Опасный лаборант

– Садиться не за что, – колко ответил он. – Я лучше присяду.

Полицейский оторвался от загранпаспорта, поднял взгляд. Глаза у него были как у китайского мопса – круглые, карие, навыкате. Угловатый череп, обтянутый шкурой нездорового цвета, казался непомерно велик по сравнению с узкими плечами.

Они угрюмо уставились друг на друга. Полицейский смотрелся чисто выбритым, но, приглядевшись, Денис обнаружил, что волосы на лице практически не растут. Три вьющиеся волосины на подбородке заменяли бороду и должны были казаться признаком маскулинности.

– Сидели раньше? – спросил полицейский.

– Нет, – честно ответил Денис. – Кто вы такой? По какой причине я здесь нахожусь?

– Сержант Полуэктов, – представился сидящий за столом. – Бывший русский, а ныне подданный Его Величества короля Португалии. Служу в полиции благословенного Господом города Синиша.

Он торопливо осенил себя крёстным знамением, уверенно махнув рукой слева направо, словно католическому обряду его обучили с детства.

– Благословенного Синиша… – вспомнил Денис кирпичные руины и кривоватый новострой.

– Да уж, не сраная Сызрань, – с неприязнью прошипел Полуэктов. – И не ваша бандитская Москва.

– Какая она бандитская? – в памяти мгновенно всплыли кишащие грабителями трущобы Лиссабона, где обчистить прохожего было видом народного промысла, а при малейшем сопротивлении в дело шёл нож. – Ничего Москва не бандитская.

– Рассказывайте, рассказывайте, – усмехнулся Полуэктов. – Преступники, грязь, сволочи, гнилой климат и бабы-шлюхи. Мне-то есть с чем сравнить, а вы привыкли и не замечаете. Носите наши обноски, ездите на наших старых машинах, живёте в помойке.

В Москве Денис был в прошлом году, ездил на выходные с девушкой. По широким чистым улицам ходили благостные, весёлые люди. По проспектам ездили, но чаще стояли в пробках новые дорогие автомобили, большей частью собранные на заводах под Санкт-Петербургом, хотя встречались немецкие. Великий, богатый, красивый город, ничуть не похожий на подвергающийся регулярным разрушениям Лиссабон с клеймом вечного стихийного бедствия и необратимо дичающим населением.

– Вы давно уехали? – спросил он.

– Неважно. Давно, – тряхнул головой Полуэктов, словно муху отгонял.

– Вы сами себя обманываете, – только и нашёл что сказать лаборант.

Он увидел перед собой не олицетворение могущества власти жандарма, а больного человека с исковерканной судьбой, который физически неспособен радоваться жизни. Оттого и бежал на край света, надеясь, что там ему станет хорошо. Но в другой стране оказалось значительно хуже, беднее и опаснее, надо было начинать всё с нуля, только теперь в условиях жёсткого прессинга незнания языка и обычаев. И вот он пристроился на низовую должность в государственную контору, затратив такое количество душевных и физических сил, что десятой доли их хватило бы для процветания на родине. Не обделённый умом, он это понимал, но отчаянно отказывался признать, чтобы не наложить на себя руки. Он искал и выдумывал доводы, как на родине было гнусно, и почти сумел убедить себя, но не до конца. А теперь представился случай излить накопившуюся ненависть жителю страны, которую он бросил, и Полуэктов надеялся, что, объяснив задержанному, как плохо жить в России, он изменит окружающую реальность, и жить здесь станет значительно лучше, если там окажется по-настоящему мразотно. Это было патологическое, далеко зашедшее раздвоение сознания.

– Отыскивать всё самое мерзкое там и противопоставить всё самое лучшее здесь, – сам собой выговорил язык Муромцева.

Торжествующая усмешечка Полуэктова замерла на губах и превратилась в оскал. Взгляд застыл, словно эмигрант проникал в мысли бывшего земляка. Он кивнул. И вдруг встрепенулся.

– Хватит, Муромцев, – оборвал сам себя Полуэктов. – Довольно.

Он откинул папку, придавленную съехавшей на неё пачкой служебных бумаг, схватил серовато-бурый предмет величиной с полкулака, похожий на разрезанную вдоль грушу с фасеточной поверхностью. Груша узким концом лежала в направлении Дениса. Распахнул дверцу несгораемого шкафа, запихал предмет как можно глубже, привалил бумагами, закрыл.

Лаборант не сразу сообразил, хотя определил на лету, что видит срезанный зоарий каплевидной мшанки. На страницах учебника и на мониторе её изображения выглядели иначе, чем отделённый от ножки и высушенный экземпляр, мелькнувший в руке Полуэктова. Xenofungella guttata, или в простонародье «морской сморчок», был редко встречающимся в музеях обитателем опасного района восточнее Островов Зелёного Мыса. Лов там затруднён активностью пришельцев, рядом находился берег Западной Африки, покрытый туманом и заселённый амфибиями. Искатели морских сокровищ в тех местах часто пропадали. Муромцев узнал её, потому что перед отъездом перелистал кучу литературы, описывающей район работы биологической экспедиции, а самое примечательное отложилось в памяти. X-f. guttata была выдающимся видом рода инопланетных фунгелл – донным беспозвоночным животным, ведущим сидячий образ жизни, только значительно крупнее земных мшанок и не совсем понятным образом влияющим на способности человека к тонкому постижению чувств находящихся поблизости людей, вплоть до создания иллюзии понимания мыслей.

Телепатия была визитной карточкой пришельцев, отличительной особенностью, не свойственной земным организмам. Все три разумных вида инопланетян, принадлежащих к разным биологическим классам, общались между собой телепатически и могли понимать на близком расстоянии намерения людей. Не читать мысли, не оперировать вербальными и зрительными образами, но улавливать, что человек наметил в следующее мгновение сделать. И самим влиять на его поступки, заставляя действовать в своих интересах. Удавалось это далеко не всем пришельцам. Способность к внушению была крайне вариабельна и проходили эти фокусы далеко не со всеми людьми. Врождённая восприимчивость субъекта или упорство, сила воли, состояние здоровья, влияние стресса или отсутствие такового могли позволить инопланетянам легко манипулировать человеком, либо делали его полностью неподконтрольным. Кому как повезёт. Да и телепаты различались в зависимости от возраста, навыка, здоровья и напуганности, не говоря уж о биологических классах. Самыми частыми гостями в мозгах были амфибии. Они могли выбираться на сушу, где возможность контакта с человеком существенно возрастала. Самыми неспособными были наутилусы – внешне похожие на земных головоногих моллюсков насекомые со спиральной раковиной диаметром до двух метров, разумные и хищные, с венчиком манипулятивных гибких ножек и клювом, как у кальмара. Однако наиболее опасным был третий класс разумных пришельцев – плавающий бактериальный мат, пронизанный густой нейронной сетью из специализированных симбиотических организмов. Маты были редки, обитали на больших глубинах и представляли угрозу только при всплытии прямо по курсу, что случалось нечасто, а когда случалось, обычно не оставалось тех, кто мог об этом рассказать.

Разумные пришельцы обладали телепатическими способностями, лишь пока были живы. Xenofungella guttata могла влиять на человека даже будучи срезанной с ножки и высушенной. Механизм воздействия пока не был полностью выяснен, но имел в основе химическую природу. Морской сморчок являлся колонией гетерозооидов, отдельных многоклеточных существ, живущих в симбиозе и выполняющих каждый свои специфические функции. Отдельные зооиды отвечали за крепление к камню, другие, формирующие «грушу» фунгеллы, служили защитой и вырабатывали сложные химические соединения. Белковый состав был не до конца выяснен в связи с труднодоступностью образцов, зато на бытовом уровне Xenofungella guttata использовалась, чтобы заставить говорить правду и понимать намерения собеседника. Неудивительно, что она оказалась на столе полицейского участка, собирающего дань с дайверов и контрабандистов. Только её действие было обоюдным. Собеседники узнавали друг о друге в меру предрасположенности к эмпатии и раскрывались тоже сугубо индивидуально.

Таким образом Муромцев всё понял про эмигранта, а что уловил в нём Полуэктов, знал только он сам.

– Вот и поговорили, – молвил Денис, приходя в себя.

– Мы ещё не начали, – мстительно прошипел Полуэктов и вскочил со стула.

Дверь открылась. В кабинет по-хозяйски вошёл среднего роста изящный португалец с большими пышными усами. Чистая и отглаженная полицейская форма на нём была подогнана по фигуре и практически незаметно отличалась по цвету, из чего сразу складывалось впечатление, что она не выдана со склада, а пошита на заказ. По ухоженному лицу вошедшего трудно было определить возраст. Ему могло быть как тридцать с небольшим, так и все пятьдесят. Полуэктов приветствовал старшего по званию стоя, держа руки по швам, и слегка расслабился, когда офицер соизволил перекинуться с ним несколькими словами. Бочком-бочком освободил место для начальника, который непринуждённо уселся за стол и сложил перед собой в замок руки, а сам примостился возле несгораемого шкафа, освободив стул от пачки бумаг.

– Задержанный, с вами будет говорить капитан Антонио Мартим Жушту Сантьягу Алмейда, – бесстрастным голосом проинформировал эмигрант.

– Кто все эти люди? – удивился Денис.

– Не паясничайте, Муромцев, – с раздражением скривился Полуэктов. – Если я скажу господину капитану, что вы над ним издеваетесь, он упрячет вас под замок на семьдесят два часа, а потом отправит на родину. Вы ведь любите родину, Денис?

– Люблю, – честно признался лаборант, глядя в исполненные ненависти глаза переводчика.

«Депортировать меня оснований нет, – прикинул варианты Денис. – Помурыжить можете, гады. Трое суток, говоришь? Арина столько не прождёт. Уйдут в море без меня. Каждый день фрахта стоит денег, а их в обрез. Экспедицию не захочет срывать, но один Казаков программу не выполнит. Да и я окажусь дураком, если останусь на берегу. Что вам от меня нужно? Ладно, не буду паясничать. Надо выйти, а там хоть трава не расти. Над морем связи нет».

Капитан Алмейда придвинул к себе чистый лист бумаги, взял из стаканчика шариковую ручку, перекинулся парой фраз с переводчиком.

– Господин капитан желает знать, где вы были вчера во второй половине дня, – строгим голосом сказал Полуэктов.

– Гулял по Лиссабону, – как можно безразличнее ответил Денис.

– А точнее?

– Осматривал достопримечательности. Площадь какую-то, дворец, архитектуру всякую.

– Что вы делали потом?

«Он что-то знает? – встревожился лаборант, но виду не подал. – Что-то подозревает и строит допрос на догадках?»

– Вернулся в гостиницу.

– Чем вы занимались вечером?

– Вечер я провёл в номере. За день устал.

Переводчик переводил. Капитан делал пометки, негромко задавал вопросы, посматривал на реакцию Муромцева.

– Куда вы пошли ночью? – выпалил Полуэктов, и глаза у него загорелись от предвкушения победы, как у азартного рыбака.

«Ничего они не знают, ни о чём не догадываются», – понял Муромцев и успокоился.

– Ночью я спал, – пожал он плечами. – Говорю же, устал за день, поэтому спал как убитый. У меня есть двое свидетелей, мы снимали один номер.

Тот факт, что в кармане у него была наваха, кое-как отмытая под краном, на которой эксперт без труда найдёт следы человеческого гемоглобина, а в сумке с бельём грязные джинсы в крови, не давал покоя Денису. Лаборант прекрасно понимал, какая каша может завариться, стоит капитану потребовать предъявить к осмотру содержимое карманов. Наваха-убийца висела над Муромцевым словно дамоклов меч.

– С какой целью прибыли в Синиш?

– Нанять судно для отплытия к банке Мадейра и Канарским островам. У нас научная экспедиция, всё оформлено как надо. Мы сотрудники института биологии моря. Документы в порядке. Этот вопрос надо обсуждать с моим начальством, а я простой лаборант, ничего в бюрократии не смыслю.

Алмейда внимательно выслушал. Помолчал. Затем разразился речью, разглядывая Дениса. Полуэктов с расстановкой по частям переводил.