Брод через Великую реку. Книга 2

– Вот приеду и спрошу его. Пусть объяснит мне, как так получилось? – решил он, и все волнения, кроме встречи с отцом, сами собой улеглись.

После этого вплоть до самого Новониколаевска он спокойно и с восторгом наблюдал величественную широту пространства и огромность всего, что окружало его: и лес, и реки, и поля, и горы снега.

Ямщик довёз Михаила до большого дома, огороженного крепким забором. Расплатившись с ямщиком и отпустив его, начал ногой колотить в деревянные ворота. На его стук вышел сам отец.

– Как сильно изменился отец… Поседел, полысел… Даже ниже ростом стал! – Михаил рассматривал отца и не узнавал его – так сильно изменился тот с последней их встречи.

– Приехал! Всё-таки… – пробормотал Флегонт, обнимая сына. – А я уж думал… Мать не отпустить!

– Здравствуй, отец! – у Михаила навернулись слёзы. – Напрасно ты о ней так думаешь! Тебе письмо от неё привёз. Это она меня к тебе направила!

Слёзы появились на небритых щеках Флегонта. Он тут же закашлялся.

– Ты прости, меня, сынок! Так уж получилося, чёрт попутал! Я не смог супротивитьси ей… – и снова заглянул в глаза сыну. – Но деньги вам исправно посылал, могёшь не сумлеватьси…

Он отстранился, разглядывая Михаила. Потом улыбнулся горько и восхищенно произнёс. – А ты, сынок, каков барин стал? И рожей гладкай. И телом справнай…

– А где же эта стерва? – невольно зло выскочило изо рта сына.

– А, нету… Сбежала она с Ерошкой в первый же год! – горько произнёс Флегонт и как-то даже скукожился. – Да ты чего стоишь – то? Пойдём в дом! А то мне и без того хреново…

И рукой подтолкнул Михаила в дом, а сам закрыл ворота и накинул засов.

Михаилу стало вдруг так жалко отца, что слеза невольно покатилась по щеке. Он шёл в дом, уже с новым, неведомым ему чувством, радостно ощущая отсутствие той, которую ненавидел всё это время больше всего. Он обнял отца крепко-крепко, как это делал со своим другом, и невольно понял, что мечтал это сделать все четыре года.

За едой и самогонкой они проговорили обо всём. Михаил рассказывал о Глашке и матери, с болью в душе наблюдая, как беззвучно плачет отец и вытирает слёзы, не стесняясь сына. От злости на Мотьку у него даже кулаки сжимались. А отец рассказал ему, как на духу, всё, что произошло тогда, перед и во время отъезда.

– Сынок, я ж позвал тебя неспроста. Умираю я… – тихо произнёс он. – Кака така болезнь, никто из местных лекарей сказать не могёть. За один год Мотька все силы мои высосала… А могёть сама чё изладила, не знаю… Тока топерича силов моих не остаётси, потому и послал за тобой! Надоть дело передать тобе…

– Так что же случилось здесь? Ты можешь рассказать?

– Ведьма она! Натуральная ведьма! – неожиданно вспыхнул отец и взял сына за руку. – Щаз ты уже мужик, смогёшь меня понять… Она как разденетси, прижмёть к грудям, поцелуеть… Веришь, усё в нутрях переворачиваетси и гореть зачинаеть! И я, как безумный, бросаюся на её… И так усю ночь. А поспать некогда. А потом и силов не стало, даже спать начал на работе! Приказчики, жулики, тут как тут: здеся сворують, тама сворують, а я и не вижу. Что ни ночь – выкладываюся на ентой ведьме! И силишша – то у неё кака: ведь отказать не могу!

Он вздохнул, налил полстакана самогонки и опрокинул в рот, даже не заметив горечи.

– Кончилося усё тем… Начал я падать в омморок прямо на ней! Стал сохнуть, сил нету… – он даже отвернулся, чтобы смахнуть набежавшие слёзы. – Вот и переключилася она на Ерошку… А потом и вовсе убёгла с им… Я даже сперва обрадовалси. Думал: «Ну, вот, топереча заживу спокойно!». Да не тут-то было! Чё-то тако она, ведьма, со мной изладила: не могу жить без неё, проклятушшей! Я уж и баб разных менял, к знахарям ходил… Те в голос: «Порча на тобе сильная». И ничо изладить не могут. А одна бабка так прямо и сказала: «Ведьма окаянная на тобе и на корень твой порчу навела. Умрёшь ты скоро!» Потому и написал вам письмо. Я уж смирился со смертушкой – то, а ведьма та усё душу жгёть, никак не отпускаеть!

– Так не бывает! – возразил Михаил.

– И я так думал… Да вот, вишь сам какой стал: похудел, полысел, поседел как лунь… Как глубокай старик… А я и сам чую, жизнь вот-вот кончитси! – он вздохнул, посмотрел на сына и теперь уже двумя руками обхватил руку Михаила. – Жаль дело… С годик я ишшо, могёть, потерплю, а там… Боюся я за тебя. Как бы ведьма ента на тобе глаз не положила! Давай-ка я тобя отправлю подальше?! А там и торговому делу подучишьси. Я ужо с местными купцами договорилси: оне на кордон с Китаем едуть торговать. Денег и товаров дам в достатке, а купцы подучат торговому делу. Хоть подальше от ентой ведьмы бушь! А после смерти моей продолжишь моё дело…

– Да ты чего, отец? Я не могу… Мне домой надо! – одна мысль, что он не увидит Нину, хуже ножа резанула по сердцу.

– Сынок, это моя предсмертная просьба! Уважь старика…

Внутри Михаила боролись две силы: с одной стороны любовь, а с другой долг и обязанность. Однако поразмыслив, что создавать семью без необходимого достатка ему никто не позволит, он вздохнул и смирился. – И сколько у меня времени осталось?

– Уже мало, сынок… Могеть три-четыре года… Купцы завтре учнуть формировать караван через Чуйский тракт в Маньчжурию. Вот там ты и останесси. Бушь учить ихний язык, купцы обешшали помочь тобе в ентом…

Уснули они только под утро.

Неожиданно дело захватило Михаила, не давая времени расслабиться. Кроме того, не имевшееся ранее желание увидеть неведомые страны вдруг захватило его. Поставив себе целью разбогатеть на торговле и, вернувшись, жениться на Нине, он начал готовиться к отъезду.

– Да-а, вот как оно бывает! Не одному мне плохо… – глаза открываются сами собой, а я с некоторым облегчением бормочу и снова продолжаю чтение дневника.

4.

«Маньчжурия, Кобдо, август 1872 года.

Кобдо совсем непохож на наши города. Не дома, а какие-то мазанки везде. Побольше – в центре, поменьше с юртами – на окраине. Здесь много русских – это торговцы и казаки. Маньчжуры – люди бедные, китайцы – богатые. Русских здесь любят: они не нарушают порядок, а казаки даже охраняют его. Меня чуть не обокрал воришка, да монах помог вернуть кошелёк. Монах говорит по-нашему и хочет стать моим слугой. Зовут его Ли Чен. Я решил здесь остаться: всё-таки русских здесь много, а в Китае я буду один. Караванщик помог устроиться на месте. Даже с братом познакомил. Он здесь всех знает. Лавку предложил. Место мне понравилось. Но тоскую по маме, отцу и Нине. Буду учиться китайскому у Ли Чена – он грамотный монах».

Смотрю на огонь под гипнозом Пашки и не замечаю, что глаза сами собой закрылись, перенося меня в прошлое…

– Чёрт знает что это за город! – возмущался Михаил на Кобдо. – Невозможно понять, город это или нет? И кто здесь живёт?!

Собственно, его возмущало в Кобдо то, что в этом населённом пункте уж очень много было несправедливости: толпами и поодиночке ходили бедные оборванные и грязные маньчжуры, пытающиеся хоть что-нибудь своровать или готовые выполнять любую работу, лишь бы платили. В то же время разряженные китайцы, окруженные толпой слуг, то здесь, то там передвигались в роскошных расписных паланкинах. Как потом он узнал, это были либо торговцы, либо чиновники со своими женами и наложницами.

Все надписи были написаны на китайском языке и обязательно заляпаны грязью, при этом всё население говорит почему-то на маньчжурском языке, злобно поглядывая на богатеньких китайцев. Трудно сказать, что бы произошло, если бы не многочисленная охрана китайцев. Как видно местный народ не очень-то любил своих хозяев, ведь Маньчжурия – это колония Китая.

Неожиданно, здесь, в Кобдо Михаил вдруг почувствовал уважение к своей стране и, то, как он любит свою Россию. Этому обстоятельству способствовало и то, что и китайцы и маньчжуры коверкали свои слова, но при этом достаточно сносно говорили на русском языке. Он так обрадовался, что не придётся учить этот замудрёный китайский язык, что, не скрывая своей радости, в ответ кланялся каждому китайцу. Кроме того, то и дело встречались казаки. Даже караван Михаила сопровождала казачья застава, защищая его от великого множества разбойников, обитавших вдоль Чуйского тракта по дороге в Кобдо. Их караванщик по секрету сообщил, мол, это русский государь так распорядился охранять людей торговых.

Как потом оказалось, в Кобдо, вообще, жило и торговало много русских, поэтому местные жители так хорошо и знали наш язык.

Михаил, зная строгие обычаи караванов, подошёл к караванщику, чтобы попросить разрешения осмотреть город. К этому времени он уже прошёл проверку документов казачьим разъездом и мог быть уверенным, что в городе его никто не задержит.

– Бывал ли ты в Кобдо раньше? – спросил караванщик.

– Нет, не бывал. – ответил честно Михаил. – Но хотел бы посмотреть его, и какую торговлю лучше всего здесь наладить!

– Хорошо, иди… Но только не ходи в северную часть к горам. Там в лесах частенько разбойники бывают! За товаром твоим я посмотрю, а завтра начнём разгружаться… Как солнце на четыре пальца будет выше гор, обязательно возвращайся…

Михаил шёл и прикидывал в уме, чем бы можно было торговать здесь. К его радости, на улицах было много русских торговцев, у которых можно было посоветоваться, как выйти из маленьких домиков на ту или иную улицу. Большинство из них торговали выделанными мехами, шкурками, тулупами и шапками. Этот товар и он сам привёз. И, несмотря на то, что маньчжуры – народ бедный, а богатых китайцев здесь всё-таки было немного, торговля шла. Как учил его отец перед отъездом, он помечал всё, что казалось ему интересным, чтобы потом рассказать отцу, и шёл дальше. К концу дня он так устал и проголодался, что главной достопримечательностью для него стала простая харчевня, где можно было бы подкрепиться.

Небольшая юрта, неожиданно возникшая перед ним, сразу же привлекла его внимание по двум причинам: во-первых, рядом с ним расположилась лавка русских торговцев, из которой вкусно пахло, а во-вторых, рядом лежали собаки, которых Михаил любил.

У юрты сидел неподвижно с закрытыми глазами, скрестив ноги и положив руки на колени, опрятно одетый монах.

– Наверное, у них так положено. – подумал Михаил, и обратил внимание на его одежду, которая заметно отличалась от одежды как маньчжуров, так и китайцев. – Интересно, кто он? Откуда?

Обращало внимание и то, что и те и другие с уважением кланялись ему и, не дожидаясь ответа, шли дальше. Ему никто не кричал: «Чего ты тут расселся? А ну пошёл вон!», как это сделали бы любому попрошайке в России, и никто не кидал ему монеток, как попрошайке.

Пока Михаил рассматривал монаха, один из маньчжурских карманников ловко выхватил его кошелёк и бросился наутёк. Не успел он крикнуть: «Хватай вора!», как монах вдруг ожил, невероятно быстро вскочил и так же быстро сделал несколько больших шагов и прыгнул: нога его в воздухе ударила вора по руке. Кошелёк выпал, а вор, сжавшись от страха, попятился и убежал. Отдав кошелёк Михаилу, монах без слов сел туда же, где только что сидел.

Михаил подошел к монаху и поклонился. Монах, как и прежде, сидел неподвижно, однако глаза его внимательно смотрели на Михаила.

– Спасибо… – не зная, что ещё сказать, произнёс он.

– Уанба[16 - Уанба – вор.]… Джу шуэй[17 - Джу шуэй – хозяин спит.]… – невозмутимо произнёс монах каким-то гортанным голосом, совсем не похожим на маньчжурский и китайский язык, и не шевеля губами при этом.