Эволюция человечества. Книга 1. Системные принципы развития. Первобытный период

2. Социальные ситуации зависят от специфической исторической ситуации.

Помимо основного довода против «историцизма», опирающегося на познание и предсказуемость, Поппер приводит и несколько частных аргументов в поддержку своей позиции. В книге «Нищета историцизма» Поппер приписывает историцизму те качества, которые как бы демонстрируют ограниченность истории, отчего она недостойна быть наукой.

«Физические законы, или „законы природы“, согласно историцизму, истинны везде и всегда, ибо физическим миром управляет система физических единообразий, неизменных на всем протяжении пространства и времени. Социологические же законы, или законы социальной жизни, разнятся в зависимости от места и времени. Хотя, согласно историцизму, существует множество типических регулярно повторяющихся социальных состояний, регулярности социальной жизни отличаются от непреложных регулярностей физического мира. Они зависят от истории, от различий в культуре, от некоторой частной исторической ситуации» (1, с.12).

Первый же тезис вызывает у меня серьезные возражения. Едва ли физик, и тем более астроном, изучающий изменяемую Вселенную, будет утверждать о неизменности законов природы по отношению к пространству и времени. Прежде всего, следует выстроить иерархию самих законов, относящихся к космическим процессам, к более частным планетарным движениям, наконец, к состоянию тел в условиях Земли. Если иметь в виду космос свыше десятка миллиардов лет назад, то ньютоновские законы движения не действовали. Они могут иметь значение только для тел, скорость движения которых значительно меньше скорости света. Именно поэтому в нашей природной среде прежде всего были постигнуты эти законы. Лишь столкнувшись с явлениями микромира и «мегамира» всей Вселенной люди начали выявлять закономерности, действующие задолго до рождения нашей планеты и даже солнечной системы. Наука шла в обратном по отношению к эволюции мира направлении. От познания законов природы (без попперовских кавычек), которая сформировалась на Земле, к всеобщим вселенским законам, по отношению к которым ньютоновские предстали частным случаем местного порядка. Можно отметить эволюционный путь возникновения физических законов. Вполне определенно выглядит формирование законов, относящихся к материи такого уровня как, например, химические элементы и их превращения. Закономерности химических процессов немыслимы в начальный период формирования Вселенной. Они возникли позже в тех условиях, когда стали возможны молекулы и их взаимосвязи. Законам же биологии, генетики, психологии совсем немного (в космическом масштабе) лет. Конечно же, разговор идет не том, когда мы их узнали, а о том, когда они родились.

При определенных обстоятельствах в определенных условиях образуется сложная интегративная система молекул, макромолекул и так далее, вплоть до человека. Каждая интеграция представляет собой внутреннюю взаимосвязь элементов, которая оказывается столь прочной и устойчивой, что способна предстать как целостная единица, новое качество. Во взаимодействиях ее со средой проявляется структура возникшей системы, закон взаимосвязи, и закономерность ее функционирования. Структуру в определенном аспекте обозначают как сущность данного объекта, которую через проявления во внешнем мире мы и познаем.

Поппер в стиле Канта, хоть и признавал существование внешнего мира, но полагал его «вещью в себе». Поэтому в его представлении человек не воспринимает и не постигает качества объекта, а просто придумывает гипотезы или теории – «любая теория или гипотеза есть всегда рабочая гипотеза в этом смысле», то есть «всякая теория помогает нам отбирать и упорядочивать факты». (2, с.301) Но как мы можем придумать гипотезу? Ведь если учесть «бесконечное богатство и многообразие возможных фактуальных аспектов нашего мира» (там же), то при формальном подходе, т.е. рассматривая все факты равнозначными, следовало бы выдвинуть бесконечное множество гипотез, которые невозможно было бы ни верифицировать, ни фальсифицировать. Или, учитывая наши ограниченные возможности, следовало бы полагать, что не могло быть выделено ни единой гипотезы или не дано предпочтения ни одной из них. И как при этом подходе могла возникнуть избирательность по отношению к фактам? Если избирательность задается предшествующими теориями, то тот же вопрос станет перед самыми первыми гипотезами.

Как минимум должна быть «система единообразий» явлений, чтобы своей частотой проявления как-то зафиксировалась в восприятии человека своей особенностью, общностью. А для этого должна существовать система с устойчивыми «единообразными» свойствами, прежде чем она могла бы быть выявлена и познана. Проблема вовсе не в том, как человек постигает такую систему, в какой степени сказывается субъективность восприятия и объективность проявления системы, а в том, что она существует и, следовательно, человек взаимодействуя с нею, так или иначе познает ее. Поэтому, возвращаясь к нашей теме, следует ожидать, что в социальной или исторической области, если существует такая устойчивая структура, то она, как-нибудь да будет познана, и нет оснований отрицать возможность соответствующей теории.

Рассматривая эволюцию мира несложно заметить, что более сложная интегративная система формируется во все более специфичных условиях и что временные отрезки преобразований все более сокращаются. Изменения учащаются, а также ускоряется эволюционный процесс. Мы не вправе говорить о «неизменных регулярностях физического мира», поскольку имеет место эволюционный процесс во Вселенной, при котором изменяются конкретные условия возникновения и проявления физических законов. Придерживаясь тех же принципов относительно истории, мы обязаны учитывать, что преобразования в ней более часты, следовательно, «социальные ситуации» будут изменяться чаще, чем в физическом мире, и даже, чем в химическом, биологическом мире; что регулярности социальной жизни, в меру зависимости от специфики возникновения, будут также зависимы от «исторической ситуации». Но количественные различия не дают основания утверждать принципиальное различие в иерархии закономерностей природных образований и выбрасывать историю из иерархии наук.

3. Исторические факты собраны избирательно, их нельзя воспроизвести

«Теперь нам следует понять, что многие „исторические теории“ (их лучше было бы назвать „квазитеориями“) по своему характеру значительно отличаются от научных теорий, поскольку в истории (включая исторические естественные науки, такие как историческая геология) количество находящихся в нашем распоряжении фактов, как правило, строго ограничено. Исторические факты нельзя воспроизвести или создать по нашей воле и, кроме того, они собраны в соответствии с уже имеющейся у нас точкой зрения. Ведь так называемые исторические „источники“ воспроизводят лишь те факты, которые являются достаточно интересными для воспроизведения» (2, с.306—307).

Первая часть довода констатирует лишь количественное различие фактического материала, используемого при изучении. Много более значим аргумент воспроизводимости фактов. Действительно, в подавляющей массе физических исследований есть возможность, создав искусственные условия, заставить изучаемое тело раскрыть свои свойства в ответ на выбранные формы воздействий. Таким путем удается распознать многие, порой не проявляемые в обычных условиях, качества объекта. Этот очень удобный метод исследования, к сожалению, к истории неприменим. Впрочем, его не удается использовать и в достаточно большой области познания, такой, как упомянутая историческая геология, но и космология, астрономия, археология и т. п. Повторные опыты и направленные эксперименты полезны, но и без них ученые всегда находят, хотя бы косвенные методы постижения законов развития, и выдвигают приемы обоснования полученных знаний.

Однако можно сказать, что история в этом плане имеет не только проблемы с повторяемостью, но и преимущества в объеме разнообразных данных, отражающих прошедшие события с разных сторон и точек зрения. Описания тех же событий древности разными очевидцами, многочисленные вещественные свидетельства прошлой культуры, схожесть происходящих событий у многих народов и т. п. позволяют выдвигать гипотезы, делать обобщения, обосновывать универсальные законы примерно так же, как и в иных науках. Можно говорить о превалировании одних методов познания перед другими, но не о пропасти между науками. Помимо прочего, учитывая обилие фактического материала, историку едва ли есть основание жаловаться на нехватку фактов, тем более относящихся к явлениям нового времени.

«…В историческом исследовании та или иная точка зрения обязательно присутствует, поэтому в истории крайне трудно построить такую теорию, которую можно проверить и которая, следовательно, имеет научный характер» (2. с.307).

При этом Поппер совершенно справедливо отмечает, что избирательность присуща всем теориям. «И в истории, и в науке мы не можем избежать принятия той или иной исходной точки зрения» (2, с.301). «…Все научные описания фактов в значительной степени избирательны, или селективны, они всегда зависят от соответствующих теорий» (2, с.300). Различие, однако, в том, что «в науке точка зрения исследователя детерминируется научной теорией» (2, с.299), поскольку же историческая теория невозможна, то в истории мы имеем дело лишь с той или иной точкой зрения. Вся нагрузка довода лежит на утверждении: «с нашей точки зрения, действительно не может быть никаких исторических законов» (2, с.305). Получилась тавтология. Историческая наука невозможна, поскольку описания фактов зависят от точек зрения, а действуют именно точки зрения, а не теории, так как «с нашей точки зрения» исторических законов не существует, т.е. историческая наука «с нашей точки зрения» невозможна.

Но если не придираться к формальному построению довода, то относительно избирательности фактов можно было бы указать на множество случаев, когда следует отдавать предпочтение не физическим, а историческим данным. Вообще говоря, избирательность присуща всему живому (в определенном аспекте и неживому) миру и различается лишь в степени и уровне активности (в частности, депривационной, мотивационной, познавательной). Без этого невозможным стало бы приспособление к природной среде, как и приобретение знания о ней. При этом важно иметь в виду, какой уровень целенаправленной активности обусловливает избирательность отражения внешнего мира. Чем иерархически выше мировоззрение, направляющее интерес человека, чем абстрактнее активирующее его знание, тем избирательнее предстанет перед ним фактуальный материал. То же самое общественное событие совершенно по-разному предстает перед домохозяйкой, историком, философом, к тому же в разные века, как, впрочем, есть пропасть и в видении одного и того же природного явления со стороны первобытного человека и современного физика. Пользуясь образным представлением Поппера можно сказать, что если даже прожектор осветит один и тот же сектор, то не только продемонстрирует со своеобразными мазками несхожие картины, но, отражая слои реальности, выявит различные детали и различные их взаимосвязи, в определенной мере зависимые по объему и модальности от целенаправленного интереса наблюдателей.

В науке точка зрения исследователя, детерминированная научной теорией, определяет набор фактов, которым надлежит проверить ту же самую теорию. Крайняя форма такой

избирательности привела философов—конвенционалистов к утверждению, что научное доказательство всегда идет по кругу, или словами А. Эддингтона, «мы обнаруживаем себя гоняющимися за своими собственными хвостами». Поппер не признает за физическими теориями подобной цикличности. Но вот «исторические теории можно справедливо обвинить в цикличности как раз в том смысле, в каком это обвинение несправедливо предъявлялось научным теориям» (2, с.307). Я же, напротив, полагаю, что фактуальный материал в истории много менее подвержен влиянию какой-либо точки зрения, чем данные физических экспериментов. Дело в том, что в современном теоретическом познании возникают все более абстрактные представления, которые в свою очередь служат основой формирования еще более общих знаний. Но чем более абстрактная теория активирует отношение к действительности, тем более строго определенными будут вычлененные факты и тем замкнутей окажется цикличность. В этом плане преимущество как раз за историей. Этнографы обратили внимание на то, что первобытный человек несравненно большее замечает в среде своего обитания, чем современный ученый. Также летописцы давних времен менее предвзято освещали события, очевидцами которых они были, чем современные историки описывают происшествия нашего времени. В летописях и описаниях исторических событий развертывается широкий ряд многообразных данных, что характерно для отражения низших уровней (например, восприятия), совершенно несравнимый с данными протоколов физических экспериментов, когда законы теории доминируют в избирательности. Хотя факты отнесены к какому-либо значимому с точки зрения летописца событию, их описание и набор позволяет при последующем осмыслении постигать взаимосвязи, не выявленные очевидцами.

«В физике „точка зрения“ обычно выступает в форме физической теории, которую можно проверить с помощью новых фактов. Для истории же эта проблема не является столь простой» (2, с.302).

Этот довод касается основного критерия научной теории, выдвинутого Поппером. Поэтому его следовало бы считать стержневым для критики «историцизма». В какой-то мере я уже касался этого аргумента, отметив, что и для некоторых физических теорий, как и для иных теорий естественных наук, выявить для фальсификации новые факты бывает не столь уж просто, а порой и невозможно. В сравнении с ними история, на мой взгляд, имеет некоторое преимущество благодаря тому, что описание конкретных событий содержит, как правило, много больше сведений, чем необходимо для подтверждения точки зрения автора. Они могут оказаться полезными для последующей оценки теорий. В описаниях, не подчиненных абстрагирующим обобщениям, содержится материал, выходящий за границы данной теории и способный прямо или косвенно подтвердить или опровергнуть основной вывод. К тому же подобные описания, как правило, бывают представлены разными очевидцами с разными точками зрения, что порой равносильно проведенным дополнительным опытам. В противовес тому физики, часто неявно, подвержены той же сформировавшейся концепции и изначально нацелены ею на соответствующее восприятие явлений – сингулярные высказывания инициированы универсальными законами. Требование фальсификации должно стать для них собственной задачей превозмогания зацикленного взгляда на вещи.

Между прочим, хочу отметить, что принцип фальсификации также неприемлем. Никакой факт не может опровергнуть теорию.

Формальная логика оказала дурную службу позитивизму и прочим, вышедшим из ее лона теориям. Со своим примитивным догматическим багажом они замахнулись на процесс развития науки, стараясь втиснуть познание в рамки тщедушных критериев формальной логики. Таким был принцип верификации – проверка теории на осуществимость ее следствий. Поскольку формальнологически индуктивные умозаключения не могут утверждать истинность вывода, то, чтобы превзойти слабость этого критерия, Поппер ничего лучшего не смог придумать, как, исходя из закона контрапозиции (если А, то В -> если не-В, то не-А), выдвинуть принцип фальсификации. Критерием научности является фальсифицируемость гипотез и теорий, иначе говоря, возможность подвергнуть их проверке на ошибочность следствий, вытекающих из гипотезы. Но оказалось, что и этот принцип не столь уж безупречен. Его слабость не осталась без внимания. Любая теория или гипотеза выдвигает или обязана выдвинуть ограничительные условия «У». Поэтому вывод следует представить как: если А и У, то В и тогда, если не-В, то не-А или не-У. Но здесь критерий научности подстерегает то же самое противоречие конечного и бесконечного, что Поппер усмотрел в индуктивных выводах. Только на сей раз оно сказывается на отношении к фактам, опровергающим теорию. Обстоятельства опыта характеризуются бесконечным количеством свойств, которые невозможно отразить в описываемом факте. Он не способен абсолютно точно учесть заданные условия. Всегда останется множество реальных признаков, не замеченных и не учтенных в нем, но которые возможно не соответствуют ограничениям, которые обязательны для утверждаемой теории. Имея в виду неохваченное многообразие реальности, формальный подход не может гарантировать соответствие факта заданным условиям, аналогично тому, как невозможно было гарантировать всеобщность индуктивного вывода. Никакой факт не может утверждать, что выдержано «У». Оставаясь в кругу формального анализа, следует признать, что никакой факт не может опровергнуть какую бы то ни было теорию.

4. Задача истории – анализировать отдельные события и объяснять их причины.

«Таким образом, теоретические обобщающие науки интересуются проверкой универсальных гипотез, а прикладные обобщающие науки – предсказанием конкретных событий».

«Науки, которые интересуются конкретными, специфическими событиями и их объяснением, можно, в отличие от обобщающих наук, назвать историческими науками».

«Задача истории как раз и заключается в том, чтобы анализировать отдельные события и объяснять их причины. Те, кого интересуют законы, должны обратиться к обобщающим наукам (например, к социологии)».

«В истории нет таких унифицирующих теорий, вернее, есть множество тривиальных универсальных законов, которые мы принимаем без доказательств. Эти законы практически не представляют никакого интереса и абсолютно не способны внести порядок в предмет исследования» (2, с.304—305).

Принцип распределения по полочкам теоретических, прикладных и исторических наук, как и ограничение исторической науки одним лишь правом на описание, всецело обязано решению самого распределителя – Поппера. Помимо прочего, назвать теоретические науки обобщающими означает принизить познавательную сложнейшую многоплановую деятельность человечества, что также следует отнести к мнению ученого, который из-за своего крайне формализованного мышления не желает увидеть весь комплекс деятельности по постижению мира. Интересно, однако, то, что дозволенная им задача истории включает в себя объяснение причин отдельных событий. Имея в виду его же понимание причинно-следственных отношений, необходимо будет в основу этого положить «универсальные законы», те самые, которые в истории по утверждению самого Поппера невозможны.

«Одно конкретное событие есть причина другого события, являющегося следствием первого в соответствии с некоторым универсальным законом» (2, с.303).

«Событие В находится в причинной связи (или необходимо связано) с событием А, если и только если А есть причина В», т.е. существует «универсальный закон» о «необходимой причинной связи между событиями» (2, с.435).

М. Вебер, также ограничивая интерес истории единичными событиями и причинным объяснением, оказывается более последовательным, когда возражает, что причинность связана с универсальными законами (2, с. 436). Поппер ищет выход в столь тривиальных положениях, что им не нужно ни доказательство, ни проверка (имея в виду, конечно, современного человека, так как то, что тривиально для нас, вовсе не было таковым для людей первобытного общества). При этом признает, что они «практически не представляют никакого интереса и абсолютно не способны внести порядок в предмет исследования». Что же остается истории? Фиксировать как-то выбранные события и давать им объяснения, которые «не представляют никакого интереса»? Пример с разделом Польши в 1772 году именно таков. Тривиальный универсальный закон: «Если из двух армий, которые примерно одинаково вооружены и имеют приблизительно одинаковых полководцев, но одна из них имеет подавляющее превосходство в живой силе, то другая ее никогда не победит» (2, с.305). Даже если закон правильный, то такая причина произошедших событий выглядит как карикатура на объяснение истории. Почему Россия, Пруссия и Австрия объединились против Польши? Иной вопрос: почему возникло стремление победить Польшу? Более общий вопрос: почему возникают конфликты между странами? Почему в Европе той эпохи противоборство стран было типичной формой взаимоотношений, а в наше время налицо интегративные процессы? Чем более мы отходим от исходной конкретики, в нашем стремлении глубже постичь ее, тем более бываем вынуждены обращаться к отнюдь не «само собой разумеющимся» законам.

Можно поставить множество все более общих и оттого более важных для нас вопросов, ради которых и нужна история.

5. Всегда есть ряд интерпретаций, есть бесконечное множество историй.

Критика релятивизма для Поппера была одной из основных составляющих общей концепции научной теории. Фальсификация требовала признания объективных фактов, существования независимой от нас природы, соответственно науки, обусловленной этим миром, а не всевозможными выдумками людей, каждая из которых «относительно», верна. Но примитизировав познавательный процесс, рассматривая науку сквозь шоры формальной логики, ограниченной в своих возможностях по отношению к несравненно более содержательному и сложному миру, он, так или иначе, скатывается к этому релятивизму. Особенно явно это выглядит в понимании истории.

«Мы должны помнить о ее цикличности, а также о том, что всегда найдется ряд других (возможно несовместимых между собой) интерпретаций, согласующихся с теми же историческими данными» (2, с.307). «Каждое поколение имеет право по-своему интерпретировать историю, и не только имеет право, а в каком-то смысле и обязано это делать, чтобы удовлетворить свои насущные потребности» (2, с.310). «На мой взгляд, единой истории человечества нет, а есть лишь бесконечное множество историй, связанных с разными аспектами человеческой жизни, и среди них – история политической власти» (2, с.312).

Бесспорно, что проблемы истории значительно сложнее проблем естественных наук из-за количественно возросших степеней свободы своего предмета изучения. Общество находится на высшей ступени эволюционного ряда усложнения организмов и, как таковое, более подвержено случайным факторам, чем физические, химические, биологические явления. Человечество не достигло пока что состояния целостности и не обладает устойчивой структурой, что также расширяет поле случайных, специфических процессов. Духовная активность человека возрастает вместе с распространением информации в обществе. Люди, постигая многообразие мира, преумножают социальную жизнь всевозможными искусственными сочетаниями, воплощенными не только в культурных ценностях, но и в поведении, в сознательных решениях, организациях социальных групп и т. п. Все это так. Но даже значительное разжижение фактуальной базы многоплановыми невзаимосвязанными данными не отвергает закономерностей и не снимает проблемы познания. Бесчисленные случайности сопровождают любое физическое явление, но не лишают физику универсальных законов.

С различными точками зрения мы встречаемся тем чаще, чем выше уровень изучаемых явлений. Уже в биологии порой приходится почти на равных учитывать полярно различные объяснения фактов, а то и иметь дело с, казалось бы, противоположными данными. Древо закономерностей ветвится и множится, обрастая специфическими по отношению к стволовым законам зависимостями, которые своим рождением обязаны не только корням, но и случайным для ствола особенностям внешней среды. Своеобразия и случайности переполняют живой мир, жизнь людей, жизнь общества. Расширяющаяся крона устойчивых связей, все увеличивающееся многообразие возможных воздействий может вызвать самые разные, хотя и верные в выбранном аспекте, предположения о причинах явлений. К объективной множественности добавится субъективная, индивидуальная точка зрения исследователя, если к тому же она проистекает от поспешного обобщения поверхностных сведений.

Эта известная проблема, в целом общая для наук, но выделяющаяся тем более, чем дальше отходим от неорганической природы, в исторических науках приобретает новое качество. Действующим объектом становится сознательное существо, и это бесценное свойство доставляет такую массу хлопот ученому, что многие предпочитают дальше индивида или индивидуальных точек зрения не идти. На порядок увеличившиеся целесообразные воздействия, каждому из которых можно придать значение причины, сбивает с толку любого исследователя, не вооруженного знанием иерархии закономерностей. В наше время эта проблема многократно усложнилась из-за отсутствия крайне необходимой историку теоретической базы. Попперовская (как и веберовская, майерская и др.) история – это та крайность, когда признается равнозначимость неисчислимых субъективных точек зрения на бесконечно возможные моменты жизни, отчего каждая из таких историй имеет цену, равную нулю. История растворяется в бесконечных интерпретациях.

Придерживаясь такого понимания истории призывать людей «стать творцами своей судьбы» равносильно призыву к нескончаемой борьбе и войнам во имя собственного видения благой жизни, благого общества. Маркс был намного более благоразумен, когда видел в революции разрешение несправедливости капиталистического устройства общества, так как в основе его вывода лежала глубоко продуманная теория движения человечества. Она так же, как и любая теория, страдала ограниченностью, в чем-то ошибочностью, но благодаря признанию объективных закономерностей, была более нравственной в своем праве начертать путь борьбы за будущее.

Поппер уверен: «окружающий мир можно улучшить или ухудшить: активные реформы отнюдь не бесполезны». Но, если нет оснований прогнозировать и предсказывать: улучшат или ухудшат реформы, то лучше их не проводить. Непрестанное воспроизводство общественной жизни, что включает в себя помимо воспроизводства людей воспроизводство всех типов институтов общественного устройства, осуществляется по ранее сформировавшемуся (или достигнутому) образу. Его структуру и закономерность функционирования вполне доступно познать и использовать при воспроизводстве этих институтов. Благодаря этому становится успешным то, что принято называть социальной инженерией. Если же закономерность не выявлена, то даже воспроизводство может быть проделано ошибочно, что вероятнее всего нанесет вред вместо пользы.

«История может повторяться, но никогда – на одном и том же уровне; особенно это относится к событиям большой исторической значимости, оказывающим длительное влияние на общество». (1, 17) При этом, однако, Поппер не разделяет четко, – в чем суть нового. Новым мы можем назвать любое конкретное явление, так как оно осуществлено в новой обстановке, не повторяющей в абсолюте прежних ситуационных параметров. Подобным новым можно назвать любое физическое, химическое и иное явление. Воспроизводство в том и состоит, что в измененных обстоятельствах, тем не менее, по известному образцу формируется объект с ранее порожденной структурой (как и рождение человека на базе структуры зиготы). Но вот совершенно иное дело, когда возникает не существующая прежде интеграция, со своей структурой и закономерностью взаимодействий. Ее, по-видимому, имел в виду Поппер, когда отмечал события «большой исторической значимости». Или. «Напротив, социальная новизна, как и биологическая новизна, является новизной подлинной. Это истинная новизна, не сводимая к иному расположению [известных] частей. Ибо в социальной жизни известные факторы, расположенные по-новому, уже не являются теми же самыми старыми факторами» (1, с.18). Повторюсь – новообразования (по существу то же, что и события исторической значимости) бывают не только в истории человечества, но и во всех областях природного развития, так что при их познании у естественных наук возникают по существу те же проблемы, что и у истории.

РАЗВИТИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА НЕВОЗМОЖНО ПОДЧИНИТЬ НАШИМ НАМЕРЕНИЯМ

Попытка выделить историю как нечто, совершенно отличное от естественных наук, тесно связана с фундаментальным вопросом мировоззрения, с представлением о сущности человека, – является он природным образованием, или он – творение божье? Либо мы придерживаемся единственно существующего процесса природного развития и единых природных закономерностей этого движения, либо, так или иначе, признаем внеприродное возникновение человека и, следовательно, нашу беспомощность в познании пути человечества. Если человек, сколь сложным образованием он бы не был, причастен к восходящему ряду живых существ, возникших благодаря произошедшей интеграции атомов, молекул, макромолекул и т.п., то следует признать и стремиться постичь те всеобщие закономерности природы, которые лежат в основе всех этих преобразований. Если же мы ставим непроходимую грань между человеком и прочей низшей природой, веруя, что человек есть особое творение, то тогда, действительно, обязаны отбросить любые попытки понять ход развития человечества и ограничиться лишь созерцанием и описанием того, что видим. Хотя можно указать на множество фактов, явно указывающих на нашу принадлежность естественному миру, тем не менее, находятся ученые, которые, акцентируя особенности человека, горделиво провозглашают его причастным к духу божьему и предлагают людям биться за желаемую переделку общества.

Призыв к ответственности каждого человека за его жизнь и жизнь общества, лозунг типа: «мы должны стать творцами своей судьбы», звучит, казалось бы, благородно, но никак не стыкуется с утверждениями о непредсказуемости истории, об уникальности каждого события, о множественности историй, сводимых к субъективным точкам зрения и т. п. Предложение переделывать мир по своему разумению каждому человеку при том, что не может существовать каких-то законов исторического движения, означает подвергнуть общество самоубийственной борьбе всех против всех.

Истории хорошо знакомы попытки преобразований и в локальных и глобальных общественных масштабах. Даже революции, возникающие, когда общество подходило к критической ситуации с неизбежной битвой народа против правителей, порождали в итоге непредвиденную бумеранговую жестокость. Нескончаемые виселицы, на которых Кромвель вешал тех, кто фактически обеспечил его победу, или конвейер гильотины французской революции, под который попадали бывшие соратники Робеспьера, – все это результат власти идей этих вершителей судеб. Мы знакомы и с менее кровавыми, или даже благородными преобразованиями общественной жизни во имя равенства, братства. Коммунистические колонии Оуэна (типа «Новая Гармония») при самых благих намерениях их создателя почему-то не смогли существовать и развалились, как развалились бы любые утопические объединения, если бы они создавались в соответствие с пожеланиями Мора, Кампанеллы, Морелли, Сен-Симона, Фурье и многих других утопистов, придумывавших хорошие общества равного труда и честного распределения.

Но самая грандиозная утопия 20 века развернулась в России. Поппер так и не уяснил суть искажений в советском обществе. Ни Платон, ни Маркс, ни теория социализма, ни тем более идея закономерности эволюции не повинны в закрытом обществе СССР. Вредной оказалась идея, которая вытекает и из взглядов Поппера, и которая породила массу футурологических учений, а именно – что человеческие представления о прогрессивном обществе могут стать основой его преобразований, что можно процесс развития человечества (как если бы не было ему присущих закономерностей) подчинить нашим желаниям и стремлениям.

Интересно, что по какому-то непонятному (для Поппера) совпадению повторились жестокости предшествующих революций. Якобинцы после революции расправились с поддержавшими их в той борьбе жирондистами, затем Робеспьер послал на гильотину своих друзей, правых, дантонистов, и левых, эберистов. Большевики также подавили эсеров, при поддержке которых создали правительство, затем Сталин уничтожил своих бывших соратников и друзей, левых, троцкистов, и, правых бухаринцев. Лежала в основе этих сценариев независимая от властителей необходимость или будем все валить на властолюбие отдельных личностей, которая оказывается на редкость однотипной?

Тривиальное суждение: наши действия успешны в той области, которая нами познана (мы постигли закономерность) и, следовательно, их последствия мы способны в общей форме предсказать. Это, прежде всего, относится к сфере продуктивной социальной инженерии – эффективна, поскольку познана. Но если познание невозможно (по Попперу), то в общем случае будет вернее отрицать успешность любой деятельности. Каждый раз, когда, возомнив себя творцами своей судьбы, мы, невежды, начинаем переиначивать сформировавшуюся общественную систему, то оказываемся в плену у непредвиденных обстоятельств, и чаще всего в итоге кардинальных преобразований порождается система, прямо противоположная нашим прекрасным идеям.

Революция 17-года в России была именно таким актом. Она отнюдь не соответствовала теории Маркса (это факт отмечал и Поппер). Теоретически, лишь на высшей стадии развития капитализма, что было еще недосягаемо для России начала 20 века, должен происходить переход к социализму. Поэтому, ничем иным, как создавшейся кризисной ситуацией и большевистским стремлением (задача – изменить мир) к переделке страны во благо рабочего класса, эту революцию не объяснить. Но затем творцы судьбы России, стремясь осуществить лучшие мечты человечества, со временем вынуждены были шаг за шагом изменять своим первичным лозунгам и решениям, пока не сформировалась совершенно противоположная исходным целям организация общества, соответствующая более типу «восточного деспотизма», чем демократическим принципам теории социализма или коммунизма. Неверно полагать, будто конечное устройство страны согласовывалось с тайным исходным намерением партии большевиков. Напротив, их борьба с царизмом вдохновлялась идеями, провозглашенными еще в древности братьями Гракхами, развитыми позже прогрессивными мыслителями-гуманистами и получившими теоретическое обоснование в марксизме. Ошибочным было возвеличивание себя как создателей нового общества, как партию, способную сконструировать страну по как-то понятым основным признакам социализма, действовать в соответствие с тезисом Бухарина Н. И.: «социализм придется строить», (4, c.58), хотя это грубо противоречило даже существенным положениям теории Маркса, и по существу означало создание Утопии в масштабах огромной страны.

Распад Союза является одним из убедительных доказательств того, что действительность невозможно переиначить по нашему желанию, что существуют природные закономерности развития, которые человеку не обойти и которые необходимо познать, чтобы деятельность людей не вступала с ними в противоречие и не наказывалась непредвиденными последствиями, а была успешной и благотворной.

Литература