Завтрак с видом на Эльбрус

– Ну я, конечно, пытаюсь от нее загородиться. Работой, поездками, наукой… Но надолго этого не хватит. Я на пределе.

– Ты что-нибудь собираешься делать?

– Не знаю. Там какая-никакая, но семья у нее с этим артистом, сам я тоже… не соответствую званию вольного стрелка. Но жить так не могу. Не знаю. Я даже без химии мог бы прожить, но без Мариши – не получается.

В устах моего друга такое заявление было просто святотатством…

– Ладно, – сказал я, – чего ты разнюнился? Мог бы, не мог бы…

– Правильно! – сказал он. – Разнюнился! Точно.

Он зашагал бодрее, даже попытался разогнуть свою огромную спину под рюкзаком, отчего приобрел гордый и смешной вид.

– Все-таки хорошо, что мы с тобой хоть в горах встречаемся. Правда?

– Да, – сказал я, – исключительно полезно для здоровья.

– Не в этом дело! Просто потрепаться можно от души. В Москве не дадут. Как у тебя подвигается роман?

– Ничего, – сухо ответил я.

– Не хочешь говорить?

– Нет.

– Я хочу тебя предостеречь. Таких, как она, не обманывают…

– Обманывают всех, – сказал я.

– Ну я в том смысле хотел выразиться, что ты ее не должен обмануть.

– Ты не мог бы выразиться яснее? – спросил я.

– Мог бы. Если в тебе слит весь бензин, – быстро ответил Сергей, – не обещай попутчику дальнюю дорогу.

Слит бензин? Весьма цинично.

– И вообще, – продолжал он, – хватит здесь отдыхать. «Из-за несчастной любви я стал инструктором турбазы» Посмотрите на него! Из-за несчастной любви, дорогой мой, в прошлом веке топились. Он – стал инструктором турбазы. Какая глубина трагедии! Как сильны драмы двадцатого века! Инструктором турбазы! Сколько тебе лет? Сто? Не гордясь этим, как бы мимоходом, но значительно. Сто. Через две недели я попрошу тебя явиться в столицу и продолжить свои профессиональные занятия! Тебе – сто лет! Я не могу тебе сказать – не будь дураком, этот совет уже опоздал. Но я могу тебе сказать не будь смешным. В конце концов, все свои многочисленные ошибки в личной жизни я совершил только ради тебя – чтобы ты, глядя на меня, мог выбрать верный курс!

Он засмеялся и хлопнул меня по плечу так, что я чуть не упал.

Автобус уже стоял, и усатый пожилой водитель орлино поглядывал на поселок Терскол в надежде взять хоть двух-трех безбилетных пассажиров. Заурчал мотор «Икаруса», мы обнялись с Сергеем. Да, в конце двадцатого века у открытых дверей транспортных средств надо на всякий случай обниматься. Такой уж век. Сергей высунулся в форточку.

– Какая первая помощь при осколочном ранении головы? Ну, быстро отвечай!

– Быстро? – крикнул я. – Не знаю!

– У нас в кафе живет студентка-медичка. Она считает, что в этом случае нужно на-ло-жить жгут не ше-ю!

Автобус отъезжал, и по его красному лакированному боку скользили черные тени сосен. Я видал удаляющееся лицо моего друга Сережи. Он улыбался и всячески старался показать мне, что у него замечательное настроение и даже шутку приготовил для прощания, но я-то прекрасно знал, что на душе у него черно, как и все последние жесть лет, проведенные им без любви.

Почтовое отделение в поселке Терскол было одновременно похоже на бетонный бункер, ковбойский салун и доску объявлений. К дверям этого бетонного куба, над которым победно полоскались в небе десятиметровая штыревая антенна и хлипкие кресты радиорелейной связи, вели ступени, облицованные таким старым льдом, что за одно восхождение по ним надо было награждать значком «Альпинист СССР». Сама дверь и окружающее ее на длину вытянутой руки пространство стены, а также косяки – все это было оклеено различными объявлениями типа: «Продаются лыжи „Польспорт“-205, турбаза ЦСКА, ком. 408, спросить Мишу», «Рокотян! Мы устроились у Юма на чердаке, Не пройди мимо», «Куплю свежие „Кабера“ 42 размер, „Азау“, туркабинет, Соловьев», «24 тэлэграф не работает, помеха связи» (Внизу карандашом приписано: «День рождения у Хасана», «Валентина! Ты ведешь себя некрасиво. Где деньги?»), «Продаю горнолыжный костюм, черный, финский, недорого. Д. 3 кв. 8, Наташа», «Мисийцы! Где вы, сволочи? Я здесь ошиваюсь целый день! Живу в „Динамо“ на диване. Нухимзон».

В крошечном помещении почты множество народу подпирало стены и сидело на подоконнике. В окошке сияла восточной красотой телефонистка Тамара и била по рукам ухажера, который пытался потрогать то хитрые рычажки тумблеров, то саму Тамару. Тайна телефонных переговоров здесь никак не соблюдалась: в переговорной будке были выбиты стекла, и грузный мужнина, направляя звук ладонью в трубку, докладывал далекому абоненту, а также всем присутствующим на почте: «…какая здесь водка? Тут один нарзан… да говорю тебе даже не прикасался» Мужчина при этом весело поглядывал на окружающих и подмигивал девушкам. У меня была ясная цель: дозвониться в редакцию и напомнить Королю о моем Граковиче.

Увидев меня, Тамара отбросила на значительное расстояние ухажера и, высунувшись в окошко, горячо зашептала: «Паша, девушка твоя приходила, с которой ты целовался на подъемнике, симпатичная, красивая, в желтой куртке, звонила в Москву, сказала мужу, что не любит его, любит тебя!» Выпалив все это, она с тревогой уставилась на меня.

– Нормально, – сказал я. – Мне Москва нужна, Тамар.

– Не зарежет?

– Нет, – сказал я, – не зарежет. У него ножа нет.

– А, что ты говоришь! Мужчина – нет ножа! Даже слушать смешно!

– Ты Москву мне дашь?

– Серьезное дело! Говорить не хочешь? Понимаю. Что в Москве? Телефон мужа?

Нет, муж Елены Владимировны мне был ни к нему. Я дал два телефона своей редакции и, совершенно не удовлетворив любопытства Тамары, отошел от окошка. И только тут я увидел, что у стены с ленивым видом стоит и вертит на пальце какие-то ключи не кто иной как Слава Пугачев. Он подошел ко мне и тихо сказал:

– Странно видеть вас, шеф, в таком доступном для всех учреждении. Вы, конечно, звоните в Париж? В Лондон? Агенту «Феникс» Пароль – «сабля»?

– Да, – сказал я, – отзыв – «ружье». А вы Слава? В Москву

– Всего лишь.

– На какую букву? На букву Д? Деньги?

– На этот раз – увы. На этот раз на самую ненадежную букву. На букву «Л». Я скучаю по ней, него раньше не наблюдалось. Кадр из кинофильма «Любовь под вязами». Кроме того, проверка уж проведена.

– Проверка? Какая проверка? – спросил я,

– Я вам рассказывал. У меня есть приятель Боря, академик по бабам…

– Ах да, – вспомнил я, – Боря из «Мосводопровода». Ну и что он сигнализирует?

– Он идиот, – сказал Слава. – Прислал телеграмму: «Все в порядке». Теперь я должен гадать, было у них что-нибудь или нет.

– Надо четче инструктировать своих муркетов, – сказал я…

– Да, – печально сказал Слава. Казалось, он и впрямь был огорчен ошибкой своего наемного проверщика.

– Никому нельзя ничего поручить – все напортят, – добавил он. Мы засмеялись. Я видел, что Слава действительно переживал и нервничал. Тут как раз Тамара крикнула «Москва», он дернулся, ринулся вперед, но оказалось, что это «Москва» принадлежит одной из загоральщиц, за ней побежали с криками: «Зайцева! Зайцева!» Зайцева прибежала и стала с ходу таинственно шептать в трубку: «это я… я… представь себе… ты один! Нет, я спрашиваю – ты один?»

– С бабой он, – сказала, ни к кому не обращаясь, очень большая, и очень толстая, и очень молодая девушка. На ней были ямщицкая дубленка и черные замшевые сапоги, которые, казалось, стонали от каждого ее шага.

– Ну вот разве к такой, – тихо сказал Слава, показав глазами на огромную дубленку, – можно подойти без проверки?