Прорыв

Разве справедливо одному кому-то или немногим обладать солнцем, зеленью листьев, цветами и воздухом, радостью, – рассуждал я, просыпаясь. Разве не высшее счастье – обладать этим всем вместе, делиться сокровищами, которые даны нам природой? – билась во мне беспокойная мысль… Разве женщина, высшее проявление естества природы, может принадлежать кому-то без своего желания? Разве солнце ее существа, принадлежащее даже не ей самой, а – природе, разве оно не погаснет неминуемо от навязанных ей запретов? Разумеется, если она хочет светить кому-то одному – пусть светит, но можно ли силой заставить ее светить? И разве не есть преступление против жизни попытка ее погасить? Естественно ли, когда кто-то один вдруг поднимает указующий перст и давит, давит других, обманом добившись власти?… Но я отгонял, отгонял эти назойливые трезвые мысли и вновь погружался в чудесные фантазии, счастливые сны.

…Почему-то не море было рядом, а то ли река, то ли озеро. И светило солнце, летали бабочки, травы колыхались, шелестела листва деревьев. И пели птицы, и кожу ласкал легкий ветер… Было четкое ощущение, что вот это момент истины и есть, а все другое, чем живем мы обычно изо дня в день, не имеет никакого значения… «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют, а воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше…» – вспоминались евангельские строки… «Будьте как дети, ибо их есть Царствие Небесное…» И обе девушки были рядом, они любили меня, и я любил их обеих, и никому из нас не нужно было быть главным…

И что еще интересно: в своих снах я был мужчиной, но сдержанным – я ласкал их, восхищался ими, проникал в нежные их тела, я был переполнен силой, дарил и дарил, но – не уставая, не разряжаясь… И уверенность в том, что могу так – не разряжаясь! – наполняла меня торжеством!

Да, они были странно реальными эти картины – ничего такого не было в жизни моей на самом деле, даже фильмов подобного рода я тогда никаких не видел, – но все было как будто в реальности! Мы были сгустком, облаком чистой, светящейся, хотя и вполне физической, реальной любви, – но самое главное то, что каждый заботился прежде всего о других, а не о себе – потому-то, может быть, мы и стали едины… Вся женственная сила Земли, казалось, раскрылась навстречу нам, мы растворялись в ней – я обожал всех женщин на свете! – и так радостно было отдавать им всего себя, погружаться в их живое, горячее, животворящее естество. Сколько же энергии на самом деле в наших телах! И было четкое ощущение, что сливаясь с женщинами, отдавая всего себя, я становлюсь только сильнее… Разбудил в серых утренних сумерках крик с улицы.

Я выглянул. Роберт.

– Можно к тебе?

О, какое внезапное разочарование, какое будничное пробуждение! Вспомнилась тотчас вся связанная с ним муть…

И тотчас же стало ясно, что Вася конечно же не спал всю ночь, и по его встревоженному лицу было видно: он тоже ждал и ждал того же, чего ждал я, но если я жаждал этого, то он жутко боялся.

Войдя ко мне, он быстро окинул взглядом комнату – только что под кровать не заглянул, – а я чуть не расхохотался.

– Я занял очередь в автомате, в Москву звонить буду, – сказал он, оправдываясь за ранний приход и успокоенный как будто бы результатом осмотра.

– Ну, как ты спал? – спросил я весело.

– Ты знаешь, плохо, – сказал он и засмеялся, и тут возник огонек понимания между нами.

– Как ты думаешь, пойдут они в горы, как договорились? – спросил я.

Он с сомнением покачал головой:

– Вряд ли. Не думаю. Все может быть, конечно, но я сомневаюсь.

Да, господи, я сомневался тоже – удалось создать настроение вчера вечером, но теперь у них отрезвление, и чего только ни придет теперь им в голову, во всяком случае ни о каком приближении к моим ночным грезам не может быть сегодня и речи. Да и на самом деле: зачем идти им в горы с нами, когда их четверо, а нас только двое?

Утреннее отрезвление, утреннее похмелье вступало в свои права. И первым вестником был «Роберт». Встревоженный, озабоченный инспектор-Роберт.

Едва мелькнул между нами огонек понимания, как тотчас же и погас. Лицо Васи вдруг исказила гримаса страдания, и он дрожащим голосом заявил:

– Я вчера весь вечер популяризировал тебя, а ты…

– Популяризировал? – искренне не понял я. – В чем это выражалось?

– Ты не понимаешь, – разочарованно сказал он. – Ну да ладно.

Он ушел, мы встретились вновь за завтраком, и я видел, как искренне он мучается, желая, чтобы я его понял. Господи, как будто я не понимал его!

– Как ты думаешь, что больше всего портит человека? – наконец риторически произнес он, когда мы после завтрака направились к причалу, чтобы встретить участниц нашего вчерашнего праздника.

– Ну, мало ли, – сказал я, понимая, что начинается очередной тур.

– Три вещи, – с уверенностью пастыря, чуть улыбаясь, заявил Вася и продолжал:

– Женщины, слава, деньги.

Я сделал вид, что не понял в чей адрес, и ответил так, будто считал это простой дискуссией на общие темы:

– Ну, насчет славы и денег я, пожалуй, согласен, – сказал я. – А вот что касается женщин, то ровно наоборот. Женщины, по-моему, не портят человека, то есть мужчину. Наоборот: женщины делают его человеком – если, конечно, он этого достоин. Отсутствие женщин – да, портит. Третьим я бы назвал не женщин, а власть. Власть действительно развращает, верно. Власть вообще над людьми, а власть над женщинами особенно. Власть я бы даже поставил на первое место.

– А как ты думаешь… – спросил Роберт с кривой улыбкой, – как ты думаешь, ты не стал хуже с тех пор, как… писателем стал? Твои друзья не говорили тебе, что ты портишься?

– После чего? – переспросил я, чувствуя, как досада и стыдная злость поднимаются во мне. – После того, как официально членом Союза Писателей назвали, что ли?! А? Или после чего же еще? Деньги? Их у меня никогда не было, нет и сейчас. Слава? Дурь какая! Неужели ты думаешь, что членство в Союзе дает автоматически славу? Меня же по-прежнему почти не печатают! Женщины? Так при чем же тут…

Господи, опять стало тоскливо и грустно. Что с того, если даже все четверо будут нас ждать на причале. Что получится у нас в горах? Не первая это у меня попытка, сколько раз был я участником разных групп – сколько раз сам собирал… И всегда, как правило, что-нибудь, кто-нибудь…

Приближаясь к причалу, уже на расстоянии мы увидели Галю. Она стояла, прислонившись к парапету набережной, и читала книжку. Утреннее солнце сияло на каштановых волосах ее, на красной материи майки, на загорелой коже…

Она радостно улыбнулась при виде нас. Однако девочек не было. Но, может быть, они просто запаздывают?

– Они должны прийти, я их видела в столовой, – сказала Галя.

– А как ты думаешь, пойдут они с нами? – спросил я.

– Не знаю…

Наконец, на набережной появились две Лены. Они улыбались, подходя, но улыбались растерянно. И с ними не было Тани.

– Ну, что? – спросил я.

Переминаясь с ноги на ногу, они сказали, что не смогут пойти, потому что у них какое-то собрание на турбазе в 12 часов. А Таня с ними не пришла потому, что загорает на пляже…

Ленам было неловко, это чувствовалось, я подозревал, что они бы пошли с нами, если бы не Таня.

– Может быть, пойдем вот так, впятером? – спросил я на всякий случай.

– Нет, в другой раз. У нас же собрание, – робко повторила одна из них.

Только Галя, солнечная Галя разделяла чувства мои, я это видел – мы переглянулись в ней.

9

Итак, мы остались втроем. День начался, и мы отправились загорать на море.

Прошли чуть подальше – туда, где было меньше народу, а берег моря более дикий: после узкой прибрежной галечной полосы начинался песок и высокая сухая трава. Мы расположились на гальке, на жарком солнце и принялись играть в карты.

Это была игра, не знакомая нам с Васей, Галка быстро научила нас. Нужно было «заказывать», «набирать очки», и, как во всякой игре, требовался расчет и риск. Тем-то игры и хороши, что они имитируют жизнь – и именно свойства личности, нужные для повседневной жизни, проявляются в игре порой наглядно и ярко.

Вася, то есть Роберт, боялся рисковать. Он долго думал прежде, чем заказывать, мялся, трусил, недозаказывал, и Галка в конце концов уже открыто смеялась над ним. Как это типично! Он хотел выиграть, чтобы выпендриться перед Галей, и это было так ясно! Не карточный выигрыш нужен ему – ему нужна Галя, очень, очень хотелось ему ее получить! Он думал, что для нее, как и для него, имеет значение такая чепуха, как выигрыш в карты! Он явно недооценивал ее – по себе мерил! И он – боялся. Он боялся проиграть, думая, что это, якобы, продемонстрирует перед Галей его бессилие, его слабость, он сам ставил себя в зависимость от внешнего «выиграл-проиграл», позволяя думать, что ничего, кроме этих формальных показателей его «значительности», у него нет. Но ведь страх – это и есть настоящий проигрыш! Естественно, что мужские акции Васи падали неудержимо…

Больше всего раздражала Галку его занудная нерешительность, а он, пытаясь оправдаться, нудил по моему адресу:

– Это я в картах долго думаю, а вот он зато долго думает в шашках…