Эволюция человечества. Книга 1. Системные принципы развития. Первобытный период

«Только в отношении содержания можно назвать их разнородными, ибо по форме между ними существует аналогия… Эта аналогия состоит во включении в саму их форму некоторого содержания, приблизительно одинакового для всех» (8, с. 99).

Примеров тому для самых разных народов древности, разных регионов и на разных стадиях развития, множество. В архаическом мышлении … «непознанное, новое, незнакомое в событиях, воздействиях и явлениях природы интерпретируется по аналогии с известным». «Когнитивным механизмом, определяющим поведение в данных ситуациях, является умозаключение по аналогии» (9, с.152). Опираясь на солидный объем сведений, представляемый этнографами, вполне уверенно можно утверждать об аналогии, как начальном этапе познавательного процесса, осуществляемого первобытными людьми. Это этап формирования абстрактного мышления.

Но не менее важно выяснить, что стоит в основании этих выводов по аналогии. Для современного человека обилие самых, казалось бы, нелепых сочетаний по сходству или различию, хотя и несомненных для наших предков, может показаться действительно случайным, подтверждая тем торндайковский вариант проб и ошибок. Понадобился сложный анализ жизненных ценностей племен, индивидов, чтобы выявить подспудную базу этих аналогий. Особая заслуга в изучении теневых предпосылок выводов (или того, что, по моему мнению, обусловило действенность ассоциаций психического уровня отражения), бесспорно, принадлежит Леви-Строссу К. Структурализм направил исследование в сторону неявных, невыраженных факторов, которые в совокупности обеспечивали разумность аналогий. «…Структурализм открывает и доводит до осознания более глубокие истины, которые в скрытом виде уже имеются в самом теле» (9, с. 253).

Хочу подчеркнуть один общий принцип, которым часто руководствуется Леви-Стросс в своих поисках истоков ментальности первобытных обществ. Он обратил внимание на то, что в мифах чаще всего участвуют те объекты, которые прежде были затребованы для жизнедеятельности племени, но обладание которыми со времен значительно затруднилось. Изменившиеся условия среды, вымирание животных или растений, превосходство конкурирующего племени и другие факторы, блокировавшие привычную деятельность, переводят ее в плоскость ментального действия, модулированного желаемым успехом. Этот фактор интересен тем, что наблюдается и у животных при действенности более низких уровней отражения. Так, в экспериментах по выработке инструментального условного рефлекса было замечено, что животные, устойчиво, хотя и бесполезно, осуществляющие ранее закрепленный тип реакций, не обучаются вовсе, или обучаются с большим трудом. Пока реагирование совершается в ранее выработанной форме, отражения нового не происходит, активность животного проявляется привычным образом, даже без успеха. Неудачная практика должна затормозиться, чтобы начала формироваться новая нейронная взаимосвязь, а с тем и новый паттерн действий. В опытах с приматами также отмечалось, что после неудачных попыток, каждая из которых в чем-то соответствовала ранее закрепленным действиям, животное, прекращает безуспешные действия; только после этого оно как бы постигает полезное поведение. В психологии мышления непродуктивная фаза обозначается как «функциональная фиксированность», «установка привычного направления», лишь преодоление которой способствует новой форме деятельности, как правило, включающей мысленную переустановку.

При анализе первобытного мышления обращает на себя внимание тот факт, что чаще всего его содержанием становится действие, недоступное в данное время, в данном месте. То, что вовлекается и потребляется в практических действиях, в них же и завершает свою значимость. «Теперь становится понятным, почему племенам побережья не требовалось „мифологизировать“ морские раковины – те принадлежали их практике» (8, с.247). Напротив, из-за того, что нечто потребное или как-то оказавшееся связанным с потребным, становится недоступным, внешняя моторная активность затормаживается и преобразуется во внутреннюю, мыслительную. Сохраняющаяся активация обусловливает те же действия, но уже свернутые внутрь: вместо акций с предметами происходят акции с отраженными их следами, скорректированные с желаемым эффектом. Приняв же какое-то удовлетворительное разрешение в мысленном поведении, сформировавшийся образ действий впоследствии может найти свое материализованное воплощение в различных искусственных формах. Это образное действие отображается в форму ритуала, мифа или иного объектного явления. В том, на мой взгляд, дихотомия культурного и природного, частое участие оппозиций в аналогиях, почтительное отношение к объектам, отнюдь не относящимся к тем, которые привычно вовлечены в практику людей. «Если животное, столь значимое для технологии экономики, как дикобраз, утрачивается в новом окружении, оно может сохранить свою роль только в другом мире, внешнем и так далее» (8, с.349).

На содержание мыслительного процесса предков оказывало влияние их реальная многообразная жизнь. Характеристики природной среды, практическая деятельность, образ жизни, социальные взаимосвязи, унаследованные элементы прошлой культуры, прошлых ценностей и т. п. – все как-то сказывалось на конечном продукте мысли. Одни аналогии кажутся легко объяснимыми. «Бесчисленные примеры присвоения имен (Nomen est omen’): имена животных, такие, как „орлиный глаз“ или „проворная лиса“, должны придавать их владельцу силу, ловкость или другие способности образца, а названия цветов, используемые как имена, – красоту их носительнице» (9, с.157). Но есть немало и таких сочетаний признаков или отношений, которые кажутся непосвященным совершенно случайными. Леви-Стросс часто находит в бытовых проблемах основания, объясняющие подобное. Для многих непонятных вариантов приходится привлекать далеко не очевидные сведения о культуре, традициях, истории жизни родов, племен, даже знание их быта, способов приготовления пищи и многие иные тонкости их конкретного бытия. Конечно, далеко не со всеми пояснениями Леви-Стросса согласны другие ученые. Их оценка может подчеркивать значимость иных факторов, даже не столько природного, на что, как правило, опирается Леви-Стросс, сколько независимого идеального свойства. Магия, мифы, тотем – выступают у них как самостоятельная сторона духовной жизни древних, определяющая их отношение к познанию окружающего мира. Но поскольку меня интересует лишь процесс формирования логического мышления и роли аналогии в нем, то я вполне могу удовлетвориться тем, что для всех исследователей, и материалистов, и идеалистов, на первый план выходит поиск какого-либо основания, реализующего себя в конкретном умозаключении древних.

Есть, однако, суждения, в особенности, высказанные отдельными индивидами, которым трудно найти убедительное объяснение. Одно дело, когда анализируется общий миф, обряд, принятое отношение имен и т. п. Изучение формы жизни, среды обитания, взаимосвязей с соседями, превратностей прошлых времен приводят к более или менее убедительным предположениям о ментальности предков. Когда же, в более поздний период учащается мыслительная работа людей, и каждый член племени становится способным на самостоятельные выводы, все менее подверженные устоявшимся категориям, то количество высказываемых аналогий резко возрастает, а их общая, и потому легче доступная анализу, основа начинает распыляться. Тогда и выводы выглядят случайными, так как невозможно войти в душу каждого индивида, чтобы узнать, что именно привело его к данной мысли.

Так или иначе, но дифференциация среди племен и людей, а также развивающийся познавательный интерес, значительно увеличивает количество частных аналогий, которые на данном этапе являются высшей формой отражения, и которые, имея в виду многократно возросшие субъективные проявления в познании, расширяют влияние случайных факторов на аналогию. «…Чем более мы нисходим к конкретным группам, тем чаще можно обнаружить произвольные различения и деноминации, объясняемые главным образом в зависимости от случайности и происшедших событий и которые не будут поддаваться никакому логическому упорядочиванию» (8, с.165). При всем том суть общей основы остается, просто этнографам становится все труднее ее выявить.

ИНДУКЦИЯ В ПЕРВОБЫТНОМ МЫШЛЕНИИ

Анализ всевозможных аналогий показывал, что «детерминизм в целом угадывался и осуществлялся до того, как быть познанным и почитаемым» (8,с.122). Последующий этап перехода угаданного (психический уровень) «детерминизма» к познанному (логический уровень) частично проявлен в таксономии.

Наиболее простой, а потому и первичный, путь обобщений затрагивает понятия. Уже употребление обозначений «медведь», «орел», «лосось» и т. п. говорит об отвлечении от конкретных признаков какого-то реального животного и представлении об этом виде в целом. Следующий шаг формирует общность более широкого масштаба. Например, животные, относящиеся к небу – орел, ястреб, журавль и т.п., к земле – медведь, волк, рысь и т.п., к воде – лосось, сом, щука и т. п. Подобные понятия выглядели бы понятиями более абстрактного уровня, если бы отражали иерархическое отношение, как, например, «дерево» по отношению к «березе», «дубу», «буку» и т. п. Но на первых порах соотношение не столь определенно. Так, Леви-Стросс приводит данные Уоррена согласно которым, пять основных кланов породили остальные кланы: Рыба: дух воды, сом, щука, осетр, лосось Великих озер, пескоройка (рыба-прилипала); Журавль: орел, ястреб; Нырок: чайка, баклан, дикий гусь; Медведь: волк, рысь; Лось: куница, олень, бобр (8, с.33). Современный человек принял бы «рыба» именно как общее понятие, хотя кажется сомнительным, что оджибве такого же представления. Учитывая равноплановость остальных имен, надо полагать, что «рыба», хотя и порождала «лосось», «сом» и пр. в социальной структуре, сосуществует как понятие того же уровня. Даже в случае более высокого обобщения, эти понятия, поскольку за ними стоит неопределенная совокупность чувственно воспринимаемых свойств, могут претендовать лишь на логический уровень единичного или особенного. Хотя Леви-Стросс и ряд других этнологов, вопреки Леви-Брюллу и его сторонникам, стремятся показать однотипность мышления первобытных людей и современников, суть однотипности все же ограничена первым этапом рациональности мышления. Конечно, можно увидеть немало общего в принципах познания, но в этом плане мы вправе любую форму отражения, хотя бы на уровне беспозвоночных, уподобить нашему мышлению, поскольку все они подчинены единым принципам развития.

На раннем этапе древности не производится такого абстрагирования общих признаков, при котором конкретность элементов была бы отброшена, и они предстали бы как неотличимые единицы общего множества. Наиболее развитые варианты мыслительных операций чаще всего связаны с классификацией. «Например, если медленно парящий полет, периодический взмах крыльев и падение с высоты (на добычу) выделяются в качестве признаков, то под эту совокупность признаков подпадают почти все виды хищных птиц. Примеры этого типа показывают, что в памяти имеется некоторое фиксированное сочетание признаков, на основе которого возможна когнитивная классификация. Такие объединения признаков в памяти, безусловно, представляют собой понятия, но, поскольку эти признаки отражают лишь наглядные свойства вещей, мы называем их первичными понятиями» (9, с.157—158). Фактически в этом примере действует суждение типа «если…, то…». Если в наличии такие-то признаки, то это хищная птица. «Однако представляется неоспоримым, что по своей логической структуре все это – индуктивные выводы. Обобщения типа «все, что имеет горький или обжигающий вкус, ядовито» имеют все признаки обобщения на основе индуктивного заключения» (9, с.165). Кликс Ф. называет их «первичными понятиями», так как принадлежащий к «все» объект, тем не менее, отражает наглядные свойства вещей, воспринимается в его индивидуальном богатстве.

Формализация в полной мере начинает себя проявлять, скорее всего, в период становления государств. Идет распад племенной структуры, усиливается дифференциация общества, военизированная организация стирает индивидуальные черты, выделяя единые качества воина, распределения и обмен развивают количественные оценки вовлеченных в учет множеств, независимо от конкретных качеств его элементов. Теперь уже индуктивные умозаключения набирают полную силу; благодаря им выявляется общее в конкретных объектах, тем самым, оголяя их до неразличимых единиц и подчиняя желаемым количественным сочетаниям. Леви-Стросс, рассуждая об уровнях обобщения, отмечает это обедненное отражение мира. «Слова „дуб“, „бук“, „береза“ и т. д. – суть не менее абстрактные выражения, чем слово „дерево“; и из двух языков, один из которых располагает только этим последним термином, а другой многими десятками или сотнями терминов, обозначающих виды и разновидности, именно второй, а не первый при таком рассмотрении наиболее богат понятийно» (8, с.79). Взамен обретается благо знания об инвариантных, устойчивых свойствах объектов и возможность с достоверностью судить о соотношениях общего с частным и о количественных комбинациях обезличенных объектов.

Онтогенез мышления вполне согласуется с его филогенезом. Путь восхождения к общим суждениям имеет не только достижения, но и потери, сужающие восприятие мира до однотипных элементов множеств.

ФОРМАЛЬНОЛОГИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ

Абстрагирование делает тождественными различные индивидуальности. «А = В», несмотря на то, что В имеет отличительные от А черты, то есть в то же самое время «А = не-А». Если же иметь в виду не только пространство, но и время, то изменения во времени не приемлют и «А=А», что подтвердил бы Гераклит. Противоречия и парадоксы всплывают наружу, как только пытаемся соотнести принципы традиционной (формальной) логики с содержанием мира. Достоинство непротиворечивости, что более всего почитает Поппер, торжествует сугубо в рамках самой логики. Но стоит ей распространить свою мнимую всесильность на познание действительности, как выясняется ей присущая ограниченность – она не способна справиться даже с законом тождества.

Тем не менее, если отстраниться от чрезмерных претензий приверженцев формальной логики, то достижения ее были все же немалыми. Обобщения и абстрагирование были возможны из-за «имманентной природы единичной вещи», того, что конкретная многообразность и отличительность индивидуальных объектов базировалась на структурной однотипности, которая как раз при обобщении и выявлялась. Бесконечность свойств сокращалась до существенных, отнесенных к структуре признаков, и делало их доступными для нас, конечных существ. Другое дело, что при обобщениях, порой в значительной мере, сказывалась и наша субъективность. Понятие «абстрактного тождества», «абстрактной всеобщности» обязано именно «любому общему представлению», где весомы не столько присущие объекту качества целостности, что обеспечивало бы «конкретное тождество», сколько наше привнесение. Обобщения, которые следует подчинить любимому Поппером методу проб и ошибок, относятся именно к такому ряду случайных выводов. Но индуктивные умозаключения не случайны и при всем влиянии субъективного, отражают проявляемые вовне качества интегративного целого; и в том утверждают свою продуктивность.

Есть еще одно обстоятельство, породившее и сделавшее плодотворным формальнологическое мышление. В соотношениях большее/меньшее, общее/частное, в правилах вывода, силлогизмах, в количественных соотношениях проявлялись законы, присущие определенной стороне действительности. Эти соотношения, будучи отраженными в многовековой практике, сформировали структуру наших мысленных действий, иначе говоря, стали формой нашего мышления. Эффект логических решений подтверждался неисчислимое количество раз и сделал их несомненным методом познания. Увы, настолько несомненным, что многие, позабыв об области правомерности формалистики, стремились охватить им всю действительность.

ПРОБЛЕМЫ ФОРМАЛЬНОЙ ЛОГИКИ. БЕСКОНЕЧНОЕ. РАЗВИТИЕ

Именно в этом и заключается проблема чрезмерных претензий логики. Каждый раз, выйдя за пределы доступного, она сталкивалась с собственными парадоксами. Чаще всего логика терпела фиаско в двух направлениях своих поползновений.

Одна относится к бесконечности, на которую логика пыталась распространить свою силу, обретенную в сфере конечного. Возникали парадоксы, которые описывал еще Зенон. Суть, как правило, заключалась в переходах от конечного к бесконечному, и обратно. Что получается в результате деления отрезка на бесконечность – ноль или конечное число? Если ноль, то обратное действие, умножение, также даст ноль, если не ноль, то умножение на бесконечность доведет до бесконечности, но никак не к тому же отрезку. Аналогичный парадокс о континууме, актуальной бесконечности, привел Больцано Б.. (10, с.69) Точки континуума либо должны соприкасаться друг с другом, но тогда они просто совпадут друг с другом, поскольку не имеют протяженности, следовательно, и границ; либо между ними есть место для одной, а значит, бесконечного количества средних точек. Немало парадоксов выявлено в теории множеств. Само определение бесконечности как такого множества, в котором части могут быть равномощны целому (11), настраивает на парадоксы. Например: множество рациональных чисел A {0…1} равномощно множеству B {0…10}, хотя такой отрезок «В» в десять раз больше «А». Множеству «А» с элементами «a

’ можно поставить во взаимно однозначное соответствие множество «B» c «b

’: a

= b

/10 и b

=a

*10.

Для нашей темы большое значение имеет другая ограниченность формального мышления. Обобщение и абстрагирование нивелируют объекты, делая их неразличимыми элементами некоторого общего. Во всех операциях, производимых с ними логикой, они обязаны оставаться абсолютно равнозначными. Изменения, которым всегда подвержены реальные объекты, а тем более их развитие, логике противопоказаны. Все ее законы, в частности, основной закон тождества и закон непротиворечивости, будут низвергнуты, как только станет вопрос постижения этой стороны бытия. Не чувствуя своей ограниченности логика порой пытается вторгнуться в те сферы, которые в той или иной мере содержат моменты качественных переходов. Таковы, в частности, аналогия и индукция, парадоксы которых уже упоминались. Очень интересным, на мой взгляд, является пример с отношением элемента и множества. Это взаимоотношение общего и единичного, казалось бы, всецело принадлежащее логике, также несет в себе качество перехода и потому выходит из-под власти формальной системы. Соответствующий парадокс носит название парадокса нормального множества, т.е. множества, которое не содержит само себя в качестве элемента. Его автор, Бертран Рассел, так представляет парадокс: «…во всех случаях обычных классов повседневной жизни вы найдёте, что класс не является членом самого себя. Соответственно этому вы можете перейти к образованию класса всех тех классов, которые не являются членами самих себя, и, сделав это, вы можете спросить себя, является ли данный класс членом самого себя или же нет?