Джунгли во дворе

Почему у дельфинов очень большой мозг, настолько большой, что сравним с человеческим? Почему они очень дружелюбны к людям, несмотря на то, что еще не так давно их безжалостно уничтожали ради мяса и жира? Почему дикие крокодилы позволяют делать с собой все, что угодно, жителям африканской деревни Пага, которая расположена на берегу большого озера (об этом писал журнал «Вокруг света»)? Однако те же самые крокодилы свирепо нападают на чужаков.

Или вот вопрос: каким образом удается приручить змей индийским и африканским факирам? Конечно, среди них, как и среди людей самых разных профессий, встречаются шарлатаны, которых, бывало, с шумом разоблачали, однако есть ведь действительно искуснейшие факиры.

«Шейх Муса никогда не прибегал к обману, – пишет Лоуренс Грин в уже упомянутой книге. – До начала представления он разрешал обыскать и даже раздеть себя. Змеи, которых он извлекал из нор под глинобитными хижинами, не были ручными. Он мог почуять скорпиона, затаившегося под камнем, или змею в ее убежище. По словам Мусы, запах змеи напоминает нашатырный спирт.

Монотонным пением Муса выманивал змей из их гнезд и подзывал к себе. Иногда кобра бросалась на него. Муса мягко отгонял ее своей палочкой. Потом кобра поднималась и пристально смотрела на заклинателя. Муса ждал этого момента. Продолжая напевать, он медленно приближался к змее. Затем опускал руку на землю, и кобра клала свою голову ему на ладонь.

Такие представления могли показывать и другие заклинатели, в том числе главный смотритель Лондонского зоопарка по имени Бадд… Но у старого Мусы были и другие поразительные номера, и их могли повторить лишь немногие заклинатели прошлого и настоящего.

Очертив палочкой круг на песке, Муса сажал туда только что пойманную кобру, и она оставалась в этом круге, как привязанная, до тех пор, пока Муса не отпускал ее. Не спорю, многие могут таким же образом заворожить курицу. Но попробуйте проделать это с коброй! В конце Муса сажал в такой же круг четыре или пять змей и всех завораживал. Зрители хорошо видели, что змеи пытались выбраться из круга, но ни одна не уползала далеко, пока Муса на нее смотрел».

Отношение людей к тому, чего они не могут понять, различно. Но, как и во всем, здесь тоже существуют две крайности. Одних непонятные вещи погружают во мрак беспомощного суеверия. Эти люди теряются перед непознанным и вообще отказываются познавать, предпочитая просто-напросто верить. Верить, и все. Они слишком почтительно умолкают перед непознанным, настолько почтительно, что опускают руки. У людей, принадлежащих к другой крайней позиции, непознанное вызывает скорее не почтение, а досаду. По какой-то причине, которую трудно понять, они вдруг начинают считать себя все познавшими, все превзошедшими. «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда», – говорят они, взяв на вооружение принцип известного чеховского героя.

Трудно сказать, какая из этих позиций хуже. Ведь крайности, как известно, смыкаются. «Этого не может быть…» очень похоже на заклинание суеверных людей от «нечистой силы». А самое главное, что любители этого выражения точно так же опускают руки перед непознанным, как и представители почтительного всеверия. Разгадка обеих позиций проста: ведь давно известно, что опустить руки – самое легкое, для этого даже усилия никакого не нужно, наоборот. Гораздо труднее не открещиваться и не затыкать уши, а попытаться исследовать и понять.

Но вернемся к понятию «тотем» и к животным, которые, я уверен, еще преподнесут нам немало сюрпризов. Биология – наука будущего, она ждет своего Эйнштейна…

Итак, тотемизм предполагает «родственную связь». Но во многих странах, у разных народов почитаются священные животные, не обязательно связанные с культом тотема. В Индии, например, до сих пор считаются священными обезьяны, коровы и многие другие животные, в Египте – скворцы, крокодилы, в Кении – слоны, на Мадагаскаре – лемуры и некоторые птицы, на Шри-Ланка – очковая кобра, в Латинской Америке – попугаи, кошки…

Любопытно, что к тотемам и священным животным относятся не только крупные млекопитающие, птицы, рыбы, рептилии, но даже насекомые. Так, тотем новогвинейского племени астомов – богомол. Его фигурка, вырезанная из дерева, устанавливается на носу каноэ. Пауки тоже удостоились кое-где чести быть тотемами или священными животными. Завсегдатай многих народных песен и сказок Африки – хитрый и находчивый наподобие нашего Петрушки паук Ананси.

Убить животное-тотем или священное животное – все равно что убить родственника или просто хорошего человека. Известен случай, когда юноше, случайно убившему змею, напомнили, что змея – главнейший из тотемов его племени. Бедный юноша настолько перепугался и расстроился, что вскоре умер.

Может быть, именно в этом – в испуге, глубочайшем расстройстве и связанном с ним самовнушении – и кроется загадка тотема?

Что же касается пауков и рассказанной мною истории с зеленым крестовиком, то не пример ли это зачатков возникновения тотемизма? Пауки очень понравились мне своей индивидуальностью, «сообразительностью», фотогеничностью (самих себя и их «произведений» – паутины), некоторой загадочностью. История с Зеленым – простое совпадение, однако именно такие совпадения и запоминаются! Пауков нельзя обижать – это я знал и так, мне было неловко оттого, что я лишил Зеленого единственного его укрытия и как раз перед сильнейшим дождем, да еще вид у него был этакий «мистический», к тому же вечно обиженный. И «наказание» мне – сильнейший радикулит. Значит…

Но я не поддался. А других обитателей Джунглей разве обижать можно? Конечно, мух, комаров, оводов я в расчет не беру. Их действительно словно сама судьба создала нашими врагами. Какой с них спрос? Но вот, например, бабочки. О них речь впереди, но, забегая вперед, скажу, что потом они вытеснили-таки пауков с пьедестала моих пристрастий. Симпатия к паукам, уважение к ним у меня, конечно, остались, но бабочки-то ведь ничем не хуже. И взрослые, и их ранняя, «юношеская» стадия – гусеницы. А клопы? Некоторые травяные (разумеется, не домашние, еще не хватало!) клопы, ярко, со вкусом окрашенные, прекрасны! А жуки? А уже упоминавшиеся стрекозы? Со многими из упомянутых этих созданий были у меня и «личные» отношения… Так что же, выходит, всех их считать в некотором смысле своими родственниками?

Написал я эту последнюю фразу, подумал. И вот к какой мысли пришел.

Да. Конечно! В том-то и дело. Все мы и на самом деле в каком-то смысле родственники. Все мы представители живого на планете Земля. Дети одной своей щедрой матери – Природы. И дети, и часть ее. Как же не родственники?

Не любим того, кого не знаем…

Однажды я затеял со своими родственниками разговор о том, кому какие животные больше нравятся. Моя сестра Рита, женщина средних лет, мать семейства, сказала, что ей очень симпатичны косули. Видела их в зоологическом саду на юге очень давно, но до сих пор помнит. Очень уж они милые, сказала она, грациозные и покорные. Самки забитые такие, самцы их гоняют, жалко. Глаза у них печальные.

– Ну, хорошо, – согласился я. – Косули, конечно, красивые и безобидные, их трудно не любить. А еще кого бы ты назвала?

И тут сестра назвала крыс. Крыс, которых большинство так яростно ненавидит! У меня тоже, честно говоря, они не вызывают особой симпатии. Правда, она поправилась, сказав, что имеет в виду не серых домовых крыс, а пестрых. И рассказала, как у них жили две пестрые крысы – Фантомас и Феничка. Фантомасом назвали самца потому, что был он весь белый, а морда – черно-фиолетовая, как маска. Феничка же была вся разноцветная, живая и сообразительная. Коробку с этой парочкой поставили в ванну, и Феничка очень скоро научилась вспрыгивать на край ванны. Правда, получилось это у нее далеко не сразу: много раз она не допрыгивала и срывалась, но не падала духом, и наконец упорство и стремление к познанию нового победили. А Фантомас только ел, валялся на дне ванны и спал. Еще гадил. Феничка, бедная, такая чистоплотная, хозяйственная, за ним все катышки убирала. В сторонку оттаскивала или в сток ванны. Приберется, а потом вспрыгнет на край ванны, спустится на пол и по ванной комнате гуляет. Фантомас же, ленивый, трусливый, так от ванного донышка и не смог оторваться. А еще Феничка имя свое знала и тотчас прибегала, если ее звали. И очень любила с людьми играть, а когда Валентин, муж сестры, спал днем (что с ним частенько случалось), то она обычно по нему ползала. Ведь это удивительно, чтобы крыса так к человеку привыкла!

– Крысы и мыши, как собаки и кошки, по развитию отличаются, – подытожила сестра. – Крысы гораздо умнее…

Тут насчет собак и кошек я возразил, сказав, что у них у самих теперь живут черный терьер и черная кошка и неизвестно еще, кто из них умнее. Огромная терьериха по имени Лена действительно неглупа и эффектна. У меня к ней только одна претензия: когда я приходил читать вслух свои рассказы, то, лишь только мы садились и я начинал, Лена принималась демонстративно зевать, поскуливать, всем своим видом выражая невыносимую скуку. Я подумал: может быть, ее выводит из себя всего-навсего монотонность моего голоса? Но когда Валентин начинал читать вместо меня и старался читать с выражением, то и это не помогало. Значит, дело не в голосе… Нет, кошка Ночка, с моей точки зрения, гораздо умнее. Вы бы послушали, как разговаривает она с сестрой, любые оттенки эмоций выражая модуляциями мяуканья. А как она однажды вспрыгнула ко мне на колени и начала успокаивающе мяукать и ласкаться, сочувственно глядя в глаза, когда я пришел к родственникам после какой-то очередной своей неудачи!

Да, очень часто наше отношение к животным носит утилитарный характер. Понимает, ценит нас животное – значит, оно хорошее…

Но не всегда дело только в этом.

Для моей племянницы Лили, ставшей теперь семнадцатилетней девушкой, например, одно из самых любимых животных – медведка. Да-да, медведка – сравнительно крупное насекомое, похожее то ли на кузнечика без длинных ног, то ли на маленького рака с костяными лопаточками вместо клешней, причем бурого, тараканьего цвета. Я бы назвал ее помесью рака с тараканом. Живет медведка под землей, лопаточками прорывая длинные ходы, питается корнями растений, почему и считается вредителем в огороде.

– Чем же тебе так нравится медведка? – спросил я.

– А она хорошенькая, и глаза выразительные! Жалко ее: всю жизнь в земле живет, в темноте.

Вообще у моей веселой, живой и очень сострадательной племянницы странная склонность к существам очень неприятным на вид – клопикам, водяным скорпиончикам, гладышам, червячкам, голым гусеницам, навозным и трупным жукам. Почему?

А вот красивая голубоглазая и очень неравнодушно относящаяся к своей красоте Вика всем животным предпочитает хищников из породы кошачьих – леопардов, пантер, тигров, барсов. Из насекомых же ей более всего милы стройные, изящные стрекозы-стрелки, тоже хищники между прочим. Да еще и голубоглазые…

Когда же я брал Вику с собой в путешествия, и мы находили крестовика, и я с восторгом фотографировал его со всех сторон, Вика (однажды она призналась мне в этом) едва удерживалась от того, чтобы проткнуть его раздутое брюшко чем-нибудь острым…

Так что же движет нашими избирательными чувствами к животным? Таинственная устойчивая память – наследие предков, избиравших тотемом то или иное живое существо? Или святое чувство человеческого сопереживания, желание заступиться за того, кто мил нашему сердцу, но слаб? А может быть, подсознательное перенесение своих собственных черт на «братьев наших меньших» и попытка таким образом утвердить себя, свои собственные черты и склонности в мире?

Моя сестра однажды сказала так:

– Обычно мы не любим того, кого не знаем. А как начинаешь узнавать, так все они хорошими кажутся.

Верно! Как тут не вспомнить тех, кто наряду с пауками с детства внушает нам мистический страх…

Героиня медицинской эмблемы

Их не любят и боятся многие. Хотя тотем змеи довольно распространен, а в некоторых местах змеи считаются священными животными (в Африке змея – охранитель благополучия), однако любить их действительно нелегко. И холодные они, ускользающие, и прячутся, и появляются всегда внезапно, и непонятные какие-то (почему без ног?), а главное, ядовитые. Издавна змея – это олицетворение коварства и злобы. Правда, еще и мудрости («И жало мудрыя змеи…»). Библейская легенда именно змею считает виновницей всех бед, преследующих человека (змей-искуситель). Многие места земного шара, главным образом в тропиках, да и в пустынях тоже, опасны из-за большого количества обитающих там змей. Тысячи людей гибнут на Земле ежегодно от их укусов. Французский закон от 4 августа 1766 года даровал островам Мартиника и Сент-Люсия (Малые Антильские острова) такой флаг: голубое полотнище, разделенное белым крестом на четыре квадрата. В каждом квадрате изображена извивающаяся змея. Копьеголовая куфия, и сейчас во множестве обитающая на островах, чрезвычайно ядовита. Для многих островитян встреча с ней кончается смертельным исходом…

С давних пор отношение к змеям сложилось настолько однозначное, что «змея», «гадюка», «кобра» стали весьма нелестными прозвищами для людей коварных и злобных, а, по одному из древнейших поверий, за убийство ядовитой змеи человеку прощается якобы сто грехов. То есть прикончил «ядовитую гадину» – и смело можешь грешить сто раз…

Значит, так: за змею сто грехов прощается, а за паука – сорок. Хорошо нам, грешникам! Греши сколько влезет, ну хотя бы раз двести! За это только и нужно будет, что убить двух змей или пять пауков. А если же мы в искупительном рвении прикончим не пять, а, допустим, семь пауков, то, следовательно, можем грешить еще 2x40=80 раз. Выгодная арифметика!

Только вот что непонятно. Почему за наши грехи должны расплачиваться не мы, а другие, то есть в данном случае пауки или змеи?

Вспоминается вот какой случай.

В школьные годы я довольно часто ездил на охоту в деревню с романтическим названием Медвежья Пустынь. В полукилометре от деревни раскинулось огромное моховое болото, поросшее мелкими березками и сосенками, кустиками багульника, голубики, брусники, а кое-где и высокой травой. И на самом болоте, и в его окрестностях, в лесу, на сырых лугах, на берегах двух речек, Яхромы и Сестры, водилось довольно много гадюк. Частенько нам, охотникам, приходилось видеть извивающееся в траве или во мху пестрое длинное тело… Я ходил в резиновых сапогах, которые гадюка не в состоянии прокусить, однако при виде змеи, уползающей прочь, ощущал во всем теле неприятную скованность.

Однажды мы с Владимиром Ивановичем Жуковым, моим старшим товарищем и постоянным спутником по охоте, шли по болоту с ружьями наперевес в ожидании тетеревов. Внезапно в двух шагах перед нами зашуршала гадюка. Владимир Иванович, недолго думая, выстрелил в нее и убил. В свое оправдание он тут же привел поверье о ста грехах.

И я тогда понял, как поступать. Не цепенеть в скованности при виде уползающей ядовитой змеи, а действовать как мужчина – стрелять или, еще проще, брать хорошую палку.

Когда в следующий раз я шел по болоту один и увидел змею, то тут же схватил подвернувшуюся толстую ветку, размахнулся… Ветка оказалась гнилой и при замахе сломалась. Не спуская глаз с извивающегося пестрого тела, я схватил другой валявшийся поблизости сук, ударил… И промахнулся. Ударил другой раз, а змея уже успела скрыться в кустах. До сих пор не могу забыть отвратительного смешанного чувства – трусливой скованности и… смутного сознания несправедливости своего поступка. За что? Она ведь и не думала нападать на меня, она, наоборот, уползала…

Тем не менее, встретив змею опять и не найдя поблизости палки – а вокруг была густая трава и гадюка вот-вот скрылась бы в ней, – я прицелился, спустил курок… Раздался выстрел, но я промахнулся. Тут же прицелившись из второго ствола, выстрелил снова. Зрелище окровавленной, превращенной в сплошное красное месиво головы гадюки было ужасным, а тело ее все еще продолжало беспомощно извиваться в траве…

Весь остаток дня я ходил в смятении. И вот ведь что удивительно: если я и раньше боялся гадюк, то теперь страх стал еще более сильным – к нему примешалось чувство вины. Я как будто бы ожидал теперь ответного удара, расплаты, и самое неприятное было то, что я понимал: расплата будет справедливой, я ее заслужил. Фактически я был теперь перед гадюками беззащитен.

Ах, с каким же трудом человек умнеет! Сколько уроков нужно ему преподать, прежде чем он наконец усвоит какое-то правило…

Походив под впечатлением отвратительного убийства, я, кажется, свое чувство забыл. Потому что, встретив через некоторое время гадюку, опять решил ее убить, но на этот раз не из ружья – оно было не заряжено, потому что я шел по дороге, – а ножом. Был у меня тяжелый складной нож, охотничий, я тотчас раскрыл его и, наклонившись над гадюкой, поспешно уползающей в кусты, ловко взмахнул своим острым оружием, намереваясь по-кавалерийски отсечь ей голову. Нож был очень острый, чем я особо гордился. Однако змея ползла быстро и извивалась, и я промахнулся. Придорожные кусты были уже от ее головы в полуметре, вот-вот она скрылась бы, и я поспешно взмахнул еще раз и еще… Я даже не знаю, как это произошло. Помню только, что гадюка уже скрылась в кустах, слышался удалявшийся шелест, а я в растерянности стоял и рассматривал носок своего левого сапога, который был насквозь рассечен моим же великолепно наточенным ножом, и чувствовал, что в сапоге большой палец ноги начинает ныть и теплеть от набегающей крови. Первой мыслью было: не попал ли яд змеи в рану…

Яд, разумеется, не попал – змея и не думала меня кусать.