Прорыв

У меня сердце тотчас же всколыхнулось.

Она, разумеется, осталась в купальнике, но одно дело все-таки, когда это на пляже, а другое – здесь…

Я предложил сфотографировать ее прямо в лоджии. И – никакого ломания. Она сказала только, что лицо у нее получается плохо, она не фотогенична.

– Все так говорят, – возразил я. – А ты великолепна.

И все же я так волновался, что не рискнул предложить «без всего». Не хотелось форсировать… Щелкнул несколько раз именно так, в купальнике.

Потом она мыла голову, а я поливал ей из чайника и из кружки. В какой-то миг такой прекрасной она мне показалась, такой родной и доступной, что я не удержался и легко чмокнул в щеку, которая вообще-то была вся в мыле.

Потом сушили ее волосы на солнце. Она пожаловалась, что еще болит горло с одной стороны, в области шеи. Я помазал вьетнамским бальзамом и принялся делать легкий массаж пальцами.

– Как хорошо, – сказала она вдруг, и это был первый миг настоящей нашей близости, мы оба чувствовали это.

Тут впервые я осторожно поцеловал ее в губы.

А второй раз – когда выходили, у дверей.

И это было началом того горячего, мучительного блаженства, в котором мы жили дни, оставшиеся до ее отъезда.

10

Да, можно отчасти понять Василия. Понять и от души посочувствовать. Но в том-то и дело, что он сам не понял и, похоже, никогда уже не поймет того, что, в конце концов понял я. И то, что происходило со мной теперь, я воспринимал как щедрую, счастливую, но – справедливую – награду. Он – это я в прошлом: не видящий себя, трусливый и пестующий свою обиду – вместо того, чтобы, бесстрашно и трезво увидеть то, что происходит на самом деле. И не страдать, а – учиться!

И я тоже не мог бы в прошлом своем состоянии полностью ощущать те солнечные флюиды, которые так щедро источала эта загорелая спортивная девочка с летящей походкой восточной танцовщицы! Одалиска из царского гарема, Служительница Любви из индийского храма, обладающая помимо раскованной грации прекрасного тела еще и ясным природным умом, свежестью чувств, остротой ощущений, искренностью и царственной прямотой в общении! Дитя природы, созданное Богом в миг особого вдохновения!

Очаровательное двойственное лицо, выражающее как смущенную юную женственность, так и гордость индианки, дочери вождя. Креолка – если вслушаться в музыку звучания этого слова: загадочность, страстность, ибо мы привыкли связывать с испанками пылкую чувственность, но креолка – это испанка наполовину. Потому что при всем при том – скромная застенчивая девушка, трогательно непорочная, неискушенная. И то, и другое – одновременно! Все это в ней было!

Но человек, не чувствующий себя самого, опутанный комплексами и страхами, не воспринимающий адекватно, зараженный болезнями века – слепотой, глухотой, материальным обжорством, – в состоянии ли он увидеть и – быть достойным чистого созданья природы?

Итак, мы вышли из комнаты – это было 6-е сентября, первый наш день, великий день нашей чаемой обоими встречи! – и направились на пляж на поиски Лен, как обещали, а по дороге высматривали Роберта, хотя без особой надежды, ибо оба поняли, что он, скорее всего, в своем «тереме» – страдает, удалившись от мирских забот на голодный желудок.

– Вот и хорошо, ему голодовочка полезна и подумать полезно, может, в норму придет… – смеясь, сказала Галка.

О, как ошибались мы, однако, все-таки недооценив его! Ведь он, как выяснилось потом, спокойно пообедал в какой-то столовой – лишь бы не встречаться со мной! – затем направился играть в волейбол… «В здоровом теле – здоровый дух»! Да, тело у него здоровое не по годам – он, например, очень любит взять девушку на руки, посадить ее себе на плечо. Или ни с того, ни с сего вдруг встать в стойку на руках, которая, кстати, получается у него отлично…

Но это потом, чуть позже, я успокоился и подумал, что он, наверное, в волейбол играет – и угадал! – но когда мы шли по набережной на пляж, я все еще переживал за него…

Девочек на месте не оказалось – слишком долго мы, очевидно, голову мыли.

– Пойдем посидим у меня, фруктов поедим, выпьем за нашу встречу, – предложил я.

И мы пошли, а когда подходили, тут-то я по какому-то наитию и заглянул издали на волейбольную площадку и увидел там играющего Васю…

– Может быть, хоть теперь образумится, после игры, – сказал я, испытав, честно говоря, не успокоение, а презрение.

Галка, несмотря на свою молодость, трезво воспринимала мир:

– Вряд ли, – сказала она. – Такой уж характер. Он не изменится.

Завесили нашу «веранду», поставили на столик в лоджии фрукты, вино. Включили приемник – хоть какая-то звуковая завеса. Пили то за нашу встречу, то за погоду, чтобы она помогла нам в последние наши дни здесь (их оставалось всего-навсего два), то за дружбу и любовь. Это я предложил именно так – за дружбу и любовь, именно это сочетание было моим последним «тезисом», потому что одна любовь так часто в наше грустное время превращается в примитивное рабство.

И за Роберта выпили. Потому что если бы не он, мы с Галкой так и не встретили бы друг друга. Так что, как говорится, дай ему Бог…

– Ты ему бутылку коньяка поставь. И от моего имени тоже, – сказала моя принцесса.

И вспомнила:

– Как я хотела, чтобы ты меня вчера проводил, а не он!

И все у нас складывалось естественно, как дыхание. Правда, приходилось смотреть, не идет ли Роберт – не хотелось все же приносить ему лишние травмы, – и это сдерживало.

Вскоре он появился. Крикнул снизу по своему обычаю, а потом и пришел.

Поднялся по лестнице, вошел с моего разрешения в комнату, увидел Галку.

И демонстративно начал собирать вещички, которые оставлял у меня, в свой чемодан. Развод наш! Раздел имущества! Да, выглядело это так. Опять вместе с ним вошли в мою комнату обида и жалкость.

Галка смотрела на все это спокойно, молча, с едва заметной усмешкой.

– Что будем делать сегодня вечером? – спросил я его все-таки, пытаясь хоть как-то смягчить, надеясь, что возобладает в нем, наконец, пусть не мудрость, соответствующая возрасту, но хотя бы элементарный здравый смысл. Ну хоть после волейбола – «О, спорт, ты мир!» И в конце-то концов: ведь Галка подарила же ему три дня, которыми он так восхищался!

– А ты что предлагаешь? – спросил он дребезжащим, даже каким-то старческим голосом с той самой интонацией, которая стала появляться у него в последние часы – раньше я даже не подозревал, что она может у него быть…

– Я предлагаю вечером собраться, опять позвать девчонок… – сказал я, хотя сам теперь удивляюсь себе: сколько же можно было с ним возиться?

Он молчал, то есть не возражал как будто. Но и не выражал своего согласия. Он кокетничал, он хотел, чтобы я еще попросил.

Как раз подошло время ужина, и мы вышли все втроем – чемодан Вася все же пока оставил… Договорились, что после ужина Галка придет на нашу «историческую» лавочку на набережной в половине девятого, а мы с Робертом попробуем найти девчонок. Если не найдем этих или если они откажутся, то попробуем найти кого-нибудь еще. Будем мирно музыку слушать и в кости играть – есть у меня такая игра. Это все говорил я, а Роберт молчал.

На том и расстались с Галкой – она пошла в столовую турбазы на ужин.

У нас за ужином Вася все еще хранил гробовое молчание. Никаких попыток понимания, сближения. Обида и злость так и струились из него во все стороны.

Вышли из столовой Дома творчества, зашагали по набережной, и только у причала, когда нужно было сворачивать к столовой турбазы, он вдруг сказал:

– Так что ты предлагаешь?

– Как? – опешил я. – Мы же договорились…

– Со мной ты не договаривался.

– Ну, как же: я сказал Галке, ты молчал. Не возражал. Что же это, как ни знак согласия?

– Молчал, но не соглашался же.

– Но ведь и не возражал. И вот, ты ведь идешь со мной.