Эволюция человечества. Книга 1. Системные принципы развития. Первобытный период

1. Поппер К. Нищета историцизма, М., 1993.

2. Поппер К. Открытое общество и его враги, М.,1992.

3. Маркс К. Тезисы о Фейербахе, Соч. М-Э, изд.2, т.3.

4. Бухарин Н. И. Экономика переходного периода, М. 1920.

3. Поппер К. и диалектика. Нищета формализма

Самая характерная ошибка, которая сказывается при анализе прошлых или текущих общественных процессов, заключается в неявной абсолютизации привычного образа жизни с некоторой упрочившейся шкалой ценностей. Явно или неявно сформировавшиеся в нашем сознании идеальные типы и методы становятся бесспорным критерием оценки всех явлений. Нечто вроде совокупного эффекта бэконовских «идолов». Эгоцентризм данного времени и места очень широко распространен среди политиков, которые весь мир стараются подогнать под стандарты своих стран, и поэтому готовы творить, и творят трагедии в странах с иными нормами и принципами жизни. Но есть сфера, где подвергнуть сомнению подобный подход означает войти в противоречие с самим собой. Это сфера мышления. Усомниться в своем мышлении, а «усомниться» – это также мыслительная операция, есть не что иное, как мыслить, что твое мышление ограниченное, слабосильное. Несколько облегченный вариант парадокса «я – лжец». Однако можно предположить и такое: если сегодняшний образ мышления превосходит ментальные способности первобытных людей, то не окажется ли он столь же примитивным по отношению к мышлению людей будущего. Не наивно ли полагать, например, что формальнологическое мышление есть предел мыслительных форм человека, и последующее развитие не возвысит их так, что эта логика для него будет выглядеть крайне простоватой? Возможно, многие такое предположение сочтут надуманным, но, на мой взгляд, оно не беспочвенно. На этот счет было высказано немало обоснований со стороны мыслителей так называемого немецкого идеализма, от Канта до Гегеля.

В свое время позитивизм, постпозитивизм с уверенностью взялись придумывать правила, по которым науке следовало двигаться, чтобы приобрести достоверность. При этом их представители руководствовались лишь принципами формальной логики, что считалось неоспоримым высшим арбитром обоснованности знаний. Естественно, эти люди стремились подвергнуть критике научное познание, но только не свое мышление.

Их не смущал тот факт, что благодаря науке человечество существует и развивается уже многие тысячелетия, что именно успешное утверждение человека на Земле является лучшим доказательством ее правомерности. Что наши формальнологические методы могли возникнуть только благодаря соответствующим устойчивым отношениям, существующим в природе, что, следовательно, их границы обусловлены той стороной мировых взаимосвязей, которая оказалась воспринятой нами в той ограниченной среде и в течение того исторически кратковременного периода, когда формировался современный уровень мышления. То есть, что следует изначально иметь в виду скудные принципы, тем более осознаваемые, нашего индивидуального познания по сравнению с тем, что представляет собой действительность и такое явление, как познавательный продукт человечества, наука. Было бы разумнее не ее оценивать методами, доступными претенциозным критикам, а, напротив, отношение к ней сделать критерием интеллекта этих оценщиков. Но парадоксальность саморефлексии страхует этих ученых от самокритики.

Конечно, можно возразить, что позитивисты и их последователи высказывали свои правила, имея в виду не процесс познания, а лишь процесс доказательства, обоснования истинности или ложности теорий. Но дело в том, что представление об обособленности, а порой и противопоставленности этих процессов, само по себе свидетельствует об искаженном понимании познания, которое подпитывается дифференциацией отношений, существующих в современном обществе. Обычно познающий субъект не только причастен, но и противостоит этому обществу. Он сформирован в нем, значит, изучил определенный объем достигнутого знания и методы исследовательской деятельности. Его решение возникших проблем ограничено индивидуальным знанием, способностью, степенью вовлеченности в общий познавательный процесс. Поэтому идеи должны быть подвергнуты проверке со стороны общества, что предполагает как соответствие прежним ранее апробированным знаниям – теоретическая проверка, так и проверку экспериментальную, практическую. Так выглядит в наше время разделенный на этапы процесс познания. Если можно было бы его рассматривать в целостности, то вся совокупность действий предстала бы как единый процесс, в котором и постижение и практика суть его неразрывные стороны. Причем само постижение несет в себе доказательство, так как оно осуществляется во взаимодействии с внешним миром (хотя бы мысленным образом) и базируется на апробированных познавательных методах и знании. Диалектик сказал бы, что это единство противоположностей, причем, каждая сторона, даже после разделения, несет на себе влияние своей противоположности. В определенной степени и на современном уровне познание включает проверку, а проверка – многие признаки познания. Но приверженцы формальнологического подхода предпочитают абсолютизировать разделенные стороны и после этого придумывать различные методы их взаимосвязи.

ВЕРНО ЛИ, ЧТО МЫ ПОЗНАЕМ ПО МЕТОДУ ПРОБ И ОШИБОК?

Поппер начинает критику диалектики с утверждения: «Метод, способствующий развитию человеческого мышления – и особенно философии, мы можем охарактеризовать как частный случай метода проб и ошибок». (1, Начало)

В конце 19 века Торндайк E. (2), изучая выработку инструментального рефлекса у животных, пришел к выводу, что процесс обучения протекает путем ряда пробных движений с успешными и неверными «ошибочными» реакциями. «Обучение посредством проб и ошибок». В последующем выяснилось, что это слишком упрощенное представление не соответствует полученным фактам при обучении. Значительное влияние на реакции оказывает прошлый опыт, включающий в себя как знание элементов необычной ситуации, так и ранее выработанные навыки решения проблем; так что поведение при возникших трудностях протекает не путем случайных проб, а обусловлено влиянием закрепленных паттернов действий, хотя бы низшего порядка. Существенным фактором поведения была признана мотивация, которая понималась не просто как внутренняя потребность (депривация), но потребность, модулированная наличной средой. Без учета целесообразности поведения живого существа и избирательности его действий, число равнозначимых проб, внешне кажущихся беспорядочными, было бы неисчислимым. Пока сохраняется проблемная ситуация, т.е. когда ранее выработанные формы поведения не разрешают мотивацию, формальный подход не способен придать предпочтение той или иной попытке, хотя для животного они не однозначны.

Отмечу также наблюдения Келера В. (3). Он заметил, что при определенных условиях у высших приматов могло «внезапно» возникнуть без каких-либо случайных проб правильное поведенческое решение. Обращение к гештальту (целостный образ) оказалось неубедительным, поскольку при этом результат обучения рассматривался в качестве необходимого начала. Скорее всего, в подобных случаях процесс формирования нового поведения оказывался скрытым от экспериментатора; лишь в итоге проявлялся эффект «свернутой внутрь» психической деятельности, согласуемой с внешними обстановочными сигналами. Главное, что в этих экспериментах очень определенно предстало значение внутренних факторов. Между прочим, и при описании творческих актов у людей отмечают подобное скачкообразное возникновение новых решений, которое многие предпочитают представлять понятиями – инсайт, интуиция.

Интересно, что метод проб и ошибок у Валлона А. получил диалектическую интерпретацию. Пробы и ошибки не просто случайности, успешные из которых закрепляются как полезные акты. И то, и другое вносит вклад в формирование благоприятного результата. Ошибка есть также проба, которая опосредована предшествующим состоянием и вносит вклад в вариацию последующих действий. «Проба и успех, ошибка и открытие, усилие и реализация тесно и необходимо связаны между собой. Игнорировать одно – значит совершенно лишить точки опоры другое» (4, с.89).

Формализованный характер проб и ошибок наилучшим образом подходит для оценки работы кибернетических устройств. Сканирование, хотя бы в рамках, ограниченных программными предпочтениями, есть единственно возможное «поведение» этих машин. В самом принципе функционирования любой машины, поскольку она создается искусственно в согласии с разработанной человеком организационной взаимосвязью элементов, заложены формальнологические отношения. Любые частные операции производятся вследствие внедренной организации или общих программ, таким же образом, как частные следствия исходят из общих посылок. Все, что можно было бы назвать эвристическим решением, происходит также под влиянием корректирующих этот процесс программ большей общности. Этот вариант, уподобляющий познание методу проб и ошибок, настолько упрощен, что становится его антиподом. Но в то же время он настолько удобен для экспериментирования, что наряду со схожими задачами становится преобладающим подходом к исследованию психологии мышления. Аналогия с различными компонентами и элементами функционирования ЭВМ стала сегодня руководящим принципом анализа когнитивного и даже креативного процесса у человека. Перцепция, сбор информации, анализ сложных паттернов, сравнение его составных элементов с хранящимися прототипами, отбор информации, хранилища информации, принятие решений и т. п. Вполне возможно, что, на сколько типовых операций можно разбить компьютерную программу, столько же аналогов познавательного процесса отмечено в работах психологов. Но в мозгу не существует ячеек памяти, не существует и хранилищ памяти, следовательно, нет переводов в память, выборок из памяти и прочих обязательных для машин операций.

Вообще говоря, процесс познания разворачивается по отношению к функционированию вычислительных машин прямо противоположным образом. Если ЭВМ работают, базируясь на общих программах – от общего к частному, то человек при познании движется от частного к общему, то есть начинает от избирательного восприятия конкретных событий внешнего мира и лишь в процессе познания восходит до общих положений. Но поскольку машинный вариант хорошо согласуется с принципами формальной логики, то ученые, у которых доминирует эта логика, привержены аналогичному взгляду на мышление. В этом случае обращение к неподвластному внешнему миру, раз уж не дедуцируемо, то случайно; поэтому метод проб и ошибок считается фундаментальным методом познания. То же самое отношение ждет и прочие этапы «развития человеческого мышления». «Столкнувшись с определенной проблемой, ученый предлагает, в порядке гипотезы, некоторое решение – теорию. Если эта теория и признается наукой, то лишь условно; и самая характерная черта научного метода состоит как раз в том, что ученые не пожалеют сил для критики и проверки обсуждаемой теории». «Проверка же теории достигается посредством как можно более строгого испытания этих уязвимых мест. Конечно, это опять-таки вариант метода проб и ошибок» (1).

ПАРАДОКС ИНДУКЦИИ И УМОЗАКЛЮЧЕНИЯ ПО АНАЛОГИИ

Формализацию столь сложного процесса, как познание, поджидает немало парадоксов. Один из них порожден беспомощностью перед проблемой бесконечности. Пока отсутствует универсальный закон, опираясь на который можно выделять причастные ему конкретные явления, метод проб и ошибок вынужден выставлять всем элементам мира равную значимость. В этом случае вероятность отбора отдельного элемента равна нулю. Ограничить множество испытываемых событий может лишь некий заранее определенный закон, либо не имеющий отношения к будущему обобщению, и в этом случае не достойный быть основанием для вывода, либо тот самый универсальный закон, который должен появиться в итоге познания. А если учесть, что согласно Попперу «в так называемых теоретических или обобщающих науках (таких, как физика, биология, социология и т.д.) мы интересуемся главным образом универсальными законами или гипотезами» (5, с.303), то придется признать, что никакие теории принципиально не могут появиться. Многие логики попросту отказываются заниматься построением «логики открытий».

Поппер, конечно же, прав, высказывая недоверие к индуктивным умозаключениям. Формально рассуждая, невозможно доказать переход от конечного числа посылок к общему выводу, выводу обо «всем», о бесконечном. Это серьезная слабость индукции. Но эта слабость заложена в предшествующем процессе, от которого обычно формальная логика отрекается.

Структура индуктивного умозаключения в самой простой, но, в общем-то, типичной форме, я представлю так (для упрощения отмечу только три признака и три объекта):

А, обладающий признаками a,b,c, имеет признак d,

B, обладающий признаками a,b,c, имеет признак d,

C, обладающий признаками a,b,c, имеет признак d.

Следовательно, все объекты, обладающие признаками a,b,c, имеют признак d.

Так вот, если поставить вопрос, который логики не желают слышать, – каким образом можно собрать такие единичные сведения, или почему такие факты оказались объединенными, – то либо придется отрицать саму возможность возникновения подобной группы посылок (ее вероятность соответствует вероятности случайного воспроизведения музыки Моцарта стукающей по клавишам фортепьяно шимпанзе), либо заявить об отмеченном парадоксе: выбор этих посылок возможен только на основании общего заключения, вытекающего из посылок. Аксиома выбора: существует функция g, позволяющая для произвольного множества А указать элемент g (A) этого множества, – в данном случае ничем не поможет. Функция не известна, множественность не определена.

Бездоказательность вывода, на что указывает Поппер, кроется в этой безосновательности набора посылок. У любых случайно взятых предметов, имея в виду бесконечное, или хотя бы неисчислимое, количество свойств, всегда можно обнаружить группу однотипных признаков и сделать обобщающий вывод. Следовательно, такие «универсальные законы» будут делаться столь же случайно и неисчислимо. Последующая их проверка будет попросту бессмысленной. Невозможно сделать даже вероятностную оценку, если неопределенным является бесконечное число событий, относительно которого следует рассчитывать вероятность данного случайного обобщения. Значимость она может получить, только если ее основание не случайно.

Обратимся теперь к другому умозаключению, также взятому под свое покровительство формальной логикой. Умозаключение по аналогии. Вполне в согласии с обычным описанием я его представлю следующим образом:

А, обладающий признаками a,b,c, имеет признак d

Следовательно, B, обладающий признаками a,b,c, также имеет признак d.

На сей раз произвол вывода кажется еще более очевидным. У любых двух предметов выявится несколько общих признаков, но разумно ли будет утверждать о совпадение и любого из остальных? В таком случае все предметы придется считать тождественными. Опять-таки выделение посылки ничем не обосновано. Парадокс выбора таков же, как и при индукции. Почему выделен «А», почему у него акцентируются именно признаки a,b,c и d, что указывает на В – вопросы, которые логик посчитает неуместными, так как, по его мнению, их следует относить к совершенно иной сфере, к сфере, положим, психологии.

Что же остается логике? Оценка правомерности заключения? Но как может логика определять степень достоверности вывода, если основание ей не подвластно? Придется выдумывать совершенно несвязанные с этим процессом познания искусственные приемы проверок, в чем-то напоминающие метод проб и ошибок, так или иначе, натыкаясь на проблему бесконечности. Прав был Кант, когда находил, что общая (формальная) логика не может выступать ни в качестве «органона» (орудия, инструмента) действительного познания, ни в качестве «канона» его – в качестве критерия проверки готового знания. Единственное, что она умеет, – это «подводить под правила, т.е. различать, подчинено ли нечто данному правилу… или нет» (6, с.217—218).

АНАЛОГИЯ И ИНДУКЦИЯ – ЭТАПЫ СТАНОВЛЕНИЯ ОБЩЕГО СУЖДЕНИЯ

Постараемся все же порассуждать, почему мы делаем такие умозаключения. Вот, например, учебный вариант аналогии, который применялся еще до космических полетов. На Земле есть атмосфера, вода, умеренная температура и т. п. Считалось, что то же самое есть на Марсе. Вывод: на Марсе, как и на Земле, есть жизнь. Ясно, что в основание вывода брались не всевозможные признаки, а те, которые как-то увязывались нами с признаком жизни. Утверждать определенно, что жизнь (d) обусловлена набором этих (a,b,c) не можем, – такого общего знания нет, иначе мы сделали бы достоверный дедуктивный вывод. Но эта взаимосвязь кажется нам важной. В какой форме она присутствует в нашем сознании, правильнее сказать, подсознании, определяя избирательность отношения к конкретным проявлениям этих признаков?

Имея в виду процесс познания и то, что при этом в той или иной мере бывает задействована вся иерархия ментальной системы, я предпочитаю обратиться к уровню отражения, предшествующему логическому, а именно – к психологическому. Конечно, надо иметь в виду соответствующую активацию и нижележащих уровней, в частности, физиологического уровня. Этот путь приведет нас к исходному акту любого познания – взаимодействию с окружающим миром, которое в ряде случаев осуществляется путем мысленных действий со следами прошлого взаимодействия. Но ограничимся только переходом от психического к логическому. В этом плане проще всего было бы указать на ассоциативный характер взаимосвязи воспринятых признаков объекта.

К сожалению, в психологии этот термин трактуется самым разным образом, вплоть до случайного объединения случайных равнозначимых признаков. Я же этому понятию придаю качество интеграции, но не сформировавшейся, незрелой. Какой в данном примере могла бы быть ассоциация свойств, относимых к качеству «жизнь», хотя и имеющих разную ценность для нее. Такое обычно формируется под влиянием практики и ранее постигнутых знаний. Это не простая совокупность качеств, но и не определенная интеграция их. Поэтому предпочтительность тем или иным сочетаниям признаков по их отношению к признаку жизни сказывается неявно, неосознанно, на психическом уровне постижения этой природной взаимозависимости.

Так вот, если исходить из такого ассоциативного основания, то станет понятным, почему знание о свойствах Марса вызывает предположение о наличии жизни. Сам переход от ассоциативного представления к суждению представляет собой значительный шаг в познавательном процессе. Тем самым психически действенная ассоциация приобретает некоторую логически выраженную определенность. К тому же не будем упускать из виду, что первое суждение о наличии жизни при данных условиях было высказано относительно Земле, и это был самый первый акт логического восхождения ассоциации. Суждение Единичного. В нем, хотя и неявно, но проведено абстрагирование от многих несущественных признаков, так что только часть из всевозможных свойств Земли, пока что неопределенная, увязывается с наличием жизни. Нужно отметить, что указываемое в учебных примерах посылка, сама по себе является результатом насилия формального мышления авторов учебника над реальными суждениями в аналогии. Тот факт, что в ней выделена определенная группа свойств, в сочетании с которой представлено выводимое качество жизни, означает, что автор сам уже сделал тот акт познания, который должен был быть осуществлен в аналогии и индукции. Он искажает этот процесс абстрагирования и перехода к логической определенности, внося изначально свою собственную формализацию. В этом виде аналогия перестает быть аналогией, а выглядит в лучшем случае уже как индукция: обладание признаками (a,b,c) означает обладание и признаком (d). В аналогии логическое содержание довольно слабо, даже в сравнении с индукцией. Между прочим, из-за этой слабости она оказывается легко подвергаемой внедрению более развитых логических форм. Поэтому некритичные аналитики то приравнивали аналогию к индукции, то ставили ее по степени достоверности между индукцией и дедукцией, а то и порой уравнивали с дедукцией, не замечая, что при анализе они вводят в нее несвойственную абстракцию или неявно добавляют общую посылку.

Обратим теперь внимание на тот момент, что если действует ассоциация, то появление суждения «на Марсе есть жизнь» вовсе не обязано исходной посылке аналогии. Конечно, ассоциация возникла благодаря жизни на Земле, но, возникнув, она уже оказывает свое влияние самостоятельно. Приписываемая аналогии ценность оказывается совершенно иной. Новое суждение о Марсе рождается также как суждение Единичного. Но поскольку имелось и первое суждение о Земле, то их сочетание вносит большую определенность, дифференцирование, в набор признаков, от которых зависит наличие жизни. Это этап Особенного.

Вопрос, – почему при возникновении мысли о Марсе возникает и суждение о Земле, относится к физиологии памяти. Я в этом вопросе придерживаюсь точки зрения тех физиологов, которые память объясняют как активацию ранее закрепленных следов воздействия при повторении тех же внутренних (мотивация) и внешних параметров. В данном случае активированная ассоциация и признаки Марса формируют суждение о жизни и активируют аналогичное суждение о жизни на Земле. Корреляция этих суждений отдифференцирует несовпадающие признаки и тем выделит более значимые.

Приведенные рассуждения дают иное, чем принято, представление об аналогии. Конкретное знание вовсе не является ее основанием, в основании лежит ассоциация, которая имеет такое же влияние на вывод, какое оказывает в дедукции общая посылка. А исходное единичное суждение играет роль промежуточного следствия; оно всплывает при аналогичных обстоятельствах и способствует возвышению ассоциации до более определенного, более абстрактного этапа Особенного на пути восхождения психической формы отражения взаимосвязи признаков до логической.

При подтверждении жизни на Марсе (что до сих пор неизвестно) и появлении аналогичных зависимостей на других планетах, имеющих жизнь (если будут такие), в мысленном сочетании окажется множество суждений, которые после некоторого количественного накопления породят общую мысль: при наличии таких-то признаков на планете, на ней есть и жизнь. Иначе говоря, ассоциация возвысится до логической формы и в абстракции от многих несущественных признаков неопределенной первичной их совокупности представится уже как Общее суждение. Скачок перехода к Общему имеет особую значимость.

Уэвелл В., анализируя индуктивные выводы, ищет выход в предположении о неком Новом Элементе. «Единичные факты не просто берутся вместе, но имеется Новый Элемент, доставляемый к комбинации самим актом мысли, которым они соединяются. Имеется некоторое мысленное понятие, вводимое в общее высказывание, которое не существует в какой-либо из наблюдаемых фактов» (7). Хотя едва ли «Новый Элемент» можно выявить и представить в доступном для логического представления виде, все же мысль кажется мне ценной; она как бы отмечает тот момент, который становится пусковым для внезапного возникновения общего знания.

Приведенное выше предположение об этапах процесса познания, на мой взгляд, много убедительней, чем вариант, выдвигаемый формальной логикой. Лишь чрезмерным ее самомнением можно объяснить попытку всецело ввести в свои рамки этот процесс и, будучи неспособной сделать это, создать надуманную конструкцию умозаключения. В итоге логика лишь породила парадоксы.

АНАЛОГИИ В ПЕРВОБЫТНОМ МЫШЛЕНИИ

Должен признаться, что достоверного доказательства перехода от психического к логическому, представленного некой смежной логико-психологической теорией, я не знаю.

Психология мышления исследовала процесс познания с разных позиций. Было время, когда считалось, что с этим справится интроспекция, т.е. саморефлексия в процесс мышления и попытка осознания его операций. Но поскольку при этом с необходимостью бывают задействованы и низшие формы отражения, в частности, психические, которые не поддавались осознанию самим мыслящим субъектом, то она оказалась бесперспективной. При экспериментальном изучении мышления взрослых людей требовалось учесть проблемы двоякого типа. Во-первых, в современном познании сказывается логическое влияние наличного знания и дедуктивных методов вывода, что наслаивается на сугубо восходящий процесс или модулирует его. Во-вторых, явное или неявное воздействие оказывает структура эксперимента, которую создает экспериментатор, исходя из собственного понимания мышления и сформированного у него представления об искусственной организации процедуры, как предъявления задачи, так и условий ее решения.

Имея в виду соотношение онтогенеза и филогенеза, казалось бы, наилучшим методом исследования будет изучение развития мышления у детей. Но и в этом случае сложности почти идентичны. К тому же следует учитывать, что детское постижение мира значительным образом подстраивается под навязываемую взрослыми людьми логику мировосприятия, и по содержанию и по форме. Хотя психология мышления имела немало достижений, но они касались не столько самого интимного процесса познания, сколько в целом его предпосылок, оснований, процессуальных блоков. Например, взаимодействие сознания и практической деятельности, фактор социальной среды и т. п. Немало выводов было сделано на основании аналогии с кибернетическими машинами, и полезных, но и, имея в виду вышесказанное, искажающих реальный процесс.

На мой взгляд, наиболее предпочтительный подход к пониманию восхождения к логическим формам в процессе познания заключен в давнем принципе рекапитуляции, но в обобщенном представлении. Каждая функция организма осуществляется не иначе, как воспроизведением в предельно сжатой форме истории своего становления. Прошлое с необходимостью проявляется в настоящем, а настоящее обеспечивает функциональную базу будущего. Такому представлению функционирования вполне соответствует идея совпадения логического и исторического.

Поппер этот принцип познания, конечно, отверг бы. Он совершенно не приемлет, «что описание истории развития является его причинным объяснением», «что можно объяснить определенные социальные институты, если показать, каким образом они медленно вырабатывались человечеством» (1). Я же нахожу эту идею всеобъемлющей для принципа существования живых, как, впрочем, и неживых объектов природы. Полагая, что процесс познания современного человека повторяет в основных чертах растянутые на тысячелетия этапы становления мыслительной способности, можно лучше понять суть логических форм и их отношение к действительности.

Развитие мышления у детей, как было сказано, происходит под воздействием зрелой логики взрослых, которую крайне сложно отчленить, чтобы выявить чистый процесс формирования абстрактного мышления. От такого влияния было свободным развитие познавательных способностей наших предков, поскольку этапные приобретения были высшими для длительного периода становления. Проблемы изучения древнего мира хорошо известны. Ограниченность материала, невозможность экспериментирования, что в определенном аспекте все же плюс, и самое главное, это, конечно же, эгоцентризм текущего времени. Этнографы, так или иначе, привносят в оценку древности современные представления, ценности, образ мышления. Проблема разрешается тем, что разноплановые подходы несколько стирают наслоение сегодняшнего менталитета, и при достаточной самокритичности позволяют сделать некоторые общие выводы.

Во всяком случае, едва ли у кого возникает сомнение, что для архаического (дологического, пралогического) мышления характерным является умозаключение по аналогии. В случаях, когда отмечаются ассоциации по различию, оппозиции, также действует аналогия, но более глубокого слоя. Природная среда выступает как общее с дифференциацией на небо, землю, воду, которые могут оказаться в оппозиции. Сухой сезон – сезон дождей, север – юг, мужской элемент – женский элемент и т. п. – простая противопоставленность, в которой значимо как единое начало – климат, пол и т.д., так и единый принцип оппонирования. Аналогия обусловливается общим основанием.