Обязательно завтра

…Бальзак. «Мой Бальзак». Портрет сгорел от свечки, эх… «Ты еще не вынес ведро!» – мать. Да, точно. Так оно и есть, так.

Без сентиментальности фильм, слава Богу. Почему-то помнилась сентиментальность. Нет ее! Это хорошо, что нет. Без соплей. Хотел поплакать – не выйдет! Как хорошо и просто. Так оно, пожалуй, и есть, так и должно быть – не нужно истерик. А вот и эта сцена. Его сажают в полицейскую машину – его и проституток вместе, – закрывают дверь. Решетка. Трогается машина, его лицо сквозь решетку, и только на мгновение на повороте от света уличных фонарей отблеск на лице – слезы. Боже, как это хорошо, как точно! Он не рыдает, он даже не плачет, он очень спокойно сидит, и лишь мгновение – только одно мгновение, когда машина поворачивает, на его щеке блестят слезы. Он не предал. Его предали, а он не предал. Спасибо, режиссер… А теперь город сквозь решетку, уплывающий город. Скоро мальчик сюда не вернется – родители оставят его в колонии. Они попросят, чтобы его там оставили. И вот единственное – его толстый, теплый, добротный свитер. И в круглую горловину этого свитера можно спрятать шею, подбородок – единственное, чему можно довериться, теплый шерстяной свитер. Он не обманет.

А вот опять она, беспомощная истеричка – мать. Тряпка-отец. Ничтожества и трусы – взрослые. Предатели. Обманутые… И обманщики.

Серый пейзаж, футбольное поле. Ребята из колонии играют в футбол. Они играют в футбол. Мальчик побежал за мячом. Кусты. Да, в кусты, в листья! И дальше, дальше. Вперед! Вперед! Вперед, мальчик, ведь там – море! Вперед. Они не догнали. Ты спасся. Мелькают деревья, кусты, беги, малыш, найди силы, вперед, малыш, вперед, ну их всех, пусть остаются, вперед, мальчик, беги, немного еще, деревья кончаются, пологая равнина, это же берег, берег, последнее усилие, малыш, ты сейчас взлетишь… Вот оно, море!

Видишь. Не надо плакать, мальчик. Это море. Это оно. Это свобода. Ты молодец, ты мужественный. Ты никого не предал, ты остался самим собой, ты победил. Море…

23

…Расшатанный старый письменный стол, стол-свидетель. Старая комната, здесь столько было всего! Здесь умирала бабушка на моих глазах… Никого больше не было из родственников, кроме двоюродной сестры – отец погиб, мать умерла очень давно, оставались бабушка и сестра. И вот – бабушка умерла тоже… Ничего, ничего, мы не сдаемся.

Зеркало, комод. Тетради… И тахта. И замок, который помогает в одиночестве в коммунальной квартире – закроешься, и пусть стучат, главное, не выдавать своего присутствия, не шуметь.

Они все врут, врут! Они… И она – тоже. Неужели все-таки прав Антон?

Музыка… Что может быть лучше музыки! Шестая симфония Чайковского… Когда-то не воспринимал ее, не понимал. Потом стала одной из самых любимых. Он, композитор, соотечественник, думал о том же, это же ясно. Музыка, отдушина-музыка… И вечно несчастная Россия. Почему? И все врут! Зачем? Вот и… Они не живут, они только делают вид. Пьют, едят, делают вид, подчиняются. Но не живут! Еще гадят, конечно, природу губят. И размножаются. Но – не живут. Выбирают наркотик! Водка-пиво, телевизор-кино. Шоу! Шоу-футбол, шоу-хоккей, шоу-роскошь, шоу-Актив. Шоу-дети… К которым относятся сплошь да рядом как к домашним животным и дрессируют на свой лад и манер. Дрессируют…

Или все-таки я не прав? Ведь действительно могло быть у нее что-то непредвиденное, и тогда я выгляжу как капризный ребенок, мальчишка глупый, а еще говорил, что Антон и Костя не понимают ничего, обвинял в черствости Антона… Но вдруг он, Антон… и на самом деле… прав? Ведь она… Она ведь говорила, что… Да, верно, она измучена, обманута столько раз, но… А кто не обманут? Мы же все…

А то, что произошло – случайность? Не говорящая ни о чем таком, а я, глупец… и тоже хочу подчинить? Она ведь была так расстроена и все-таки отошла от них, хотя он, ее муж, видел все, и ей, конечно же, было не очень-то ей удобно, мало ли… Но ведь их трое! Трое мужчин по-хозяйски, уверенно так, спокойно сажали ее в машину – привычно! – и она не хотела оставить их и идти со мной, как договорились только что, часа не прошло! Предала. И себя предала тоже! Кафе, ресторан, выпивка… Ясно. Но что же раньше-то?

Нет! Неправда то, что она говорила! Лгала… Лгала! То, что она говорила – неправда! Она тоже лжет! Как все? Как все!

Лора, милая Лора, я же люблю тебя. Я не прав, я знаю. Но что же делать? Или прав?…

Сколько времени? Третий час ночи.

…Только за апрель? – спросила она в первую ночь. Ту первую ночь, когда…

…Несчастный человек, понимаешь. Олег, милый мой. Я соскучилась по мужчине, понимаешь. Мне ведь тоже хочется иметь семью, как всем, я обыкновенная женщина. Ты такой хороший. Антон и Костя – дети, не понимают ничего. Хотя и играют в мужчин, мужиков. Придуриваются. Ты не обижайся, если что-то… Я никому еще так не рассказывала. Кроме тебя у меня только одна подруга, близкий мне человек. Единственная, кому я верю. И тебе…

О, боже, но что же делать?

Нет, так нельзя. Нельзя так. Как я хотел уснуть! Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь… Сосредоточиться и ни о чем не думать. Вот так! Чернота. Вот так.

…Муж, понимаешь. Я тебе позвоню, не надо так. Пожалуйста, не сердись…

Ее лицо, ее красивое бледное лицо с голубыми глазами в окружении черных ресниц. И прекрасное тело. Она тоже обманута, она страдает, ждет, ее надо спасти!… Как ту девушку из сна, что ли? Они умирают внутри… Из-за меня – еще хуже? Поверила, и… Я – такой же?

Светает. Сколько?… Пять без пяти. Через три с половиной часа можно звонить. Нет, через четыре с половиной. Когда она уже точно будет.

Все смешалось…

Нет, лучше пойти! Встать, пойти прогуляться. Да, скорее, скорее! Так лучше! Предал, предал ее, как Антон… Мы все предаем друг друга, не верим. Но почему, почему, почему…

Улица. Светло уже. Торопятся люди. Идут, заспанные. Работа! Чуть ли не строем идут. И я среди них. Мы идем. Серым утренним строем, разорванным. Мы – идем. На работу! Мы строим Светлое Будущее! Чье? Где оно? Мы строим… Строим… Светлое Будущее… Для Всего Человечества! Россия, милая Россия, как грустно нам… Стоп, стоп! Не надо об этом, не надо. Слаб, слишком слаб я. Что-то, наверное, не то делаю, что-то не то…

Хорошо, что прохладно, здесь, на улице, легче. Воздух! Скоро солнце взойдет, вон, на востоке уже… Осторожно с машинами! Так нельзя все-таки. Сейчас нужно следить за собой. Смотреть за собой. Если все так, то… Россия, милая Россия… Стоп.

Половина девятого, наконец-то… Все же рано! Хорошо бы час еще. Выдержать… И тогда уж звонить.

Без пяти девять. Немного еще. Вдруг я и на самом деле не прав? Мало ли… Знать бы! Не побоялся бы ничего. Извинился бы тотчас. А если прав?…

Пора, пожалуй. Девять двадцать. С Богом.

– Ларису Гребневу, будьте любезны…

– Алло.

– Здравствуй.

– Здравствуй.

КАК НИ В ЧЕМ НЕ БЫВАЛО…

– Извини, но… Что у тебя вчера случилось?

– Я просто не могла. Я же тебе сказала.

Строгость. Совсем, совсем другой голос.

– Но мы же договорились. Что же ты раньше?

– Я совсем забыла. Мы давно собирались идти на вечеринку, я просто забыла. Мы с тобой поговорили, а тут он пришел. У его приятеля дипломный проект приняли, нужно было отметить.

Даже рассерженный голос, с оттенком досады. Как будто виноват я, а не она.

– Ну, что ж, пока. Как-нибудь позвоню. Извини, что побеспокоил сегодня. Пока.

Молчит. Не вешает трубку. Наконец, говорит:

– Пока.

И тут уж частые гудки. Все. Повесила. Финиш, как говорится. Конец. О, Господи, мир погас. Свет погас в мире. Все.

А – вечером – телефонный звонок. Подходить, нет? Все же я подошел. Нет, не она.

– Привет, Олег!

Виталий. Давний друг, с которым года два уж не виделись. Вместе учились в университете когда-то – не в Литературном, а раньше, я ведь в МГУ раньше учился. Почувствовал он, что ли? Ну, да, ведь договаривались тогда, что: если кому-то из нас будет плохо, то другой придет обязательно! И поможет. Вот он и звонит. Телепатия?

– Привет, Виталий. Давно не слышал тебя. Рад.

– Текучка, Олег. Сдал «диссер», защищаюсь скоро. Ну, как ты?

– По-разному. Сейчас, честно говоря, плоховато. Ты словно почувствовал.