Дарсонваль

Сигову достаточно было сделать несколько звонков «хлебозаводчику», который прежде, будучи членом горкома, снизу вверх смотрел на всемогущего партийного идеолога, чтобы оценить ситуацию и прежним хорошо поставленным начальственно-дружеским баритоном отстранить ближайших конкурентов. Ему не пришлось даже сильно напрягать семейный бюджет, чтобы в одночасье стать владельцем белокирпичной незавершенки, которой надобилась только внутренняя отделка.

Первым, с кем поделился новостью Сигов, был сын его Семен.

Он был уже женат. Эльвира родила ему сына Костьку, а Сигову-старшему внука, семейного любимца и избаловника. Семен вместе с женой работал в конструкторском бюро завода.

Отца выслушал без эмоций, глядя на него прямыми светлыми глазами. «И от кого достались?» – думал иной раз Сигов и взглядывал на дедов портрет.

– Тут надо обмозговать, – сказал.

А через день-другой Сигов сына не узнал.

– Значит, так, Николаич (он впервые назвал отца уменьшительным отчеством и больше по-другому уже не называл. Сигову это не показалось ни странным, ни обидным – увиделась в сыне взрослость и самостоятельность «Дай бог, дай бог!»).

Семен сразу взял дело в свои руки. Сигов с Таисьей только диву давались: откуда что взялось. И полгода не прошло, как Семен зарегистрировал частную фирму «Сигов и К». Семейным бюджетом теперь распоряжался сам – Николаич идеолог, его мудрое веское слово слушали, что называется, стоя. Им же, Семеном, решено было взять кредит, чтобы установить оборудование. И в Старом поселке города, вечной неухоженной окраине, появилась своя пекарня, а при ней и хлебобулочный магазин, куда тянулись за хлебом и выпечкой не только местные жители.

Секрет популярности пекарни был не в Семене и не в Сигове, а в Мишке Макарове, которого однажды почти за руку привел в их дом Костька. Мишка приходился братом Костькиной девчонке-однокласснице, за которой их избаловник то ли смехом, то ли всерьез ухлестывал. Это был высокий бритый наголо молчаливый детинушка – слова не вытянешь. Два года назад он отслужил в армии и теперь неприкаянно маячил по городу в поисках работы. Словно бы ждал команды своего ротного Хабибулина. В стройбате состоял он пекарем, другого дела не знал и ни в одной конторе долго не задерживался.

Семен, помнится, брезгливо оглядел детинушку, не приняв будто бы по рассеянности его протянутую белую, как недопеченая сайка, большую руку. Выслушал Костькины восторги по поводу его уменья печь домашние хлебы и решил попробовать: «Чем черт не шутит, когда бог спит».

Мишка как пришел тогда в новую пекарню, так вроде бы из нее и не выходил – дневал и ночевал у печи, не снимая своего белого длиннополого фартука. Когда и где только успевал он брить свою гладкоствольную голову? Хлеб у Мишки выходил ну прямо ни в сказке сказать, ни пером описать – всегда теплый, пахучий и с хрустящей корочкой. А какие венские булочки вытворял Мишка! За ними с семи часов утра выстраивалась у булочной веселая и разновозрастная очередь. Иначе как макаровским этот хлеб в городе не называли, хотя самого Мишку никто, похоже, и в глаза не видел, а если бы увидел, ни в жизнь бы не поверил, что этот бритый увалень и есть тот самый хлебодел Макаров.

Фирма «Сигов и К» процветала. Сиговы переехали в пятикомнатную квартиру в трехэтажке, возведенной новыми русскими по индивидуальному проекту. Переезжали летом. Когда дошла очередь до портретов, Семен сказал, как о давно решенном:

– Ты, Николаич, в ум не бери и не подумай чего плохого: время-то какое на дворе? Пусть поживут пока на даче.

Таисья, так та прямо обрадовалась, помнила, как однажды, принимая нужных Семену гостей, словно бы невзначай завешала портреты предков, как зеркало при покойнике. А Костька не заметил.

Сигов тогда внешне остался спокоен и державен, слова не сказал ни за, ни против, но про себя Семену порадовался: «В отца пошел». Хотя у него самого такой бы смелости не достало.

Так и оказались его героические дедовья в дачной мансарде над кроватью с сеткой.

Расплатившись с кредитом, Семен затеял за городом дачный особняк – не век же ездить на ветхозаветную отцову деревяшку. Виделся ему уже и «мерс», который сменит надоевшего «москвича»… Сына вот надо учить – на общие вступитальные экзамены надеяться глупо. Областной центр – это крепость, которую вот как Николаича не взять. Впрочем сказать, ему с матерью тоже не мешало бы отделиться – купить двухкомнатную. Словом, деньги впереди понадобятся серьезные. Фирму «Сигов и К» настало время чистить, делать семейной. Пару-тройку друганов-акционеров он убрал бы без труда А вот как с Мишкой Макаровым быть? Если он останется в числе пайщиков, другие тоже зафурчат.

Приспело время крутого разговора – дачного мужского междусобойчика. Без Мишки, разумеется.

…Когда Николаича спровадили в мансарду, Семен взял вожжи в свои руки, не забывая подливать друганам «пшеничной». Коней не гнал, но неуклонно тянул свою линию и ближе к полуночи остался с сыном наедине.

Костька водки не пил – молод еще, но и отцовы монологи слушал вполуха. То в телек пялился, то затевал возню с рыжыи дачным котом Чубайсом. Отец сказал: надо быть – значит, надо. Скользили мимо чьи-то имена, иной раз Мишку поминали, то и дело кто-то голос повышал, а другой пытался запеть…

Когда расходились, поднялся было и Костька. Но Семен остановил сына:

– Погоди, дело есть. Мы, как видишь, тут договорились, что фирму нашу сделаем чисто семейной, сиговской.

– Ну, – не понял Костька.

– Значит, и Мишку Макарова надо вывести из числа акционеров.

– Мишку? – сразу насторожился Костька.

Отец молчал, а до него доходило медленно и горячим жаром охватывало лицо.

– Пап, так Мишка же… он же наш, Мишка…

– Ты погоди, горячку-то не пори: какой он наш – Мишка Макаров?

– А я? – все так же горячея лицом, глупо спросил Костька И совсем зарделся.

– Успокойся, сын, – посчитав, что дело сделано, сказал Семен. – Ты, я, мать, Николаич, бабушка твоя – мы Сиговы все. Только в этой шляпе и дело. Мы – держатели акций, и доход – на пятерых, понял?

– А Мишка Макаров? Как эти… отец и сын Черепановы?

Семен глядел озадаченно.

– Ну, крепостные механики, паровую машину сделали.

Отец деланно и громко захохотал:

– Вот именно! Молодец. Четыре тебе с плюсом! Только он не крепостной, а наемный. – И тут же стер с лица веселость. – Ты не думай, в деньгах Мишка не потеряет, зарплату ему оставим прежнюю. А если ты, как акционер, будешь настаивать, и увеличим.

– А если я, как акционер…

– Константин, – тотчас построжал Семен, – ты знаешь, сколько их на Чехова?

– На Чехова?

– Ну да, на улице Чехова, 37, на бирже труда. Сколько их там ошивается?

– Кого? – опять не понял Костька.

– Да Макаровых твоих.

Тот ничего не понимал. Хотя смутно и страшно надвигалось на него что-то зловещее. Оно, оказывается, все время жило рядом, только не касалось его, Костьки. Он вспомнил и начал трудно осознавать фразу, не раз им слышанную из уст Оксаны и ее матери: «Эти твои Сиговы». Он пропускал ее мимо ушей, как новобранец не вздрогнул бы от первого просвиста случайной пули, еще не зная, что это пуля и что она смертельна. А теперь он словно бы услышал тончайшие нюансы ее произношения: «Эти твои Сиговы». И ему, Костьке, предстояло прийти в дом Оксаны и сказать ей и матери новость о Мишке!..

– Да как же я скажу!.. – то ли произнес, то ли про себя воскликнул он.

– Зачем тебе-то говорить? Не грузись этим, сын, – далеко-далеко услышал он голос отца. – Я сам скажу Михаилу.

Невидяще вышел он из зала и невидяще машинально побрел в мансарду деда. Как будто там еще была ему какая-то защита.

А Сигов, когда внизу стихло, задремал.

Проснулся он, когда вошел Костька, весь бледный, словно бы не в себе. Расслабил галстук и улегся – руки за голову. Задремавший было Сигов попытался подвинуться – да куда!… От тесноты ли и неудобства, от нависших ли над ним портретов или от похмелья стало у Сигова муторно на душе. Опять заговорило в нем чье-то чужое недовольство. Он, Семен, внизу на двуспальной кровати, а его вот… Ни встань, ни повернись. «Тебе, Николаич, с матерью отдельно-то удобнее будет», – передразнил сына. Какой я ему, в самом деле, Николаич! Взял моду. Бизнесмен на готовенькое.

Но Семена рядом не было. Да и вряд ли он сказал бы это Семену. А Костька лежал рядом, лежал широко, даже не сняв штиблеты.

– Сколько, внук, от Рюрика-то до тебя минуло? – пошевелился Сигов. – Правильно. Двадцать веков с полтиной. Четыре тебе с плюсом. Как говорил твой прадедушка – ужасть. А ты пойди в слюдяное-то оконце посмотри. Глянь на себя. И увидишь все тот же ма-аленький изъянец. Малю-юсенький такой де-факто. Думаешь, я тебе Америку открыл? Да ни вот столько! Все сильные мира про этот изъянец знают. Но приходит к ним это знание поздно. Когда они уже его заложники. Когда изъянец уже во все поры проник. И одолеть его можно только вместе с собой любимым. Нет, ты посмотри, посмотри.

Костька шевельнулся и повернул голову к деду.