Работорговцы. Черный пролетарий

– Что это ты тут пишешь?

От неожиданности бард вздрогнул, подхватил записки. Из середины выскользнул лист и спланировал к ногам Михана. Парень быстро нагнулся, опередив на полсекунды встрепенувшегося барда. Скользнул взглядом по странице.

РОСТОВЩИК

(историческая трагедия в трёх актах)

Действующие лица

Едропумед Одноросович Недрищев, ростовщик.

Филарет, настоятель храма.

Щавель, боярин, посланник Н-ского князя.

Лузга, приспешник его.

Литвин, сотник.

Жёлудь и Михан, гридни.

Степаныч, ключник.

Водяной директор, главный должник.

Квазимодо Зяблик, Крохобор Зимородок, Удав Отморозок, братья-разбойники.

Мажордом Снегирь, отец их.

Нелимит, девка.

Слуга трактирный.

Гребцы, купцы, мещане, быдло.

ХАРАКТЕРЫ И КОСТЮМЫ

Замечания для господ актёров

– Оперу пишешь? – поинтересовался Михан, дочитав содержание до конца. – Про нас, вижу, написал.

– Оперу я не пишу, – с неудовольствием отвечал Филипп, закладывая за ухо карандаш. – Пьесу. Придём в Великий Муром, я её знакомому режиссёру отнесу. Хочу, чтобы поставили на подмостках городского театра, а мне слава, почёт и деньги.

– Много платят? – заинтересовался парень.

– Если поставят, на время из денег выйду.

При мысли о достатке Филипп улыбнулся, как наевшийся сметаны кот.

– Вот смотри, – с воодушевлением воскликнул он. – Какую я сейчас сделал великолепную сцену. Разговор между Литвином и Щавелем перед сожжением имения ростовщика.

– Так не сжигали мы ничего, – удивился Михан.

– Да какая разница! – с досадой отмахнулся Филипп. – Это же историческая трагедия. Трагедия, понимаешь! Нужно шоу, аттракцион. Яркое, эффектное действие для публики, чтобы она не скучала. Если не будет неистовой игры красок, пьесу не купят, а мне нужно её продать, потому наполняю произведение условностями, важными для постановки на сцене. Ростовщик всё равно погорел, спалившись на беспределе, верно?

– Было такое, – не смог отрицать парень.

– Во-от! А я образно то самое показываю, образно. Не говорю напрямую, а показываю. Спалился – нате вам пожар.

– Улавливаю. Но ведь решат, что на самом деле сожгли.

– Публика поймёт метафору правильно. В театр ходят искушённые в высоком искусстве господа, не лапотники тупые.

Филипп манерно отставил руку, расправил плечи, продекламировал с пафосом:

– Литвин говорит Щавелю: «К чему палить роскошный дом Недрищев? Он князю послужить вельми готов». Щавель: «Заразу ростовщичества на Русь не допущу ни за какие деньги. Лузга, неси огонь!» Лузга: «Окстись, боярин, не пали шалман, в нём лантухов блатных до самой крыши, клифты, котлы, полотна, мебеля». Щавель: «Я не хочу тех материальных благ, каких любой мужлан добиться может. Гонясь за ними, славы не стяжаешь».

– Это Кристофер Марло, «Парижская резня», – заметил Михан.

– Чего-о? – Филипп не сразу сообразил, что говорит парень, а, когда въехал, вытаращил глаза. – Тебе-то откуда знать?

– В школе проходили. На уроках литературы в старших классах.

У Филиппа глаза на лоб полезли.

– Ты чего, в эльфийской школе учился?

– В обычной. У нас в Тихвине во всех школах эльфы учителями работают, мужиков почти нет. Только человеческие предметы, труд, физкультуру да начальную военную подготовку люди преподают.

– Охренеть, – Филипп выдернул из-за уха карандаш и вымарал последние строчки. – Если парень из ингерманландской чащобы узнаёт реминисценции к «Резне», Марло в моей пьесе делать нечего!

Повычёркивав весь плагиат, бард посмотрел на лакуны и призадумался. Без выгнанного классика текст опустел.

Чтобы не смущать творца, Михан быстро отчалил. Работает человек! Весь как есть в творчестве, и сбивать такого с мысли – великий грех. Так объясняла в школе учительница литературы – укрывающаяся тёплым клетчатым пледом духовно богатая дева Козинаэль, чей матэ давно остыл.

Михан двинулся вдоль денников и обнаружил один открытым. Там чистил белого в яблоках скакуна старательный мужик, явно из цириков. Он был одет в зелёные форменные портки-бутылочки, заправленные в высокие и как будто парадные сапоги с голенищами без единой морщинки, начищенные до зеркального блеска. Атлетический торс мужика бугрился прокачанными по системе шведской гимнастики шарами мускулов, обтянутых исподней рубахой. Из-под ворота рубахи проглядывал висевший на толстой серебряной цепи серебряный же пентаграмматон IDDQD. Изрядную раннюю плешь мужик умело скрывал, выбривая череп начисто.

«Конюх тюремный?» – подумал Михан.

Конюх обернулся. У него был крупный нос картошкой и пытливый взгляд.

– Чего смотришь, спросить что-то хочешь? – осведомился он.

– У тебя, что ли? – не полез за словом в карман парень.

– Хотя бы у меня, – с вызовом ответил мужик, опуская щётку и разворачиваясь к Михану.

– Да я ничего, – сдал назад парень.