю я к тебе, больно надо! Давай помогу.

На удивление бережно Харман просунул руку между подушкой и ее затылком. Теперь голова Урсулы удобно лежала в его ладони, как расписное пасхальное яйцо в корзиночке. Она пила мелкими глотками, после каждого прислушиваясь к себе. Остановилась, не допив половины, потому что ощутила какое-то шевеление внутри.

– Думаешь, иголка правда выйдет? – спросила она у Хармана отчего-то шепотом.

Конюх беззаботно пожал плечами:

– Раз Ауэрхан сказал, что вреда не будет, значит, не будет. Ему в этом смысле можно доверять. – Он зачем-то поднял вверх указательный палец. – Но только в этом, Зауэр!

Она ждала объяснений, но их не последовало.

– Мне уйти? – с неожиданной вежливостью поинтересовался Харман.

В другой раз Урсула выставила бы его сама, но сейчас лежать тут одной было невыносимо.

– Останься. – Она попыталась, чтобы это прозвучало величественно, свысока, но вышло скорее жалобно. – Расскажи мне что-нибудь.

– Идет, – Харман охотно уселся на кровать рядом с ней, так что между ними оставалось всего ничего. Потом спохватился и, подорвавшись с места, открыл дверь, чем успокоил Урсулу. – Давай так: ты мне задашь вопрос, а я тебе. Что ты хочешь знать?

Урсула вздохнула и сделала вид, что задумалась, хотя уже знала, о чем будет спрашивать.

– Ты говорил, что вы с отцом бродяжничали, перед тем как набрели на усадьбу господина Вагнера. Почему?

Все веселье вмиг исчезло с лица Хармана. Его выражение сделалось хмурым и угрожающим.

– Я такого не говорил.

Урсула прикусила язык и почувствовала кровь: она и забыла, что до того, как скользнуть внутрь, игла успела несколько раз кольнуть ей нёбо.

– Должно быть, Ауэрхан сказал. Прости. Я совсем забыла.

– Ой, да брось! – И снова этот веселый блеск в глазах. – Ты всегда такая пугливая? Сказал и сказал, не страшно. Даже не соврал на этот раз. Когда-то мы путешествовали с бродячими артистами: я на руках ходил, отец давал кукольные представления, а матушка шила наряды для кукол. Сколько ее помню, всегда любила рукодельничать, вот как ты… Только сядет – уже иголка в руках. Только она ее не глотала.

– Не смешно!

– Не дуйся. Мужчины смурных не любят. Особенно такие, как господин Вагнер.

Урсуле не понравилось то, куда зашел их разговор, и она поспешила вернуть его в прежнее русло:

– Ты на руках ходил? Правда, что ли?

Харман весело засмеялся, вскочил, отошел чуть-чуть и нагнулся, поставив ладони на пол перед ступнями. Повернул голову к Урсуле и подмигнул ей, потом медленно поднял одну ногу, а затем легко, не прилагая никаких усилий, оттолкнулся второй, и вот уже обе зависли в воздухе. Штанины задрались, так что стали видны волосатые щиколотки, а подошвы ботинок смотрели в потолок. Очень медленно Харман свел ноги вместе и вытянулся. Не сдержавшись, Урсула захлопала в ладоши и тут же остановилась: чего доброго, пошевелит иглу!

Конюх сошел вбок, распрямился и отвесил ей поклон. На какое-то мгновение лицо его стало не просто веселым, а просветленным, точно он увидел перед собой настоящую толпу зрителей, которые кричат, хлопают и бросают акробатам монетки и сладости. Потом Харман встряхнулся и как-то разом потух.

– В общем, так мы и жили, но потом случилась чума и выкосила почти всю труппу, – продолжил он, садясь на кровать. – Одни мы с отцом уцелели. Он тоже заболел, но Господь смилостивился и оставил ему жизнь. Однако в городах тоже много народу перемерло, на бродячих кукольников теперь никто и смотреть не хотел, не до того было. Пришлось нам попрошайничать. Вот и вся немудреная история… Но если тебе интересно, с конями я тоже всегда любил возиться. Даже на спине у них на руках стоял на полном скаку!

Урсула посмотрела на него недоверчиво.

– Честное слово! Как-нибудь я тебе и это покажу!

– Ладно, ладно… Сколько тебе было лет, когда ты попал в услужение к господину Вагнеру? – спросила она.

– Пятнадцать. Все, я на твои вопросы ответил! Теперь моя очередь.

– Ну и что ты хочешь знать? Как я умудрилась проглотить иголку? Или какова она на вкус?

– Скучно. – Харман подпер подбородок кулаком. От того, как он произнес это «скучно», повеяло манерой Кристофа Вагнера. – Лучше скажи, чем ты так насолила мелкой Гвиннер, что она решила тебя убить? В этом доме чего только не случалось, но чтобы вот так и месяца не прошло, а тебя уже попытались пришить… Такого я не припомню.

Урсуле нечего было скрывать. Точнее, может, и было, но слишком мучительно было хранить страхи внутри. Она все рассказала Харману: и как ее отец, палач Ганс Зауэр, сжег на костре мать Агаты Гвиннер, и как девчонка вечно выводит ее из себя, то пугает, то злит… Даже поделилась тем странным чувством, которому не находила названия: когда ты и совсем чуточку завидуешь Гвиннер, и злишься, что она не понимает своего счастья. Закончив, Урсула сама ужаснулась своей откровенности, но Харман только посмеялся и махнул рукой:

– В этом доме стесняться нечего. Тут ты никого не напугаешь и не удивишь. Только хочешь совет? – Урсула не хотела, но кивнула. – Никогда не порть ничего, что принадлежит господину Вагнеру! И не спорь с Ауэрханом.