Захват

– Эт-того не хочешь? – изрек, чуть поколебавшись:

– Нюхни; даром. У-у как-кой хитрован, – нехотя откликнулся правнук первопоселенца Галузы, складывая перед лицом Вершина увесистый шиш.

«Что же, как ни прадедов клад!.. Был ли он? Вестимое, был. Не было б, – мелькнуло, – так не было б на свете (аж двух!.. в разном пересказе преданий, связанных с житьем новика. В более правдивом горшок – еллинские деньги, не талеры закапывал прадед, говорили в роду, жители окрестных дворов, местные считают: прабабка;

Противоречия, в любом понимании обычная вещь, тут же, – подивился мужик, – главное, в поверьях: сошлось!.. Каб ни опостылело до смерти копал бы еще, вплоть до замогильных низин; больше – лучше».

– На-к. Не обессудь, Пал Ываныче на малом даяньи. Более не в мочь. Прощевай! Только-то. Всего лишь… пяток. Шесть талеров… не грецкие деньги. Коли заработал, по случаю – бери, скороход; именно: не шутка – прилезть в нашенскую даль-глухомань, – тихвинец, достав серебро. – За день? Молодец! ну и ну… Сам-то не всегда, с коробком.

– Запросто; в прискочку. За так?!.. талеры. Бывает ли так? – Вершин, поглядев на избу: – Сходят, получается; но. Стало быть – конец палестинам? восвояси?

– Ко-нец!.. Ну же, получай. Бескабально. Дание – за так, насовсем. Пользуйся, коли повезло, проговорил коробейник, вслушиваясь в молвь поселян. – Совесть человечья обосрата, – изрек, помолчав, – с тем, перед Великою Русью нетути особой вины… Убо никого не убил, в торге ничего не украл. Эх, Настасья.

Можно ли найти оправдание тому, как жилось? Чуть ли не кругом виноват. Ни, тебе – достаточной прибыли… одна суета. Где они, одиннадцать лет? Вышло: как себя самого, мысля преуспеть обобрал. Что, как ни предательство жизни? – Федька, прикоснувшись к щеке охнул. – В каждой неудаче – урок, – молвил, собираясь уйти: – Что б ни совершилось ненужного сгодится потом. Счастья и несчастья, по-моему чреваты детенышами; как бы… ну да. Беременными ходят, считай. Вылезет когда-нибудь счастье. По-иному, не так. Скажется потом, на Руси. Нынешнее-от про запас. Ничто не пропадает бесследно, – прицепил на ходу. – Бей, да бей. Дурь не пропадет, человеческая; или не прав? И воля… Никогда, ни за что.

– Кланяюсь даятелю земно, благодарствую, друг. Кто не ошибается? Все… Аз – тут, на свеях – родина, какая ни есть. Хочется, незнамо за что даже и такую любить; мало ли, оно для души? Да и не Огладва для тела – даром, что изба поглядает на реку Голодушу, к голоду пока не идет. Есть, слава тебе, Господи есть. Главное, жилось бы по-старому; чтоб не было хуже. Как-нибудь. Все лучшее – вам, сельщине, что дует на Русь. Терпится, и ладно; живой. В чем-то – королевская вотчина, с битьем пистолетами, а в чем-то – своё. Правда и неполная правда, получается: вкупь. Двоица; двойное – во всём, даже в отношении к родине. Потерпим, ништо.

– Правильно сказал. Не спеши. Бьют? Мелочь поголовный удар, бьют – везде; принято. Живется – сиди. Каждому свое понимание что правда, что ложь; разные, – итожил под скрип ветхоньких ступеней Верста. – Вслед, стукнувшись о низкую притолоку, видел помор тихвинец растаял впотьмах;

«Тут – мелочи; стволом – не пустяк, – выговорил Парка, в себе. – Скатертью дорога! прощай».

22

Вскоре совещание кончилось. Решили, зазвав некоторых женщин селения в дальнейшем сойтись в более широком кругу.

Федька, обещавший присутствовать куда-то исчез, а потом, видели, чуть-чуть в стороне от первоначального кладбища, могильных камней вскапывал саженный бугор. «Все-таки достиг своего, – изрек для ушей Прохора сосед, Ворошил, собственник улучшенных пришлым с помощью лопаты земель: – чем тебе, оно ни сокровище: прабабку нашел. Сходит, к сожалению гость; как не жаль?»

Сладили всеобщий суем в рощице Дубок, за Огладвою; немалая часть бывших перед тем на дворе старосты на сход не пришла. Тут же, сговорившись о главном положили: сплывут, Ладогою-морем, в челнах. Сбилась небольшая станица – все, как на подбор безлошадные, не лучших крестьян. Душ тридцать вышло к побережью, дерзать; выбрались, конечно пешком.

Да уж, не весьма по нутру видь голубизны берегов! Не на тещины блинки собралися, – пронеслось на умах некоторой части бежан.

«Слева-позади, невидомая поодаль – Корела, крепость, за которой посад, к северу, – явилось на ум выбранного миром вождя, – в нонешности то и другое, совокупно: Кексгольм, залитый в добу лихолетья кровью оборонцев твердыни русичей да наших отцов, пристань на торговом пути…»

Вырванная силой, покинула Великую Русь каменная крепость Корела, труднораскусимый орешек, и еще покрепчала, будто бы то, в несколько раз: в стены, по словам очевидцев, сказывал народ полагали рухнувшие в ходе пальбы по головам осажденных останки православных молитвениц, надгробные плиты, – вскользь вообразил предводитель, Туйво на последней версте, в ряжи мостовых оснований, матицы опор – валуны. Сплошь – камень. Далее, случился пожар, строились… Поменьше чуть-чуть городового дела. В общем, неширокий пролив Кяги-салми, по словам рыбарей тамошных корелов таит уймище опасных судов, с пушками, припомнил беглец – стражей водяного пути. Дальше, у дороги на волок, в направлении моря вежи смотровые – палатки, по деревьям – глядеть в дымку берегов свысока. Тиверская крепость, поменьше, к западу, считаем – пустяк.

С полночи на юг не уплыть: Корела, боевые суда, восточнее – подзорные вышки на деревьях, смотрильни, да и чересчур далеко, – сообразил предводитель с тем, как пешеходы, устав расположились на отдых, – но и, впрочем не то – к югу от речных пристаней: там береговые дозоры, конные, возможно. Как быть? Всюду – непроходно.

«А тут?.. Спробуем! – подумал вожак, прохаживаясь время от времени в виду берегов: – Тайбола немного смущает, – промелькнуло в сознании, – по-нашему: Волок, место перевозки лодей посуху на плав по воде… Волоком – на Оксу, во глубь; около, в пределах обзора – плёс, глубоководный разлив, Суванто[18 - В 1818 и 1857 гг. водоем Суванто, дважды очень существенно мелел. Причина понижения уровня, почти на 12 м – произведенные весьма неумело, наспех земляные работы. В первом случае, весной, в половодье прорвало перешеек, «место перевалки судов», и вода через проран хлынула в Ладожское озеро, а во втором ток вод в сторону финляндских озер изменился на прямо противоположный. Образовалась р. Бурная. Был глубоководный разлив, стало Суходольское озеро. Преобразователь природы, человек – потребитель. Смысл последнего слова, языком старины, также: истребитель, губитель.] – рукою подать, видел тихоненок, приемыш Ламбиных, взобравшись на ель, там же, невдали – крепостица небольшая, острог, некогда основанный русью, воинами – Волочек Сванский…»

– Нету на посаде жильцов; да уж. Никого, ватаман. Пусто. Ни солдат, ни людей, – молвил, возвернувшись назад разведовавший местность торгаш.

– Отстали коногоны от промысла, бывалые; но, – проговорил верховод. – Некому, гостям парусить. Ну, а в крепостицу входил?

– Яко же, – разведчик, Мелкуеву: – И там – ни души… сколько-то бродячих собак. С дюжину небось; не считал. Можно бы отсюда уплыть, ежели найдутся челны. Сем-ка прогуляемся вниз; около, – примолвил, – рядком.

Не было; вернее сказать, выискалось ниже – в кустах нечто наподобие лодок.

– Ну их. Не годятся, – корел. – Трогаем подальше, на полдень. К Морьину. Быть может найдем. В путь! – распорядился вожак.

Чуть позже, только-только народ выбрался на берег, к гурьбе присовокупился беспашенный крестьянин Рягоев, раздумавший, было накануне вечером пускаться на Русь; также, коло самой воды, следуя низком задержались.

«Вовремя ушли, – рассудил набольший дружинник, ватаг, слушая в толпе сотоварищей рассказ бобыля; – чем-то пригодился, Воняй!.. Первуша… несущественно дак. Дескать поутру, на заре скуда ни возьмись налетел выборжец вельфебель Ортюшко, русич по приреде, водырь конного дозора свеян. Скуда ни возьмись, понимай так: с дороги направлением к Суванту – по ней прибежал, чуть не босиком, репоед. Спасся, получается; ну. Бражничали, нать полагать в корчме, на перекрестке дорог, проездом из Корелы на Выбор, – вскользь вообразил путевод, вслушиваясь в речь беглеца, – въехав на деревню, хмельные – занимались грабительством…

Чего?! даже так? Мымру, старика и еще некоторых, кто помоложе повязали, силком в бранные солдаты! ага. Тот же воевода, Ортемий, в позапрошлом году беженцев, у тракта поймал.

Тоже, наподобие малого, Первуши спаслись – вовремя покинули Ладву… Именно; ни раньше, ни позже надобного выбрались вон».

– Тут не до имущества, друг. Минет? переменится к лучшему? Надейся и жди! Так-то. Прикусил языка? – с полуоборотом назад, к Ламбину изрек предводитель. – Лучшего, чем было… терпимого, подправим – не будет. Слыхал? По-любу? А ты говоришь. Так бы, повязали; а то.

Тихон, не найдя что сказать главному бежан, промолчал.

«Безвременный ходец путешественник баса-королевич, воевода без воинов, победна головушка, – подумал торгаш, тихвинец, припомнив чуток песенных речей гусляра, слышанных в последний приход к городу на устьях Невы: – Як там говорится подальше, в песенном сказании? Вот. Ежели сменять королевича на Федьку: сошлось, чуть ли не одно к одному. Горюшко!.. Ты, дескать забыл на родинах, за речкою быстрой, Куялою сердечные други – вострый ножи избулатный да меч-кладенец… Малый, вестоноша не врет. На дальней на чужой на сторонке… онке заборона великая! Воистину, так».

В путь, навоевались; довольно. Даже с перебором, по времени. Положим, не зря мешкал выбираться; эге ж. Кое и чему подучилися. И так, вообще. Может ли пропасть нажитое… сердцем. Никогда, ни за что. Нетути сплошных неудач. Ибо таковых не бывает. Как-нибудь; получим свое. Было б до чего додиратися. Ужо победим. Выдержкою. Да и ногами.

«…В некоторой мере, сгодилось: так бы не узнал, на торгу, от зарубежных людей, что в Тихвине бывала чума. Вымерли де, молвил один плаватель деревни под Тихвином. Как быть? Продолжал. Не обогатился, увы. Мало не одиннадцать лет канули собаке под хвост.

Чо етто – пускаться на Свию неизвестно зачем: дурь? Якобы – неведомо, – знал; думалось вернуться во отчество, какое ни есть, бедное – с горшком серебра. Эхнулась, – мелькнуло в сознании литовская брань[19 - То есть Смоленская война 1632–1634 гг. Позже перебежчик, Галуза поделится изведанным вслух.].

Попусту, выходит копал. С тем – двойственное все, на миру: каб ни продолжал заниматься, без толку тяжелой работою, на благо крестьян, копачеством – не знал бы того, что тихвинские села не вымерли, – какую-то часть сельников де, с тысячу душ (включая малолетних, по-видимому), рек на Неве Марко-ладожанин, купец вывезли куда-то на юг. Дескать, перевез курченин (воронежец?) Корнейко Гнездилов, тамошний помещик, возможно – земли от крымчан боронити. Ой ли – под Воронеж? За Тулу?? Верится не так, чтобы очень. Более правдивый народ, местные… под Канцем один – пришлый, перебежчик вещал, что перевели под Москву. Всякожды глаголют, по-разному. Поди разберись… Как-нибудь найдутся, попроще; да уж; не горшок серебра. Эх, Настасья».

Вот как: не нажился!.. И что ж? Спокойнее; ну да: не отымут. Жаль, но ничего не поделаешь; довольно и так – хватит сорока с небольшим, честно заработанных далеров. Куда их, солить? Не надобно ни самого лучшего чем больше, тем лучше, что свойственно повадкам гражан, купечеству, – мелькнуло у Федьки, да и, собственно всем, включая горожан простецов, ни худшего, сравнительно с днешным, ни сколько-нибудь твердых надежд на благополучный исход;

«Жив, цел, Настасья. Прочее не важно, потом. Сыщутся, – подумал гуляй чуть ли не в пятнадцатый раз; – этт тебе не деньги, которых никогда не терял. По-нашему случилось, ну да: в том, что не нашедчи сокровище – кубышку, считай ровно ничего неожиданного; было, не раз: в ждании чего-нибудь нужного почти завсегда высунется вовсе не то. Нежданными бывают, единственно лишь токмо удачи, – пронеслось на уме, – ятые с большою натугой, в трудностях на каждом шагу.

…Но, да не впустую, положим, пролетели годки: нечто наподобие прибыли: успешно мечтал. Чем ни удовольствие? Ну. За всё, что получаешь от жизни, в особенности тут, за Куялою – изволь заплати. Рассчитывались черной работою, трудом копача. По-крупному лопатил грядущее – мечтать, так мечтать. Чем тебе, оно ни успех: было-че, приедешь на родины не то что с кубышкою, что впрочем – не мало, для обыкновенных людей, оратаев, – с мешком серебра; думалось: чем больше, тем лучше. На два замахнулся одиножды… Пупок надорвал… Зарвался. Если бы придумал конягу, во-время – иной разговор».

Не обогатился – и что ж; свычное, подобно тому, что нарассказал бобылёк; то же, по свидетельству местных, – сопоставил ходец, видывавший виды: погром, ставшийся весною под Канцами, на Лисьем-Носу;

Коль скоро нападения бранных следуют одно за другим, лавиною – так в чем новизна? Не лучше бы сие называть, не мудрствуя лукаво привычным, как свойственную всем до единого, и даже в Руси, под Тихвином, вселюдную ложь. По-видимому: время такое, – промелькнуло в мозгу; – безвремение, лучше сказать; вот именно… Да нет, не совсем. Время – как во все времена, не лучше и не хуже иных. Свыклися, особенно в Канцах с тем, что происходит в миру. Не стало, говорят происшествий… Ни, даже – чрезвычайных? Как так? По-ихнему, в среде горожан: убийство – заурядная вещь? Ложь – да, обычное, считай воровство; без наглого, порою обмана сколько-нибудь честных продаж, по совести в градку не бывает. Простительно, постольку поскольку по-иному – никак. Свеженький пример: Докучаев младший да его сотоварищ Шуба, городские купцы продали на Утке, повыше города гнилое сукно, выдав таковое за лучший в королевстве товар. Кто б его купил, без вранья? И рыбников – крестьян подгородья, думается можно понять: дай самого-пресамого лучшего, как можно дешевле; именно. Изволь получи… радуйся. По-ихнему вышло? Людие погрязли во лжи…»

23

Как? Пишут челобитную за море, самой королеве! Будто бы… Ого, даже так? – вторглось в размышления Федьки. – Слыхом де, окрест, по домам с грамотою хаживат Лис, Кетунен, во иноках – Лазарь, бывший, говорили по селам коневицкий чернец…

– Правильно, выходит снялись! Прав набольший, начальник – водырь. Вокашшу заварил Ортемон. Экко же! Да ну? – произнес правая рука предводителя, Мелкуева Ламбин с тем, как вестоноша умолк: – Жалобу? Самой, репоед? Крале? арцугине корельской? Врешь, – малому. – А, впрочем возможно; верится немного. И что ж, грамоту в заморье не свез?

– Пишут, не готова, – беглец. – Можно бы, позднее.

– Як грамотоносца пошлем. Справишься. Подумаешь, дел. Там бы, за одним, передав грамоту на ней, арцугине як-нибудь, по-свейски женился; право же, – добавил под смех слушателей. – Ну… По-людски: просто и легко. Не богат? Свяжем лапоточки полутше – и бегом под венец. Выйдешь, бобылек в генералы. Выгодно, Первуша; дерзай.

Вестник, понимая, что сказанное шутка смолчал. Тихон, усмехнувшись: – Дошло? Ну-ка соглашайся. Женись. Беден – пустяки. Не чета? Глупости, подгоним. Вот, вот: скинемся по репке и рыбке – да и ровня.

– Гм… гм. Равенство не так, чтобы очень – сомнительное, – молвил старшой, – не полное – и, с тем наряду стоило б направить. А что: в будущем, коли не получится уйти за рубеж, к лучшему: заступник, в столице, – поддержал верховод. – Дельные слова, молодец. Тихонко, а ты – голова. Стоит поразмыслить; и то.

– Выдумал!.. Не надо, – изрек, в сторону вождя Ворошил: – В городе, что в диком лесу всяк зверь на собинку пасется, живет. Незачем поди снаряжати во столицу; тщета! Выберется малый в заморье – и забыл, в городу общество крестьян, земляков. Ни степенью не вышел прислуживать самой королеве, ни ростом в енералы не гож… Ни талеров. Босяк босяком. Якобы – народный заступник, знахарь человеческих прав. Кой, там из Первуши ходец… ходатай по делам. Не болтай. Ну тебя, нишкни, ватаман. Стоит лишь взойти на корап – и всё, и поминайте как звали. Скроется. Ужели не так?

«Шпомнит, – возразили в толпе: – родина! Не ври, Козодав. Штепенью не вышел? А сам? Выйдет, всё ешшо впереди».