999,9… Проба от дьявола

– Даже так? – удивился Яровой. – А что жена?

– У нее двое детишек на руках остались. Видимо, кто-то настоятельно посоветовал не раздувать кадило вокруг смерти мужа, вот она и молчала, будто воды в рот набрала.

Яровой не мог не спросить:

– А вы не знаете, Жукову до этого не угрожали?

– Как же без этого, – хмыкнул Быков, – и угрожали, и обещали с детьми расправиться, а однажды даже в подъезде прищучили, да он отбиться сумел.

– Что, настолько мешал золотоношам?

– И не только им.

Яровой хотел было спросить, кому же еще мог мешать начальник аффинажного цеха, однако Быков опередил его:

– Простите, Геннадий Михайлович, жена пришла, так что при встрече договорим. – И добавил, словно оправдываясь за свой звонок: – Знаете, это как с той дворнягой, которую к старости выгнали на улицу. Нет-нет, да и заглянет через щелку в заборе на свой бывший дом. Что, мол, там творится без нее, родимой?

Вздохнул и положил трубку.

Глава 3

В течение того времени, пока Мазин рассказывал о том, что ему пришлось пережить за прошедшую ночь, насупившийся Кудлач не задал ни одного вопроса. Подобный языческому идолу, он сидел верхом на стуле и, положив свой квадратный подбородок на синюшные от застарелых татуировок руки, испытующе, словно лагерный кум на «собеседовании», буравил Ивана глубоко запавшими глазами. Мазин догадывался, о чем думает воронцовский смотрящий, и от этого терялся еще больше, торопливо и бессвязно, словно последний двоечник на уроке истории, рассказывая, как он уже и с жизнью распрощался, когда «сраный Хозяин» сунул в его руку стакан водки. Среди золотонош встречались и такие, кто притыривал слиток-другой, надеясь скинуть его в той же Москве или на югах по полной стоимости, и подобные эксперименты, естественно, не поощрялись. Поэтому и верил, и не верил Кудлач тому, что произошло с Мазиным у магазина. И только на том месте рассказа, где Иван упомянул о шраме, который широченной полосой багровел на лице Хозяина, Кудлач вдруг вскинулся, оторвал подбородок от скрещенных рук и пронзительным взглядом ощупал лицо вконец сникшего Мазина. Словно перепроверить хотел, уж не ослышался ли он.

– Шрам, говоришь?

Не ожидавший подобной реакции со стороны хозяина дома, к которому он почти приполз, решившись рассказать о случившемся, Мазин утробно икнул и кивнул перевязанной головой:

– Ага, шрам. Большой такой и широкий.

– А с какой стороны?

Не понимая, чем вызван столь пристальный интерес к какому-то шраму, когда стоял вопрос о его жизни, но уже нутром почувствовав, что самое страшное для него лично позади, Мазин наморщил лоб, припоминая, и в его глазах отразилась вся та боль от мучений и унижений, которые ему пришлось перенести прошедшей ночью.

– Кажется… на левой. Да, точно! На левой стороне.

На неподвижном лице Кудлача дрогнул какой-то мускул. Смотрящий спросил хрипло:

– Ну а шрам этот… он что, косой или прямой?

– Прямой! – уже более уверенно произнес Мазин. – Да, прямой, будто знак восклицательный, от скулы до губы падает. Будто утюгом горячим по роже врезали.

Уже не обращая внимания на последнее уточнение Мазина, Кудлач также хрипло уточнил:

– Значит, чурка, говоришь? Лет сорока – сорока пяти?

Припоминая, что он вроде бы ничего не говорил о возрасте своего мучителя, Мазин невольно насторожился:

– Ну-у, около этого.

– И разговор такой, гортанный?

– Вроде того.

– «Вроде того…» – Продолжая что-то бормотать, Кудлач соскочил со стула, стремительно, из угла в угол пересек комнату и словно застыл перед Мазиным.

– А ты, случаем, лапшу мне на уши не вешаешь? Я имею в виду шрам и все остальное.

– Да что же я, щукарь, что ли, сопливый? Что было, то и говорю.

– Ладно, не гундось, но ежели все это правда и если этот гаденыш со шрамом – тот самый человек, о котором я думаю… – Он замолчал, покусывая желтыми от курева зубами нижнюю губу, и по-бабьи всплеснул руками: – Да нет же, нет! Этого просто не может быть!

– Чего не может быть? – осторожно спросил Мазин, начиная понимать, что заваривается довольно крутая каша, однако воронцовский пахан словно не слышал вопроса и только повторял сумбурно, видимо, замкнувшись на чем-то своем:

– Нет! Нет, нет. Этого не может быть.

Слушая этот бубнеж, Мазин вдруг почувствовал, как его нутро заполняет паскудный холодок страха, и он снова решился напомнить о себе:

– Михал Сергеич…

В глубоко запавших глазах Кудлача мелькнула живая искорка, и он вновь застыл перед Мазиным.

– Этого просто не может быть, но если ты ничего не напутал… Тот шрам, о котором ты говоришь, это не утюг раскаленный, а мой кастет.

Ошарашенный услышанным, Мазин захлопал глазами, и его лицо исказил нервный тик.

– Выходит…

Он хотел было сказать, что кто-то пытается свести свои личные счеты с Кудлачом через него, через Мазина, и его, выходит, как щенка… Однако вовремя осекся, мудро решив, что в подобных разборках будет лучше, если он засунет свой язык в свою же задницу. Однако Кудлач не был бы воронцовским смотрящим, если бы не просчитал того, что хотел сказать Иван, и тут же посадил его на место:

– Не суетись! А что касается того ублюдка, которого величают Хозяином… Короче, хочешь жить, будешь делать то, что я тебе скажу. Врубаешься, надеюсь? – Пошарил глазами по лицу Мазина и, убедившись, что тот действительно «врубился», глухим от напряжения голосом произнес: – Он спрашивал у тебя, кто еще из заводских работает со мной?

– Ну!

– И что ты?

– Что ж я, мудила гороховый, что ли? Сказал: из прежних мужиков, что работали с тобой, на заводе уже никого не осталось, а из молодых щукарят… Какой же дурак будет сам на себя наговаривать, что он в цехах золотишко намывает?

– Хорошо, – поверил Мазину Кудлач. – Но в таком случае, если это тот самый чебурек, о котором я думаю, а это, кажется, действительно он, хотя поверить в это трудно, сделаем так. Ты сейчас же топаешь в больничку и вешаешь лепиле лапшу на уши. Мол, напала какая-то шелупонь у дома, измочалили до полусмерти, возможно сотрясение мозга, и ты уже не в состоянии отмантулить всю смену. Короче, добейся, чтобы положили в палату, главное для тебя сейчас – время протянуть.

На его губах обозначилось нечто, отдаленно похожее на волчий оскал, и он добавил, хищно раздувая ноздри:

– Ну а пока ты в больничке болтаться будешь… Короче, разберемся.

Выпроводив Мазина и оставшись в огромном доме один, Кудлач выругался тяжелым лагерным матом и спустился в погреб, где кроме запасов квашеной капусты и банок с соленьями висело несколько копченых окороков, а также хранились запасы вполне приличной водки да несколько коробок чешского пива, которым он «оттягивался» по утрам. Взяв с полки бутылку водки, поднялся наверх, достал из холодильника нарезку из буженины и тяжело опустился на стул. Главное сейчас – собраться и спокойно продумать создавшуюся ситуацию.

Судя по всему, в городе вновь нарисовался Жомба, хотя этого не могло быть просто потому, что с того света не возвращаются. А Жомбу взорвали в его собственном «Мерседесе» и то, что от него осталось – обугленный скелет да пригоршня золотых зубов, – давно похоронили на воронцовском погосте. Правда, что за люди стояли за этим взрывом, так и осталось тайной за семью печатями, хотя этот вопрос мало кого интересовал, если, конечно, не считать оперов Рыбникова. Да и им убийство столь влиятельного авторитета, на которого горбатилась в ту пору добрая часть золотонош, было на руку. Ни для кого не было секретом, что скромный торговец яблоками на Центральном рынке, не брезговавший торговать и наркотой, за что и получил погоняло Жомба, что значит на лагерном сленге – гашиш, перетягивал на свою сторону заводских золотонош, немного переплачивая им за сданный металл. Ну а тех, кто отказывался сдавать ему очищенное золотишко, он сам сдавал воронцовским ментам, многие из которых кормились на его поле. И убивал тем самым одним выстрелом двух зайцев – расчищал для себя поле на золотой фабрике и одновременно заручался ментовской крышей.

Как говорится, погиб Максим, да и хрен бы с ним. Тем более что во взорванном «Мерседесе» погиб не простой золотоноша, охранник или кто-нибудь из братвы, а довольно паскудный человечишко, кашалот и капустник[1 - * К а ш а л о т, капустник – мразь, ничтожный человек.], на которого у многих уже давно чесались руки. Правда, не трогали его из-за тех же душманов[2 - Д у ш м а н ы – сотрудники МВД, специализирующиеся на борьбе с наркобизнесом.] – с ними он делился своим наваром, а заодно и конкурентов своих из цыганской общины сдавал. И все-таки нашелся добрый человек, но… С того света не возвращаются – это Кудлач усвоил еще на зоне, но, видимо, не так уж просто все было, коли Жомба решил вновь нарисоваться на воронцовском горизонте.