О СССР – без ностальгии. 30–80-е годы

Он лекции почти не посещает,
Но всё ж пустить в глаза умеет пыль…

Ну и ударная концовка (чёрт дернул меня написать такое, а может, нависшая надо мною тень Сергея Михалкова?):

…Его забота – только быть красивым
И на груди чтоб галстук был не крив…
А ну, очнись, красавец-одиночка!
Взгляни на жизнь своей родной страны,
Не танцевальные шажочки,
А трудовые нам нужны шаги!

Оп-па! Деканат, ректорат и администрация Плехановского института были довольны: какие у нас есть ПРАВИЛЬНЫЕ студенты!.. А свой стыд за содеянное я тихо спрятал в тряпочку… (4 января 2019 г.)

Пока пишешь книгу, появляются всё время какие-то дополняющие публикации. И вот рецензия в «МК» о премьере мюзикла «Стиляги» в Театре наций – «Два мира – два Шапиро». Повторение киномюзикла Валерия Тодоровского в театральном варианте. Как написано в рецензии: «Сюжет построен на гиперболизированном конфликте между двумя образами жизни: советским – замкнутость, уныние, сплошные запреты и маршевый коллективизм, доведённый до тупости, и как бы американским – свобода, раскованность, многоцветность, рок-н-ролл, доведённый до идиотизма. В общем, „два мира – два Шапиро…“»

Такая вот трактовка спустя десятилетия. Ладно, не зацикливаемся и читаем-бежим дальше. Счётчик жизни стучит остервенело… (7 марта 2019 г.)

1949 год – 16/17 лет. «Я хочу одной отравы – пить и пить стихи!»

Закончил далеко не блестяще 8-й класс и перешёл в 9-й. 2 марта исполнилось 17 лет. Будучи абсолютно свободным от домашней опеки и контроля со стороны мамы, я вёл вольную и беспорядочную жизнь: развлечения, танцы, книги, стихи, поиски собственного «я» и т. д. Никакой системы, всё в хаосе и в сумбуре. Домашний беспризорник.

В школе в комсомол не приняли (успеваемость, поведение), но об этом нисколько не жалел, мне даже нравилось быть белой вороной. В своём классе пытался верховодить и водил дружбу с двумя старшеклассниками – Димулей Тюремновым (его отец был артистом в Музыкальном театре Станиславского. Фамилия Тюремнов – явно для оперетты) и Женькой Рубцовым. Нас сблизил общий язык и тяга к юмору. Мы в основном говорили на языке Остапа Бендера и других героев «12 стульев» и «Золотого телёнка»:

– Дышите глубже: вы взволнованы!

– А может быть, вы хотите, чтобы я дал вам ключ от квартиры, где деньги лежат?

– Ну, что, лёд тронулся?

– Крепитесь… Запад нам поможет.

И так далее. Позднее я с восторгом читал «Записные книжки» Ильи Ильфа. Вот несколько записей:

«– Все талантливые люди пишут разно, все бездарные люди пишут одинаково и даже одним почерком.

– Никто не будет идти рядом с вами, смотреть только на вас и думать только о себе.

– Он посмотрел на него, как царь на еврея. Вы представляете себе, как русский царь может посмотреть на еврея?»

Ильф умер рано, в апреле 1937 года, когда мне исполнилось 5 лет. О своём любимом писателе я написал эссе «Великий комбинатор сатиры и юмора» и поместил в книгу «Золотые перья» (2008). Илья Арнольдович умирал тяжело. И физически, и морально: «Тяжело и нудно жить в краю непуганых идиотов». И, предчувствуя террор, говорил: «Кирпич летит».

В 1949 году «Стулья» и «Золотого телёнка» переиздало издательство «Советский писатель» и попало под раздачу. Критики изгалялись: «Это книжка для досуга, для лёгкого послеобеденного отдыха» (А. Зорич). «Пустой юмор ради юмора» (Борис Горбатов, автор патриотического романа «Непокорённые»).

Но вернёмся в 1949 год.

В январе 1949-го развернулась разнузданная кампания против «безродных космополитов и низкопоклонства перед Западом». 16 марта в «Литературной газете» появилась статья под заголовком «Убрать с дороги космополитов». Мишенью нападок стали деятели науки и культуры…

21 декабря широко и торжественно отмечалось 70-летие вождя. «Правда» вышла с обращением к «товарищу Сталину – великому вождю и учителю, продолжателю бессмертного дела Ленина». Воздух был наполнен славословием, а в небе прожектора высвечивали портрет гениального Иосифа Виссарионовича…

Я жил в это время. В 1949 году мне было 17 лет. Мой космос располагался в основном в Замоскворечье, между Серпуховской улицей и Даниловским рынком. То, что происходило в мире и в Советском Союзе, пролетало мимо меня по касательной. Я был растворён в своих увлечениях: девочки, джаз, танцы, поэзия, футбол и немного шахмат. О литературных процессах ничего не ведал, лишь доносились какие-то обрывки новостей. Настоящая историческая память о прошедших годах пришла с опытом и возрастом.

Эпоха книг и авторов изъятых,
Эпоха выдвижения прохвостов… –

как написал неведомый мне студент-фронтовик М. Качкурин.

Полного дневника за 1949 год уже нет, но сохранились какие-то отдельные даты и описания. Основной танцевальной площадкой был клуб «Спорт» в начале Ленинградского шоссе. Моей лучшей партнёршей была Зоя Петрова, но, увы, положившая глаз на моего взрослого друга, студента Архитектурного института Виктора Шерешевского. Мне оставалось найти замену, и нашёл в двух татарочках, сёстрах Ахметовых – Зое и Розе. Бурный юношеский роман. Но были и другие «кандидатки в фаворитки», как выразился Игорь Северянин (поэма «Валентина»). Так вот, этих Валентин были десятки, хотя никаким Дон Жуаном и Казановой я не был, так, какой-то жалкий ученик, всего лишь подмастерье любовных дел, да ещё с литературными претензиями. Вот строки, написанные 7 октября 1950 года:

Я долго слонялся по свету,
Искал бесконечно красивых,
Искал беспредельно влюблённых
И верных любви и завету.
Но мне попадались другие,
С мечтой для меня непонятной,
С душой для меня незнакомой, –
Друг другу мы были чужими.

Лето 1949-го я провёл на даче в Тайнинке, у маминой тётки – бабы Лёли. Она сдала комнатку на втором этаже моей знакомой студентке Ляле (Брониславе Шнейдер), а потом уже её друзья, студенты, появились в соседних дачах, и образовалась весёлая студенческая компания, мне, школьнику, всё это было в отраду и в опыт. Играли в волейбол и домино, ходили в лес, ездили в кино в Мытищи, а главное, о чём-то пылко говорили, спорили, обсуждали. Потом Ляля познакомила меня со своей подругой, студенткой исторического факультета МГУ Светланой Растопчиной, и 7 ноября, на праздник Октября, мы с Игорем Горанским были приглашены в правительственный дом на Берсеневской набережной, в Дом на набережной (по книге Юрия Трифонова).

Мне было 17, Светлане – 22 года, но она не ощущала возрастной разницы и «купилась» на мой более взрослый внешний вид. В её квартире собралась шумная компания, пили-пели-говорили, а потом в ванной я и Светлана упоённо слились в поцелуе. И ничего другого эротического и сексуального. А было смешное: узнав о новом романе, Ляля спросила меня: «Теперь ты на Светлане женишься?» Такие вот были инфантильные студентки советской поры.

Любовь была бурной и краткой, и я подарил Светлане свой школьный доклад о Байроне (единственный экземпляр!). А может, не любовь, а всего лишь любовное тяготение друг к другу. Несколько встреч в 1950 году, – и всё. Финита ля амор!..

Кончились страсти, кончились муки.
В спокойствии дни так тихо идут.
Уже не хочу целовать твои руки:
Новые дали меня влекут.

Читаю сегодня всё это и думаю: прыткий был юноша! В тот год много читал, игнорируя школьные учебники, и много писал стихов. Разных, но с креном в одиночество и тоску, типа «Рыцарь печальный, красивый и нежный…». Вот стихотворение от 15 декабря:

Чувствую, что прогнил я весь
В тоске, в одиночестве и печали.
Вот перед вами стою я здесь
И слышу: «Боже, какой вы стали!..
Раньше вы милым таким были,
Смеялись, резвились – ну, как дитя.
Скажите по совести: почему вы взвыли?
Может, от боли, кого полюбя?..»
Что же ответить могу вам на это?
Обрывки слов застревают во рту.
Может, вам скажет то, что стал я поэтом –
Мысли и чувства в кошмарном чаду…

3 мая написал стих под Маяковского, нещадно ругал Америку (чем она не угодила? Непонятно):

…Человеку в Нью-Йорке нечем дышать.
Даже нельзя спокойно пожрать –
В ресторане рёв соло,
Повсюду реклама «drink Соla».