Прорыв

И вот что интересно: дело не только в том, что я никак не мог от Васи отделаться. А в том, что в Васе… вернее, в Роберте… Да-да, именно в Роберте! – видел я прошлогосебя. Такой же приблизительно и я был лет десять назад! Ну, может быть, не совсем такой, но в чем-то похож – многовато суетился, трусил, не уверен был… Теперь-то начал, кажется, понимать и меняться, точнее – возвращаться к себе. Но… Все знают, как это трудно.

Итак, в тот раз – после его визита с Галей наш разговор, слава Богу, не перерос в конфликт. И я все же искренне пожелал ему удачи в свидании. Он суетился, готовился, как школьник, к встрече, менял рубашки одну за другой, не зная, на какой именно остановиться, зубную пасту жевал – чтобы изо рта хорошо пахло. А я наблюдал. С пониманием и печалью.

Не слишком веселым, хотя и вполне возбужденным был он на следующее утро, и я спросил, как дела.

– Музыку слушали. В одиннадцать я ее проводил. У них на турбазе двери закрывают в одиннадцать.

Значит, они были вместе всего два часа.

– Ну, и как?

– Прекрасно. Я просто балдею с ней.

– Сегодня тоже?

– Разумеется, – он качнул головой. – В горы пойдем.

– А вечером?

– Не знаю пока. Придумаем что-нибудь.

– А с подругой она не может прийти? – спросил я все-таки.

– Ты же слышал, что она не хочет, – ответил он строго.

– Мы собирались вместе с тобой, между прочим, – сказал я. – Двое на двое. В компании то есть. Так и задумано было, когда сюда ехали, разве не так?

– Она скоро уедет, – попытался он оправдаться.

– Когда?

– Знаешь, я даже боюсь спросить.

Да, это был влюбленный мальчишка – ну точно я лет десять-пятнадцать назад! – лишенный уверенности и самосознания, было смешно, трогательно и грустно смотреть на его «английский» профиль в очках, видеть седую голову, быстро жующие губы, все это так не вязалось…

Но я опять пожелал ему удачи вполне искренне, дал даже дефицитную цветную пленку для фотоаппарата. Как ни понравилась мне Галя, но дружба и человечность дороже: если получится у него – пусть, дай ему Бог, я в конце концов найду же себе кого-нибудь, надо только расстаться с простудой.

На обед он явился счастливый, я спросил, ходили ли они в горы, он сказал, что ходили.

– Фотографировал?

– Фотографировал! – он радостно посмотрел на меня.

– Без всего? – спросил я нагло.

Тут он взглянул на меня осуждающе и сказал:

– У меня язык не повернулся бы ей предложить.

Теперь это был оскорбленный Роберт. Он так смотрел на меня, будто я и на самом деле оскорбил божество. А между тем он вместе со мной считал такие фотографии не только не предосудительными, а наоборот прекрасными, видел у меня такие слайды, они нравились ему. И он, разумеется, не прочь был бы фотографировать так же, спрашивал, как это делается – какой фон нужно подбирать, какую выдержку и так далее. Восхищаться красотой женского тела – что ж тут плохого? В конце концов ведь это – та же природа, только, может быть, наиболее концентрированное, наивысшее выражение ее, разве не так? Но теперь Роберт воспринял мой вопрос так, словно я оскорбил его в лучших чувствах. То есть, фотографировать «без всего» как будто бы можно, но только в том случае, если не очень уважаешь, а если уважаешь, то, наоборот, нельзя? Почему же тогда он восхищался моими снимками? Он, что же, считал, что я не уважаю тех, кого фотографирую? Ну и ну.

Досада опять взвилась во мне, но тотчас утихла. Тоскливо стало. Я смотрел на него, бодро жующего свой обед, и видел, что разубеждать и доискиваться справедливости бесполезно. Врет ведь. Очень хотел бы, но даже предложить боится. Вот и делает вид.

Ну, что ж, ну, что ж, как выражается в таких случаях один мой философски настроенный приятель. Ну что ж! По крайней мере ясно. Я еще раз понял, что нужно избавляться от простуды как можно скорее и кончать с очерком. К тому времени, может быть, и погода наладится. И хорошо бы найти какого-нибудь парня – с ним организовать тандем. Все же именно это привлекало меня больше всего. Совместный всеобщий праздник, пусть с немногими участниками. Маленькая, но – модель «рая». Возможно это в нашей жизни? Или все-таки нет?

6

И прошел еще вечер. И еще ночь. Вечером я опять работал над очерком. А утром за завтраком увидел Роберта все таким же целомудренно-очарованным.

– Что сегодня делаете? – спросил я между прочим.

– Пойдем опять территорию вашу смотреть. Дома творчества.

– Зайдете?

– Не знаю. Видно будет.

И почему-то ясно стало, что отношения у них на излете. И как далекая весть прозвучало «территорию вашу смотреть». Не ее ли это инициатива? Но нет, он не приведет ее ко мне. Ни за что!

Погода была еще хуже, дул сильный ветер, морские волны вздымались и ровными шеренгами шли на берег, я подумал, что надо будет выйти потом на набережную пофотографировать волны. Очерк шел плохо. Дело в том, повторяю, что я понимал: как обычно, мои мысли и взгляды не совпадут с мыслями и взглядами редактора. Более того – чем лучше будет очерк с моей точки зрения, тем хуже будет он с точки зрения того же редактора. Обычное дело… Все же я сидел над ним, пытаясь найти приемлемый компромисс. Отчитаться за командировку надо, ничего не поделаешь. И все время я помнил, к тому же, что Вася-Роберт без всякой надежды и пользы встречается сейчас с девушкой, которая судьбой предназначена для меня. Однако представления о порядочности не позволяют мне… Опять компромисс! Глупость, конечно. И все-таки.

Я решил пройтись. Машинально смотрел в серые от ненастья аллеи. И один раз мельком увидел их. Роберт бодро вышагивал в своем спортивном костюме – синем с белыми полосками, – он жестикулировал бойко, а Галя шла рядом, понурив голову… Или мне показалось? Они пересекли аллею и пропали. Я вернулся к себе, хоть и был совершенно уверен, что гостей не будет.

В обед мы встретились с довольным Робертом, а после я походил по территории Дома, потом зашел за фотоаппаратом и отправился на набережную фотографировать волны. И вдруг увидел их. Роберт стоял, облокотившись на парапет в эффектной «английской» позе, а Галя рядом…

Как она просияла, когда я подходил! Казалось: солнце выглянуло. Одна эта улыбка – непосредственная, детская, радостная – показала, что я не ошибся: она ждала и наверняка предлагала «Роберту» зайти ко мне. Ее улыбка была настолько сияющей, и даже поза настолько недвусмысленно говорила о том, что происходит – она повернулась ко мне и привстала с парапета и только что руки не протягивала навстречу… Мне даже неловко стало перед Васей. Но он, ослепленный, ничего не понимал. Только улыбался блаженно. И лишь когда я захотел сфотографировать Галю, в нем проснулось чувство собственника. И он не позволил! Ничего себе, а? Только вдвоем, только с ним, Робертом! Ну и ну. Сам не понимая того, он просто толкал нас с Галей навстречу друг другу…

Вдвоем так вдвоем, мне все еще не хотелось ссориться, и я сфотографировал их вместе. И Галя так ласково улыбалась мне в объектив! Улыбка ее просто притягивала, и нельзя было не сказать ей чего-то хорошего, и я что-то сказал, а она так живо реагировала! Она совсем повернулась ко мне, отвернувшись от Роберта, словно его не было здесь, и лицо ее сияло. Но, черт возьми, он же сам виноват!

После она призналась мне, что собиралась тогда уходить от него окончательно – «надоел до ужаса», – и на набережной они как раз прощались, она сказала ему, что пойдет спать. Когда гуляли по территории, она несколько раз предлагала зайти ко мне, но он возражал, говоря, что я работаю, мол, и нельзя меня тревожить… Но это она сказала потом.

А сейчас естественно возникла идея общей вечерней встречи. И Роберту ничего не оставалось, как на нее согласиться. «Я очень боялась, что ты сфотографируешь море и уйдешь, а как же я?» – говорила она потом. Потому, значит, и поворачивалась ко мне, сияя…

– Надо найти четвертую, – сказал я.

А Галя заявила, что подругу приглашать не хочет, да она и вряд ли пойдет.

– А разве вам меня одной мало? – спросила с детской непосредственностью.

Решили, что после ужина мы с Робертом все-таки найдем какую-нибудь девушку прямо на набережной – для компании. Уже тут начали внимательно смотреть на проходящих, но пока не находили достойной. С Галкой договорились на полдевятого – после ее ужина на турбазе, – и она ушла, оживленная, своей летящей креольской походкой.

«О, женщины!» – вновь и вновь восклицаю я в восхищении. И недоумеваю. Тысячи лет существует письменность, сотни лет наука, в последние десятилетия мы наблюдаем чудеса технологии, философы вот уже столько веков пытаются объяснить мир и наше существование в этом мире, а главнейший вопрос вопросов – соединение двух природных начал, женского и мужского, – обращает на себя их внимание меньше всего! Общение с Богом (о котором ведь никто в сущности ничего не знает – одни фантазии и предположения), со Вселенной (сколько сил отдано изучению Космоса!), с собственным внутренним миром (о котором так мало знаем…), с тайнами материи, энергии, времени… Но самому важному, касающемуся каждого в первую очередь, тому, с чего начинается жизнь каждого существа – общению двух полов! – уделяется внимания поразительно мало! Разве только в искусстве, но и то главным образом – эмоции, охи и ахи, поцелуи, письма-записки, погашенный свет в спальне… Что же касается главного – непосредственно физического, эротического контакта, важнейшего для природы, – ни-ни-ни! На это в приличном обществе даже намекать неприлично… То есть это как будто бы само собой: хочется совокупляться – совокупляйтесь, а говорить об этом всерьез, изучать это пристально – нет-нет-нет! Ну не странно ли?

Доктор Фрейд, дерзнувший всего-навсего связать возникновение неврозов с половой сферой и таким образом заглянувший в «святая святых», произвел фурор: «Какая смелость, надо же!» Деваться было некуда, и возникла целая отрасль медицины – сексология. Что же она изучает? А в основном чисто физиологические вопросы человеческого совокупления и связанного с этим физического здоровья. А также «безопасный секс» и контрацепция. Все! А то, что так называемый «секс» влияет на всю не только физическую, но – духовную! – жизнь человека и порой даже определяет ее? А то, что каждый из нас появился на свет исключительно – и только! – в результате «этого»? А то, что жизнь без любви и без «этого» – то есть, в частности, без соответствующего правильного отношения к «этому» – просто лишена смысла и становится вредным для природы планеты существованием двуногого «гомо сапиенс», который природу – и свою и окружающую -безжалостно разрушает? Если человек не пользуется данными ему возможностями осознания, а точно так же, как и животные бездумно ест, гадит, рожает себе подобных, то он, конечно, хуже животного! Ведь он в таком случае просто-напросто губит природу, пользуясь гигантским потенциалом уничтожения, каковой дан ему вместе с огромным мозгом. Неужели в этом смысл нашего существования на планете?

Галя ушла на ужин, а мы с Васей принялись искать вторую девушку, хотя Вася смотрел на меня волком. Да, я, разумеется, понимал его. То его подруга кисло стояла, говоря, что не хочет встречаться вечером, а хочет лечь спать, но стоило появиться приятелю, как все мгновенно преобразилось – она просияла и активнейшим образом восприняла идею общей вечерней встречи! И уже не только я, но и она «не давала ему слова сказать» – она самым элементарным образом от него отвернулась и даже не делала вид, что слушает, когда он дерзал что-то проговорить. Я его понимал. И все-таки: ну и что же, Роберт! Не повезло? Но что же теперь… Ведь было же что-то у вас, дорогой Вася, ведь целых два дня с хвостиком, ведь сам говорил, что «балдеешь» – вот они и крупинки заветные! Береги их! Что ж на рожон-то лезть, если не получается больше, верно?

Так думал я, наконец-то не ощущая себя виноватым, и попытался ему объяснить, но он не хотел слушать и злился на меня. Потом уже, в Москве, когда я в очередной раз пытался его образумить, он сформулировал так: «Скажи, имеет ли право человек подходить к двоим, когда они не хотят, чтобы он подходил?» Я сказал, что подойти человек имеет право всегда, а к тому же в том случае, какой он имеет в виду, «не хотел» только один из двоих, другой как раз наоборот хотел и даже очень, так что общий счет 2:1 в пользу подхода, и почему же это желание одного из троих должно быть решающим и безапелляционным? Разумеется, он не знал, что ответить, он только посетовал, что не может так четко формулировать, как я, а то бы… И беспомощно играл желваками. Ах, Вася, Вася…