Разгадка 1937 года

Работа во имя государственных дел была главным для Сталина. В.М. Молотов вспоминал: «У Сталина была поразительная работоспособность… Я это точно знаю. То, что ему нужно было, он досконально знал и следил… И смотрел не в одну сторону, а во все стороны. Политически важно было, скажем, авиация – так авиация… Пушки – так пушки, танки – так танки, положение в Сибири – так положение в Сибири, политика Англии – так политика Англии, одним словом, то, что руководитель не должен выпускать из своего поля зрения… Сталин спросит: “Важный вопрос?” – “Важный”. Он тогда лезет до запятой».

Отдавая всего себя работе, Сталин требовал того же и от других. Н.К. Байбаков вспоминал: «Работа требовала много сил и нервов. Громадные физические и психологические перегрузки выработали в нас, руководителях, особый, беспощадный к себе стиль работы. Если наркомы работали в “сталинском режиме”, то есть по ночам, то их заместители фактически и дневали, и ночевали в наркоматах. Иногда я не спал по двое суток подряд. Обычно в 4–5 часов утра Поскребышев, заведующий Секретариатом ЦК ВКП(б), звонил по телефону членам Политбюро и сообщал, что Сталин ушел отдыхать. Только после этого расходились».

Увлеченность Сталина работой органично соединялась с его деловитостью и готовностью обсуждать сложные государственные вопросы с людьми разного положения. Дейчер замечал: «Его облик и поведение олицетворяли скромность. Он был более доступен для среднего служащего или партийного работника, чем другие лидеры… Будучи замкнутым, он был непревзойденным мастером в умении терпеливо слушать других. Иногда можно было видеть, как он сидит в углу, попыхивая трубкой и не шелохнувшись, слушает взволнованного рассказчика час, а то и два часа, лишь порой прерывая свое молчание парой вопросов. Это одно из его качеств, которое демонстрировало отсутствие эгоизма».

О высокой требовательности Сталина к себе свидетельствовали многие. Дейчер отмечал, что «личная жизнь Сталина была безупречной и не вызывала подозрений». Его личный секретарь, сбежавший за границу Бажанов, писал: «У этого страстного политика нет других пороков. Он не любит ни денег, ни удовольствий, ни спорт, ни женщин. Женщины, кроме его жены, не существуют».

Образ жизни Сталина отвечал представлениям о пролетарском вож-де, в отличие, например, от Троцкого, любившего устраивать в Кремле шумные вечеринки, которые венчались коллективными выездами на охоту в Подмосковье. Дейчер признавал, что Сталин и Аллилуева «жили в небольшой квартире в доме, который был предназначен для прислуги в Кремле… Печать обыденности и даже аскетизма лежала на личной жизни генерального секретаря и это обстоятельство производило благоприятное впечатление на партию, члены которой руководствовались пуританскими нравами и поэтому были озабочены первыми признаками коррупции и распущенности в Кремле».

О том, что такой стиль поведения супругов сохранился и после того, как Сталин стал первым вождем партии и страны, подтверждает переписка между Надеждой Аллилуевой и Сталиным. Так, в сентябре 1929 года Аллилуева, которая в это время обучалась в Промакадемии, пишет из Кремля: «Иосиф, пришли мне, если можешь руб. 50, мне выдадут деньги только в 15/IX в Промакадемии, а сейчас я сижу без копейки. Если пришлешь, будет хорошо. Надя». Через десять дней Сталин отвечает ей из Сочи: «Забыл прислать тебе деньги. Посылаю их (120 р.) с отъезжающим сегодня товарищем, не дожидаясь очередного фельдъегеря. Целую. Твой Иосиф». Поскольку речь идет о сумме, составлявшей тогда около месячной заработной платы квалифицированного рабочего, совершенно ясно, что у супругов не было никаких денежных накоплений. Также ясно, что супруга Сталина даже не помышляла о том, чтобы приобретать что-либо в «кредит».

Из переписки ясно, что во многих случаях супруги привыкли обходиться без посторонней помощи. Так, находясь в Сочи, Сталин просил не обслуживающих его секретарей, а Аллилуеву, чтобы та подыскала ему самоучитель английского языка, учебник по металлургии и учебник по электротехнике, а та, не обращаясь ни к кому за помощью, сама искала эти книги. При этом Сталин посылал свои письма жене обычной почтой. Однажды одно письмо Сталина из Сочи пропало, и розыск его ни к чему не привел.

Разумеется, материальное положение супругов было несравнимо лучше, чем рядовых советских граждан. И все же многие стороны жизни семьи не отличались от жизни большинства москвичей. Из писем Аллилуевой следует, что члены семьи Сталина перемещались по Москве не на персональных машинах, а с помощью общественного транспорта, как и остальные жители столицы. Аллилуева делилась со Сталиным впечатлениями от своих поездок в московском трамвае. Она сообщала Сталину и о возникших в конце 1929 года очередях за молоком, и о настроениях людей осенью 1930 года, о строительстве в Москве и состоянии московских улиц. Писала она Сталину в Сочи и о том, что, несмотря на минусовую температуру в начале октября 1930 года, московские власти распорядились не топить дома до 15 октября и ей, как и остальным студентам Промакадемии, приходилось сидеть на занятиях в пальто.

Нетребовательность в быту сохранялась у Сталина до конца его жизни. Даже такой критик Сталина, как А.И. Микоян, признавал: «В личной жизни Сталин был очень скромен, одевался просто». Маршал Советского Союза Г.К. Жуков вспоминал: «Как известно, И.В. Сталин вел весьма скромный образ жизни. Питание было простое – русской кухни, иногда готовились грузинские блюда. Никаких излишеств в обстановке, одежде и быту у И.В. Сталина не было». Подобное же впечатление сложилось и у главного маршала авиации А.Е. Голованова: «Мне довелось наблюдать Сталина и в быту. Быт этот был поразительно скромен. Сталин владел лишь тем, что было на нем надето. Никаких гардеробов у него не существовало». Суммируя свои впечатления о быте и личной жизни Сталина, Голованов замечал: «В его личной жизни не было чего-либо примечательного, особенного. Мне она казалась серой, бесцветной. Видимо, потому, что в привычном нашем понимании ее у него просто не было».

Сталин был крайне непритязателен к своей одежде. В своем дневнике его родственница М.А. Сванидзе записала 4 ноября 1934 года о Сталине: «Он с трудом всегда меняет по сезонам одежду, долго носит летнее, к которому, очевидно, привыкает, и та же история весною и так же с костюмами, когда они снашиваются и надо одеть новый». Охранник А. Рыбин рассказал, на какие хитрости приходилось идти обслуживавшему персоналу сталинской дачи, чтобы сменить развалившуюся мебель или хотя бы заставить генералиссимуса одеть новые полуботинки. В последнем случае Сталин сурово требовал вернуть ему старую, изношенную обувь, и горничным с трудом «удавалось блеском крема скрыть ветхость обуви».

Ссылаясь на воспоминания начальника правительственной охраны генерала В.С. Рясного, Феликс Чуев писал, что после его смерти «выяснилось, что хоронить Сталина не в чем. Рясной открыл шкаф, а там всего четыре костюма – два генералиссимусских и два гражданских, серый и черный. Черный сшили, когда приезжал Мао Цзэдун, специально сшили, насильно, и Сталин его так ни разу и не надел. Да еще бекеша висела – старинная, облезлая, выцветшая. «Лет сто ей, наверно, было, ей-богу, – говорит Рясной. – Бекеша или архалук вроде шубейки – наденет, бывало, и по саду гуляет. (Видимо, Рясной имел в виду доху, которую Сталин вывез из Туруханской ссылки. – Примеч. авт.) Один генералиссимусский китель был весь замазанный, засаленный, а другой – обштрипанный… Новый костюм не шили. Сталин лежал в гробу в своем стареньком, но сносном: рукава подшили, китель вычистили».

Вряд ли такую непритязательность к своей одежде можно было объяснить стремлением культивировать аскетизм напоказ, хотя бы потому, что личная жизни руководителей в советское время была закрыта от глаз общественности. Сталин вел тот образ жизни, который в основном отвечал потребностям человека, воспитанного в бедности и приученного в духовных училищах к умеренности в своих потребностях и скромности во внешнем виде. Сталин не поддался стремлению к удовлетворению мыслимых и немыслимых потребностей, типичному для многих руководителей, получивших такие возможности в силу своего властного положения. Скорее всего, считая самым главным в своей жизни свою работу, Сталин не придавал большого значения тому, как он выглядит со стороны, и соответствует ли его наряд представлениям о моде или нет. Так, например, его нежелание приобретать новую обувь объяснялось его хроническими болями в ногах, и он предпочитал хорошо разношенные ботинки. Он даже проделывал сам дырки в сапогах, чтобы не травмировать больные ноги.

Поскольку он искал в окружавших его условиях прежде всего наибольшего удобства для своей работы, то для него было неважно, как это достигалось: возможностью носить полуразвалившиеся, но разношенные ботинки или пребывать в большом парке, обеспечивающем уединение, одеть древнюю, но необыкновенно теплую доху и поспать в ней на зимнем воздухе или ездить в быстроходной государственной машине, обходиться большую часть времени без назойливых слуг или иметь огромный штат охраны, обеспечивающий ему безопасность и защиту от надоедливых посетителей.

Поскольку же, выбирая между дешевым и простым удобством и дорогостоящей модой, он был безоговорочно на стороне удобства, то его дачи, в которых он жил, не обладали теми модными дорогими сооружениями, без которых потом не строились дачи высокопоставленных руководителей или коттеджи современных богатых людей. Рыбин писал о «Ближней» даче Сталина: «Никаких бассейнов или массажных на даче не имелось. Никакой роскоши – тоже». Хотя Сталин пользовался государственными автомашинами и жил на различных дачах, они не были его личной собственностью. Ни один из дорогих подарков, преподнесенных ему как руководителю страны, ни один из предметов домашнего быта кремлевской квартиры или дач не остался в собственности его детей. Небогатыми оказались и денежные накопления Сталина, переданные в наследство его детям. В своих воспоминаниях А. Рыбин писал, что после смерти Сталина сотрудник его личной охраны Старостин «обнаружил сберегательную книжку. Там скопилось всего девятьсот рублей – все богатство вождя (в 1953 году подобная сумма составляла примерно около полумесячной заработной платы квалифицированного рабочего. – Примеч. авт.). Старостин передал сберкнижку Светлане».

Несмотря на то, что стиль работы и образ жизни советских руководителей не были предметами всеобщей гласности, о том, как они работают и живут, было хорошо известно членам ЦК и другим видным деятелям партии. Для многих из них Сталин служил примером того, как надо отдавать себя работе и как не злоупотреблять служебным положением в личных целях. Но и в широких партийных массах Сталин пользовался популярностью. Прежде всего, в нем видели человека, который с первых дней советской власти подчинялся строгой дисциплине и боролся против раскола в рядах партии.

С самого ее начала история большевистской партии была отмечена не прекращавшейся внутрипартийной борьбой, чреватой расколом. Перспектива раскола партии, преодолевавшей огромные трудности подпольной жизни, а после прихода к власти оказавшейся в окружении подавляющего беспартийного большинства страны, вызывала тревогу всех ее членов, а потому «раскольники» решительно осуждались ее большинством. «Раскольниками» считались меньшевики, отзовисты, ликвидаторы, ультиматисты, левые коммунисты, военная оппозиция, рабочая оппозиция, децисты, всевозможные «национальные уклонисты», авторы различных «писем» и «платформ», то есть все, кто на протяжении нескольких десятилетий выступал против «генеральной линии» партии.

Боязнь раскола партии была особенно велика среди коммунистов после Октябрьской революции, поскольку они сознавали, что его последствия могут быть гибельными для них в стране, где правящая партия была окружена океаном беспартийных людей, которые могли поддержать антикоммунистические силы. Многие коммунисты оценивали взгляды лидеров оппозиции прежде всего с точки зрения того, как их борьба против руководства повлияет на единство партии.

С начала 1920-х годов возмутителем спокойствия был Троцкий и неудивительно, что подавляющее большинство членов партии на разных уровнях выступило против него и его сторонников. Для многих из них не было сомнений и в том, что Зиновьев и Каменев первыми выступили против Сталина, Бухарина и других членов Политбюро. Члены партии прекрасно знали, что они стали организаторами «бунта» ленинградской организации против большинства делегатов съезда. Их объединение с Троцким, этим вечным бунтарем против Ленина, а затем против Сталина, отречение от решений, за которые они голосовали, отказ от своей же яростной критики Троцкого лишь укрепило впечатление о них как о раскольниках партии и беспринципных политиканах, стремящихся узурпировать власть, не считаясь с волей большинства.

Когда же Бухарин, Рыков и Томский выступили первыми против решений Политбюро о чрезвычайных мерах, за которые они недавно голосовали, многие члены партии считали, что «правые» саботируют слаженную работу, направленную на решение государственных вопросов, и втягивают партию в неконструктивную дискуссию. Переговоры же с Каменевым показали беспринципность Бухарина и его сторонников в его борьбе за личную власть. Нарушение оппонентами Сталина согласованных решений, противопоставление ими своих «платформ» «генеральной линии» партии, их союзы с бывшими политическими противниками препятствовали привлечению на их сторону колеблющихся членов Политбюро и Центрального комитета, а затем и остальных членов партии.

В противовес своим противникам Сталин для подавляющей части руководства партии и рядовых ее членов олицетворял стремление обеспечить единство в партии. Такая позиция органично вытекала из всей его партийной деятельности. Он твердо стоял на позиции ленинского большинства с 1903 года. В 1909 году, находясь в Баку, он вместе с другими членами Бакинского комитета партии забил тревогу в связи с угрозой раскола партии «на отдельные организации». Затем он постоянно поддерживал ленинское большинство, даже в тех случаях, когда он явно не был согласен с восторжествовавшим мнением.

Постоянно выступая против оппозиционеров и в то же время стремясь обеспечить единство партии в ходе дискуссий 20-х годов, Сталин демонстрировал не раз свою готовность к преодолению разногласий мирным путем. Он проявлял не раз способность к компромиссу и способность забыть былые острые споры во имя общего дела. Это обстоятельство также располагало членов партии к Сталину.

Однако не только страх перед расколом объединял коммунистов вокруг Сталина. В то время все материалы съездов и пленумов ЦК широко изучались рядовыми коммунистами, а потому они в неменьшей степени, чем члены ЦК и делегаты съездов, были осведомлены о сути программ Сталина и их противников. Их выбор в пользу курса Сталина на ускоренное развитие страны был сознательным.

Успехи Советской страны в мирном созидательном труде позволили правительству в конце 1927 года объявить о введении 7-часового рабочего дня. Однако троцкистско-зиновьевская оппозиция увидела в этом решении стремление уйти от выполнения интернационального долга перед мировой революцией и осудила его. Оппозиционеры клеймили руководство страны за срыв развития «перманентной революции». Они осуждали поддержку советским руководством Гоминьдана в Китае, «неверную» политику по отношению к профсоюзам Англии. Комментируя эти обвинения оппозиции в адрес Сталина, американский историк и советолог Адам Улам писал: «Но каким образом Советский Союз мог отвечать за то, что коммунизм не одерживал побед в 1926 году? Как Сталин мог стать причиной экономического возрождения Германии, или неудач коммунистов Франции на выборах, или провала британской всеобщей забастовки?» Оппозиционеры с пафосом заявляли о «термидорианском перерождении» партии, ссылаясь на опыт французской революции 1789–1794 годов, обличали его «нерешительность», противопоставляя деятельность премьера Франции Ж. Клемансо в 1917 году. Как справедливо замечал Дейчер, решению правительства о сокращении рабочего дня оппозиция могла противопоставить вопросы, «которые для рабочих казались абстрактными: Гоминьдан, англо-русский комитет, перманентная революция, термидор, Клемансо и т. д. Единственный вопрос, по которому язык оппозиции не был труден для понимания, было требование улучшить положение рабочих». Теперь, после ее выступления против семичасового рабочего дня, «вокруг оппозиции возникла стена безразличия и враждебности», признавал Дейчер.

Вместо того чтобы трезво оценить причины своего поражения, Троцкий обвинял коммунистов и рабочих в том, что они руководствуются «шкурными интересами». Сталин подчеркивал, что Троцкий не понимает ни партийных, ни рабочих масс. Комментируя надменные высказывания Троцкого о партийных и рабочих массах, Сталин говорил: «Так могут говорить о нашей партии только люди, презирающие ее и считающие ее чернью. Это взгляд захудалого партийного аристократа на партию, как на голосующую баранту».

Казалось бы, Бухарин, Рыков и другие выступали за строительство социализма в одной стране, и Троцкий даже обвинял их в «крестьянско-национальном уклоне». Однако вскоре выяснилось, что Бухарин и его сторонники не собираются спешить с построением социализма, а рассчитывают ждать мировой революции, не меняя рыночных отношений нэпа.

Между тем оппозиция Бухарина и других «правых» свертыванию нэпа не встречала поддержки у рабочего класса. Перебои с продовольствием во многих городах в 1927 году усилили недовольство нэпом со стороны рабочего класса. Вспоминая свою юность в 20-е годы, член брежневского Политбюро К.Т. Мазуров замечал: «Нэп принес процветание торговле и мелкому предпринимательству, получше стали жить крестьяне. А рабочим было по-прежнему очень тяжело. У них на столе часто не бывало хлеба. Росло их недовольство… Рабочие считали: пускай прижмут тех, кто прячет хлеб, и он у нас появится». Как отмечали историки Г.А. Бордюгов и В.А. Козлов: «Рабочий класс не стал той социальной силой, которая за принципы нэпа держалась и боролась… Когда в 1927 году обострились социальные проблемы, возникли продовольственные трудности, когда в 1928 году были введены “заборные книжки” (карточная система снабжения продуктами), рабочих к нэпу уже ничто не привязывало». Впрочем, и среди значительной части крестьянства не было поддержки нэпа и воссозданных им рыночных отношений. Бордюгов и Козлов писали, что «35 % крестьян, освобожденных от уплаты сельхозналога, пролетарские, полупролетарские и бедняцкие элементы деревни – были ли они заинтересованы в сохранении нэпа? Те льготы, классовые гарантии, которыми пользовалась деревенская беднота в 1920-е годы, гарантировалась ей непосредственным государственным вмешательством в экономику».

Переход Сталина от защиты нэпа в борьбе против троцкистов, а затем и зиновьевцев к отказу от нэпа был воспринят положительно большинством рабочего класса страны по мере того, как начался кризис нэпа. Сталин предлагал тяжелый, но быстрый и радикальный выход из существовавших трудностей: не только осуществить построение социализма в одной стране, как до этого говорил он вместе с Бухариным, но достичь этой цели в кратчайшие сроки. В этой своей деятельности он получал широкую поддержку от наиболее широких, наиболее динамичных и наименее обеспеченных классов и социальных слоев населения. Успехи Сталина в этой деятельности были успехами этих классов и слоев, его неудачи и провалы во многом были следствием классовой и социальной психологии тех, кто представлял его главную общественную опору.

При этом поддержка Сталина не ограничивалась рядами правящей партии и пролетариата. В самых широких слоях населения страны, среди политически сознательных и патриотически настроенных представителей крестьянства, научной и творческой интеллигенции, военных специалистов, гражданских служащих многие видели в Сталине наиболее последовательного и решительного защитника национальных интересов страны. С первых же дней советской власти он отстаивал укрепление единства народов нашей страны, создавая федеративную по форме, но унитарную по сути державу. Из года в год Сталин доказывал возможность построения социализма в одной стране во имя ее превращения в мощную индустриализированную державу. Эти люди могли видеть, что Сталин прилагает максимум усилий для того, чтобы претворить в жизнь поставленные им задачи.

Эти цели отвечали настроениям многих людей в различных классах и социальных группах страны. В этом можно усомниться, сославшись на то, что в ту пору в СССР не существовало реальных возможностей для выражения общественных взглядов путем представительных выборов. Однако это сомнение можно опровергнуть мнением такого противника советской власти, каким был виднейший социолог того времени Питирим Сорокин, который считал, что устойчивость любого строя служит лучшим свидетельством того, что он пользуется поддержкой наиболее политически активных масс. Он писал: «Наивно полагать, что так называемый абсолютный деспот может себе позволить все, что ему заблагорассудится, вне зависимости от желаний и давления его подчиненных. Верить, что существует такое “всемогущество” деспотов и их абсолютная свобода от общественного давления – нонсенс». При этом Питирим Сорокин ссылался на Герберта Спенсера, который утверждал: «Как показывает практика, индивидуальная воля деспотов суть фактор малозначительный, его авторитет пропорционален степени выражения воли остальных». Ссылался Сорокин и на Ренана, замечавшего, что каждый день существования любого социального порядка в действительности представляет собой постоянный плебисцит членов общества, и если общество продолжает существовать, то это значит более сильная часть общества отвечает на поставленный вопрос молчаливым «да». Комментируя эти слова, Сорокин заявлял: «С тех пор это утверждение стало банальностью». Фактически Сталин получил поддержку «наиболее сильной части» советского общества.

Следует учесть обусловленность выбора Сталина мировой обстановкой. Сталин оказался выбран правящей партией и всеми политически активными силами советского общества, когда возникла потребность в руководителях, отвечавших повороту исторического развития в сторону нового мирового конфликта, чреватого смертельной угрозой для нашей страны. Еще до завершения послевоенной стабилизации хозяйства и начала мирового экономического кризиса в странах капитализма началась гонка вооружений, вызванная ожиданием новой мировой войны.

В это время в штабах и военных академиях разрабатывались планы новой мировой, еще более разрушительной войны. Политические деятели ряда держав не скрывали своих намерений перекроить мир в свою пользу за счет нашей страны. В 1927 году премьер-министром Японии бароном Гиити Танака был подготовлен меморандум, в котором говорилось, что в течение ближайших десяти лет «Япония должна принять политику Крови и Железа». Реализация этой политики должна была привести к покорению Японией всего азиатского материка или значительной его части, половина которого находилась в пределах СССР.

Незадолго до этого меморандума, в декабре 1926 года, в Мюнхене вышел в свет второй том книги А. Гитлера «Майн кампф», в котором провозглашалось: «Мы прекращаем вечное германское движение на юг и запад Европы и поворачиваем наши взоры к землям на востоке… Когда мы сегодня говорим о территории в Европе, мы можем думать прежде всего о России и пограничных государствах, являющихся ее вассалами». В мае 1928 года на выборах в рейхстаг нацистская партия Гитлера, которую до сих пор никто не принимал всерьез, получила 800 тысяч голосов. При поддержке влиятельных промышленников Германии нацисты превратились к июлю 1932 года в ведущую политическую силу страны, заняв первое место по числу поданных за них голосов и числу мест в рейхстаге.

Эти внутриполитические процессы в ведущих странах мира и внешнеполитические заявления их лидеров свидетельствовали о том, что мир стоит на пороге новой, еще более разрушительной войны, которая не обойдет СССР стороной. Со времен Крымской войны 1853–1856 годов Россия имела возможность убедиться в готовности ведущих стран мира сплотиться против нее, выступая под знаменем борьбы против «русского деспотизма». Ведущие западноевропейские страны, которых Россия не раз спасала от внешней агрессии или внутренних мятежей, неизменно изъявляли готовность нанести удар в спину в «благодарность» за русскую помощь. Моральная поддержка мировыми державами японской агрессии 1904 года, их нежелание помогать России в годы Первой мировой войны, когда русские солдаты массами гибли на фронтах, лишенные оружия, стремление этих стран воспользоваться Гражданской войной в России для ее разграбления и ослабления, – все это оставило неизгладимый след в сознании политически активных людей России. Свержение монархии ничего не изменило в отношении к нашей стране ведущих стран мира, которые переадресовали советскому революционному строю извечные обвинения в деспотизме, угрожающем всему миру. Как и прежде, этот лозунг служил удобным прикрытием для призыва к крестовому походу против нашей страны.

Между тем обострение международной обстановки в 1927 году обнажило неподготовленность СССР к войне. По числу танков СССР (менее 200 вместе с броневиками) отставал не только от передовых стран Запада, но и от Польши. В Красной Армии имелось менее тысячи самолетов устаревших конструкций и лишь 7 тысяч орудий разных калибров, что в 1927 году было совершенно недостаточно для обороны одной шестой части земной поверхности от нападения зарубежных армий, в которых быстро наращивались запасы военной техники. В своем выступлении на XV съезде партии в декабре 1927 года нарком по военным и морским делам К.Е. Ворошилов сообщал, что Красной Армии до сих пор приходится использовать «в качестве тягловой силы… недостаточный и недоброкачественный конский состав и наших отечественных быков. Тракторостроение у нас почти отсутствует… Автомобилей мы не строим и поэтому думаем, что шоссейное строительство не волк, в лес не уйдет, может подождать».

Однако состояние оборонной и тяжелой промышленности не позволяло надеяться на быстрое создание мощного арсенала современных вооружений. Ворошилов говорил делегатам съезда об «архаических пережитках» «времен Ивана Калиты» на предприятиях оборонного производства. «Когда их видишь, берет оторопь», – говорил нарком. Он сообщал: «70,5 % чугуна, 81 % стали, 76 % проката по сравнению с довоенным уровнем – это, конечно, недостаточно для нужд широко развивающегося хозяйства и обороны… Алюминия, этого необходимого металла для военного дела, мы у себя совсем не производим… Цинка и свинца, весьма ценных и необходимых металлов для военного дела, мы ввозим из-за границы в 7 раз больше, чем производим у себя в стране. Даже меди, которой у нас бесконечное множество в недрах, мы ввозим 50 % по сравнению с тем, что производим в стране».

Сталинский курс на ускоренную индустриализацию внушал патрио-там страны надежду, что СССР сможет выстоять в случае нападения извне, не дожидаясь маловероятной революции в других странах. Поэтому рассуждения вождей оппозиции о необходимости прежде всего помогать революционным силам за пределами страны, вызывали сомнения, раздражение, а то и опасения.

К тому же те, кто обвинял Сталина за «национальную ограниченность», порой не скрывали своего презрения к России и ее национальным традициям. Особенно этим отличался Троцкий. Противопоставляя России Западную Европу, Троцкий в своей статье, написанной им в Вене еще до Октябрьской революции для газеты «Киевская мысль», писал: «В цехах, гильдиях, муниципалитетах, университетах с их собраниями, избраниями, процессиями, празднествами, диспутами сложились драгоценные навыки к самоуправлению, и там выросла человеческая личность – конечно, буржуазная, но личность, а не морда, на которой любой будочник мог горох молотить… Какое жалкое наше дворянство! Где его замки? Где его турниры? Любовь рыцарская? Тысячу лет жили в низеньком бревенчатом здании, где щели мхом законопачены, – ко двору ли тут мечтать о стрельчатых арках и готических вышках?»

Троцкий не был оригинален. Мысль про бревенчатые здания он взял у П.Я. Чаадаева («Весь мир перестраивался заново, у нас же ничего не создавалось: мы по-прежнему ютились в своих лачугах из бревнышек и соломы».) Другие выпады Троцкого в адрес России повторяли высказывания провинциальной дворянской молодежи, которые высмеял М.Е. Салтыков-Щедрин в рассказах «Помпадуры и помпадурши» («Мы еще не достигли гражданской зрелости… Наши дела очень и очень плохи…» Дворянская молодежь осуждала тех представителей своего класса, которые норовили позорить «своего соседа» и принуждать «для потехи свихивать на сторону рыло»… Они сокрушались: «Везде была феодальная система – у нас ее не было; везде были preux chevaliers (благородные рыцари) – у нас их не было; везде были крестовые походы – у нас их не было; везде были какие-нибудь хартии – у нас никаких не было».)

О том, что эти взгляды Троцкого были устойчивыми, свидетельствуют его строки из книги, написанной уже в 1930-х годах: «Скудность не только русского феодализма, но и всей истории наиболее удручающее свое выражение находила в отсутствии настоящих средневековых городов, как ремесленно-торговых центров». Троцкий утверждал, что Россия смогла создать «лишь поверхностные подражания более высоких западных образцов», а русская культура дала миру лишь «такие варварские понятия, как «царь», «погром» и «кнут».

Неприязнь к русской культуре пропагандировал и Бухарин. Если Троцкий не скрывал свою ненависть к «дворянской культуре» России, то Бухарин разжигал ненависть к «крестьянской культуре». В своих «Злых заметках» Бухарин так высказывался по поводу творчества Сергея Есенина: «Реакционные собственнические, религиозные, националистические и хулиганские элементы поэзии Есенина закономерно стали идеологическим знаменем кулацкой контрреволюции, сопротивляющейся социалистической реконструкции деревни».

Объявляя себя решительным борцом против «великодержавного шовинизма», Бухарин на XII съезде партии сказал: «Мы в качестве бывшей великодержавной нации… должны поставить себя в неравное положение… Только при такой политике, когда мы себя искусственно поставим в положение, более низкое по сравнению с другими, только этой ценой мы сможем купить доверие прежде угнетенных наций». На этом основании Бухарин предлагал снять из резолюции съезда пункт, в котором осуждался местный шовинизм.

Возражая ему, Сталин говорил: «Дело в том, что Бухарин не понял сути национального вопроса… Говорят нам, что нельзя обижать националов. Это совершенно правильно, я согласен с этим, – не надо их обижать. Но создавать из этого новую теорию о том, что надо поставить великорусский пролетариат в положение неравноправного в отношении бывших угнетенных наций, – это значит сказать несообразность».

Сталин давал отпор любым попыткам перечеркнуть русскую самобытность и опорочить прошлое России. Об этом свидетельствовало его личное письмо к поэту Демьяну Бедному от 12 декабря 1930 года. В нем он писал: «Весь мир признает теперь, что центр революционного движения переместился из Западной Европы в Россию… Революционные рабочие всех стран единодушно рукоплещут советскому рабочему классу, и прежде всего русскому рабочему классу, авангарду советских рабочих, как признанному своему вождю… А Вы? Вместо того, чтобы осмыслить этот величайший в истории революции процесс и подняться на высоту задач певца передового пролетариата, ушли куда-то в лощину и, запутавшись между скучнейшими цитатами из сочинений Карамзина и не менее скучными изречениями из “Домостроя”, стали возглашать на весь мир, что Россия в прошлом представляла сосуд мерзости и запустения… что “лень” и стремление “сидеть на печке” является чуть ли не национальной чертой русских вообще, а значит и – русских рабочих, которые, проделав Октябрьскую революцию, конечно, не перестали быть русскими».

В дальнейшем меры по преодолению экономического и научно-технического отставания нашей страны, предпринятые ее руководством во главе с И.В. Сталиным (ускоренное преобразование хозяйства, создание оборонной промышленности и вооруженных сил, отвечающих современным требованиям, культурная революция в стране, конституционная реформа и другие преобразования), сопровождались изменением отношения в обществе к дореволюционной истории. С нигилистическим отрицанием ценности дореволюционного прошлого России, которое проповедовали лидеры оппозиции, было покончено.

Эта позиция Сталина становилась понятной широкому кругу советских людей. Поэтому патриоты нашей страны, вне зависимости от своего классового происхождения, социального положения и политических взглядов, видели в нем руководителя, способного защитить страну от тех, кому она не была дорога. Они видели в Сталине руководителя, способного противостоять внешним врагам страны и сорвать планы их похода против нее.

Глава 4. Главное идейное оружие Сталина

Отдавая должное заслугам Сталина в деле создания могучего советского государства, некоторые люди, игнорируя историческую правду и конкретные обстоятельства прошлого, уверяют, будто в своей политике Сталин порвал с марксизмом-ленинизмом. В этом они невольно солидаризируются с противниками Сталина, которые обвиняли его в отказе от марксизма. Еще на обсуждении на заседании Президиума ЦК КПСС 31 декабря 1955 года вопроса о том, стоит ли на ХХ съезде устраивать дискуссию о Сталине, Хрущев, судя по протоколу заседания, говорил о нем: «Не марксист он». Впоследствии Сталина стали обвинять в измене марксизму.

На самом деле Сталин не стал бы руководителем марксистской партии, если бы не имел репутацию одного из выдающихся марксистов. Еще в своей ранней работе «Анархизм или социализм?» Сталин писал о невозможности рабочего движения добиться побед без теории научного коммунизма. «Что такое рабочее движение без социализма?» – задавал Сталин риторический вопрос, отвечая на него так: «Корабль без компаса, который и так пристанет к другому берегу, но, будь, у него компас, он достиг бы берега гораздо скорее и встретил бы меньше опасностей».

Образ, использованный Сталиным, точно объясняет, как он понимал теорию научного коммунизма. Сталин не написал о том, что теория – это раз и навсегда сверстанная карта с точным указанием вех и расстоя-ний во времени и пространстве. Хотя цель движения – неизменна, партия может менять свой курс, учитывая состояние общества, подобно тому, как стрелка компаса изменяет свое направление в зависимости от нахождения корабля в переменчивой морской и воздушной стихии. Главным методом познания мира для Сталина стал диалектический материализм. Объясняя суть этого метода познания действительности в своей работе «О диалектическом и историческом материализме», Сталин подчеркивал, что «диалектика рассматривает природу… как связное, единое целое… как состояние непрерывного движения и изменения, непрерывного обновления и развития… как такое развитие, которое переходит от незначительных и скрытых количественных изменений к изменениям открытым, к изменениям коренным, к изменениям качественным».

Еще в юные годы, вступив в ряды социал-демократической подпольной организации, Сталин осознал огромные возможности марксистской теории. Противники марксизма объясняли и продолжают объяснять его популярность лишь воздействием на массовое сознание обольстительных посулов скорого построения общества справедливости и всеобщего изобилия. Пользуясь незнанием людей, они игнорируют то обстоятельство, что задолго до появления марксизма-ленинизма в мире существовало множество проповедников утопического социализма, популярность которых была велика, но они никогда не могли создать сколько-нибудь значимых массовых движений, которые взяли бы на вооружение эти идеи. Хотя только в конце XIX века и только в США были опубликованы сотни книг с утопическими программами и в этой стране создавалось немало коммун, организованных по принципам утопического социализма, влияние этих произведений и существование этих общин были недолговечными.